| Nunca rompí membranas, o lo que se conoce como “fuente”, y las contracciones comenzaron el 5 de octubre, a eso de la una de la tarde. En un principio pensé que eran los cólicos normales de los últimos días y unas contracciones esporádicas, pues según nuestras cuentas, las mías y las del doctor, todavía me faltaban unos cuántos días. Pero las contracciones fueron incrementando, y con ellas los dolores. Ya para las doce de la noche, me empezaron las contracciones más seguidas y los dolores me alertaron de que el momento había llegado. Me aguanté lo más que pude, pero a eso de las cuatro de la madrugada le dije a Tommy: “Nos vamos a la ciudad, ¡yyaaaa!”. Como vivimos en las afueras de Nueva York, por lo general nos toma 45 minutos aproximadamente llegar a Manhattan, que es el área en donde se encontraba mi hospital. Como las contracciones no eran tan seguidas y el dolor, aun cuando había aumentado considerablemente, no era tan insoportable, decidimos que sería mejor irnos al departamento que tenemos en la ciudad y esperar allí a que amaneciera. Sin embargo, a primera hora de la mañana ya estábamos con el doctor para que me examinara. —Thalia —me dijo sonriendo—, solo tienes dos centímetros de dilatación. —Cómo dos centímetros… ¿nada más? —le dije un poco confundida pues yo planeaba que iba a quedarme ya en el hospital para tener el bebé. Además, al ver su expresión de “Todavía te falta un buen par de horas”, pensé dentro de mí: ¿De qué se sonríe el doctor… ? Claro, como él no siente lo que yo estoy sintiendo, le es muy fácil regresarme a mi casa… Y eso fue lo que recomendó, que me regresara a la casa y volviera en la tarde, a eso de las seis. Así que nos fuimos. Como yo sabía que no había forma de que aguantara todo el día con esos dolores, llamé a una doula que es una especialista del tipo holístico que tiene todo el conocimiento médico y apoya a las mujeres en el proceso del parto. Durante el último mes de embarazo ella me había ayudado mucho dándome masajes preparatorios para el parto y entre ella y Tommy me calmaron un poco los nervios, la ansiedad y las ganas de salir corriendo. Pero ya a las cinco de la tarde no podía más, no encontraba una posición que ayudara a aminorar las contracciones de pie, sentada, acostada, de lado, en cuclillas, tinas calientes, baños con la regadera a chorros, masajes en la espalda baja, y nada, nada me podía quitar el dolor, yo no podía respirar, todo me molestaba, la bata que traía puesta, tenía frío, tenía calor, lloraba, me reía, sudaba, me quitaba las pantuflas, me ponía las pantuflas… ¡Auxilio, alguien ayúdeme! Estaba desesperada. En mi cabeza cruzaba la imagen de esas mujeres de antaño, que daban a luz en sus casas o salían a agarrarse de la rama de un árbol y en cuclillas daban a luz, ¡qué valor! En eses momento lo único en lo que podía pensar era en cómo lo hicieron.… ¿De dónde me agarro? ¡Dénme la rama! Eran unas verdaderas heroínas… Las mujeres que han pasado por esto entenderán claramente que en estos casos uno pierde la compostura, la educación y los buenos modales. Comienza a salir la mujer que de alguna forma solo tiene la palabra para dar a conocer el desasosiego, la desesperación y el desquiciamiento que traen consigo las contracciones. Por ejemplo, en un momento dado llamé a Rosita, que es una mujer maravillosa que ha trabajado en mi casa toda la vida y le pegué un grito a la pobre: “¡Rosaaaaaaaaa!”. Entonces Rosa vino corriendo y me preguntó: “¿Qué pasó, señito?”. Con otro grito más fuerte que el primero, le dije: “¡Dile al puuto carro que venga aahoorita, y dile a Tommy que venga ya, o se queda… o si no… que se vaya a la chingada… pero que yo me voy al hospital yyaaa!”. Pobre Rosita tuvo que escuchar mis insultos… ya le pedí disculpas, pero lo vuelvo a hacer públicamente: perdóname Rosita. Tommy había insistido en que me aguantara lo más posible porque en casa estaría más cómoda. Por supuesto él tenía toda la razón, pero solo quien ha tenido dolores de parto entiende mi desesperación. Además que, en casos de crisis, me sale lo mal hablada, María la del barrio se hace presente, y no hay quién me detenga. Es muy liberador hacerlo cuando uno está desesperado; no sé por qué, pero a mí siempre me ha funcionado muy bien. Cuando era chiquita y estaba muy acelerada, mi mamá me llevaba a los parques o a Chapultepec y me decía, “Mi’jita, corre por toda la pradera y grita a todo pulmón la grosería que más te guste”, y yo corría enloquecida gritando, “cuuulo, culo, culo, cuuulo”, una y otra vez. A la media hora regresaba al coche, diciendo esporádicamente “culo… culo… culo…”, susurrando y quietecita. La estrategia había funcionado. Mientras llegábamos al hospital, Tommy no paraba de decirme: “Baby, tranquila, ya vamos a llegar. Te amo… Baby, estamos a un paso, tranquila”. Qué tranquila, ni qué tranquila, pensaba yo. Con el rostro pegado al vidrio de la ventana, respiraba con cada contracción, en plena sudoración y con el vidrio empañado, deseando ver la entrada del hospital. Tenía la sensación de tener todo el cuerpo muy caliente, de que viene la contracción, de que tenía que pensar en relajarme para que el dolor no fuera tan intenso… Luego sentía ese calor que te sube a la cabeza, todo junto, todo en uno, con los calambres en las piernas y la espalda baja que se está abriendo, sin pedir permiso te están haciendo la “quebradora” de la lucha libre en tu pelvis, en el coxis y en tu espalda, claro sin contar con los dolores laterales como si tuvieras problemas de riñones… Todo el cuerpo comprometido en este momento… y Tommy al lado mío diciéndome “Baby, te amo…”, lo único que podía pensar es, ¿Dónde lo cuelgo? Al llegar al hospital el anestesiólogo me ofreció ponerme la epidural para calmar el dolor. Un verdadero calvario, no sé que era peor, si el dolor de la aguja de 30 centímetros entrando entre mis vértebras o la contracción en pleno. Se demoró lo que me pareció una eternidad; en ese momento quería patearlo. Era un hombre calvo como de cuarenta años, estilo Pit Bull. Cuando comenzó a hacer efecto el medicamento, una maravilla, de la emoción y gratitud le agarré la calva y le di tremendo beso diciéndole: “¡Te AAAMO! ¡No tienes la menor idea de cuánto te amo!”. Tommy y las enfermeras se morían de la risa. Pero yo hablaba en serio. El problema era que yo no dilataba nada y las horas seguían pasando. Cuando llegó mi doctor, y después de examinarme, me dijo: —No has dilatado casi nada. Sigues en dos centímetros y medio y si en las próximas horas no dilatas, tendremos que hacerte una cesárea. —Cuchillo a mi cuerpo… no… Doctor, por favor, no me haga cesárea, lo que quiera, ¡pero cesárea no! —le dije con una súplica en mis ojos. Se me quedó viendo y me comentó que existía una posibilidad, tendría que hacerme una estimulación manual para abrir el útero. Me explicó que era como exprimir una naranja y que solo se hace tres veces, pero que existe un riesgo de infección y puede ser letal. La otra opción era simplemente hacerme una cesárea. Le grité: —¡Exprima la fucking naranja ya! Después de treinta y dos horas para que fuera parto normal, comenzó la lucha por ayudarla a salir. Tardé una hora y diez minutos pujando para que la cabezota de mi bella hija saliera. La vieja me salió cabezona; cabezona en todos los aspectos; mi chiquita. Nació a las tres de la mañana. Un mes antes, llevé mi lista de deseos al consultorio de mi doctor, arreglé con él que me pusieran un espejo en cierta posición, porque yo quería ver cuando naciera, y quería que tan pronto saliera me la pusieran en el pecho para que ella tuviera contacto inmediato con mi piel y yo con la suya. También le había pedido cortar el cordón yo misma. Pero el doctor dijo, “¿Estás loca? Nunca en la vida he dejado a ninguna mamá hacer eso”. Cómo amenacé con cambiar de doctor si no me dejaba, accedió. Ahí en la sala de expulsión, con mi bebé sobre el vientre y mi marido a un lado, cuando nos vio llorando de tanta felicidad el doctor me dijo: “Llegó el momento del cordón. ¿Thalia… estás lista para cortarlo?”. Crucé una mirada con Tommy y le dije, “Sí”. Entonces agarré las tijeras y le dije a Tommy que pusiera su mano sobre la mía, y lo cortamos juntos. Qué momento más maravilloso, qué segundo de eternidad. Solo le pido a Dios, que cuando llegue el momento en que mi hijita se quiera independizar, tengamos el mismo valor su padre y yo de cortar el cordón sentimental y emocional, para que sea una mujer libre, apoyada siempre por nosotros. Cuando le vi su carita y esos ojitos buscando los míos, y su pequeña manita, la besé y comencé a llorar. Todo había valido la pena, todo el dolor, esas treinta y dos horas de lucha, todo por verla, por fin estábamos juntas: “Te amo mi amor, te amo”, le dije una y otra vez. Todos estábamos llorando descontroladamente; de hecho, creo que Tommy fue el más llorón de todos. Cuando me estaban poniendo la epidural, y después de que hizo efecto, le dije que se fuera al bar donde nos conocimos y se tomara dos martinis, uno a mi salud y el otro por su cuenta, que llamara a nuestros amigos de toda la vida, y comenzara a celebrar. Realmente su única labor era filmar todo tras “bambalinas”. Cuando regresó con el efecto martini, qué Scorsese ni qué Spielberg, se hizo las mejores tomas y el mejor cortometraje que he visto, yo le daría un Oscar. Con cámara en mano, grabó cuando me llevaban a la sala de expulsión, grabó cuando nació nuestra chiquita, grabó nuestras caras llorando de alegría, estaba eufórico y le hacía entrevistas a todos los que estaban ahí. Hoy es un bello testimonio de un anhelo que Dios hizo realidad en nuestras vidas, un anhelo que llegó llena de sonrisas, alegría y vida. Ya limpiecita y arregladita, me la pusieron entre los brazos, no podía esperar, le saqué toda la ropita y veía la perfección de Dios que tenía en mi cama. La volví a vestir, mientras le hablaba: “Mi preciosa Princesita de la Prosperidad… por fin juntas, por fin puedo tenerte entre mis brazos, mi bella pequeñita. Mi Sabrinita… mi Saky… mi hijita”. Mientras me encontraba en la sala de expulsión, mi amiga Ann Glew se había metido a mi cuarto de hospital y sin pedir permiso lo había arreglado todo de rosa. Había ido a comprar sábanas rosas, cobertor rosa, pijama rosa, toallas rosas, basureros rosas, hasta las cortinas de la regadera del baño del hospital las había cambiado a rosa, cepillo de dientes rosa, jabonera rosa, todo rosa, mi cuarto era rosa y olía a nuevo; como también mi bebé, olía a algo nuevo que jamás había percibido. |
Схватки начались 5 октября ближе к вечеру. Пузырь еще не лопнул, и воды не отошли. Поначалу я подумала, что это обычные боли последних дней и случайные тренировочные схватки. Судя по нашим с врачом подсчетам, до родов у меня оставалось еще несколько дней. Однако, схватки были довольно болезненными и становились все чаще. К двенадцати часам они стали более продолжительными, а боль нарастала. Все это предупредило меня о том, что пришло время рожать. Я терпела, сколько могла, но в четыре часа, едва занялся рассвет, простонала: “А-а-а, Томми, едем в город!” Мы живем на окраине Нью-Йорка, и обычно тратим около 45 минут на то, чтобы добраться до того района Манхэттена, где находится больница. Поскольку схватки были непостоянными и прерывистыми, и боль, несмотря на ее силу, была еще терпимой, мы решили, что, пожалуй, будет лучше заехать на нашу городскую квартиру и там подождать, когда совсем рассветет. И тем не менее, с утра пораньше мы уже были у врача, чтобы он меня осмотрел. - Талия, – с улыбкой сказал он, – шейка открылась только на два сантиметра. - Что?.. только на два? – переспросила я, немного смущенная, поскольку рассчитывала, что он уже оставит меня в больнице, чтобы принять роды. Заметив выражение его лица, когда он говорил: “У вас в запасе еще не одна пара часов”, я подумала про себя: “И чего он улыбается, этот доктор? Конечно, он-то не чувствует то, что я, ему легко вернуть меня домой”… Доктор посоветовал мне вернуться домой, а в больницу приехать вечером, около шести. Короче говоря, мы поехали обратно в квартиру. Поскольку я понимала, что нет способа целый день выдерживать эти боли, я позвонила одной акушерке, специализирующейся в области холистики [прим: область альтернативной медицины, утверждающей, что лечить нужно человека в целом – его тело, дух и разум], но имевшей медициские познания, которая помогала женщинам во время родов. Во время последнего месяца беременности она мне очень помогала, делая подготовительный массаж для родов. В обществе ее и Томми мои нервы успокаивались, а мучительное беспокойство и желание убежать проходило. В пять вечера я больше не могла терпеть и не находила себе места. Я перепробовала все положения, чтобы уменьшить силу схваток. Я вставала, садилась, ложилась на бок, присаживалась на корточки, принимала теплые ванночки и душ, делала массаж, лежа на спине, но ничего, ничего не могло избавить меня от этой боли. Я не могла дышать, все меня раздражало, даже халат, который был на мне. Меня бросало то в жар, то в холод, я то плакала, то смеялась, то обливалась потом, то снимала тапки, то надевала… На помощь! Эй, кто-нибудь,помогите мне! Я была в отчаянии. В моей голове проносились образы тех женщин из далекого прошлого, которые рожали в своих домах или, выйдя на улицу, производили детей на свет, присев на корточки и вцепившись в ветку дерева. Господи, какая храбрость! Какая отвага! В те минуты я могла думать только о том, как они это делали… За что мне уцепиться? Дайте мне ветку! Нет, они были настоящими героинями… Женщины, прошедшие через это, отлично меня поймут. В таких делах любая из нас теряет образование, воспитание и хорошие манеры. Схватки приносят с собой тревогу и отчаяние, мы лишаемся опоры, и вперед начинает выходить женщина, у которой каким-то образом в запасе имеются только те слова, что показывают ее теперешнее состояние. Например, в какой-то момент мне нужно было позвать Роситу, чудесную женщину, которая работала в моем доме всю жизнь, и я громко рявкнула: “Ро-о-са!” Роса примчалась и спросила: “Что случилось, сеньора?” Тогда еще громче, чем в первый раз, я завопила: “Скажи этому сукину негодяю, пусть немедленно подает машину, и скажи Томми, чтобы пришел сию же секунду, о-ох… или пусть остается… или нет, м-м-м… да пусть катится на хрен… а я еду в больницу!” Бедная Росита вынуждена была выслушивать мою брань… Я уже попросила у нее прощения за это, но сейчас прошу снова, уже публично: прости меня, Росита. Томми настаивал на том, чтобы я терпела как можно дольше, потому что дома мне было бы гораздо удобнее, чем в больнице. Конечно, он во всем был прав, но мое отчаяние понимает только тот, кто сам испытал родовые муки. В критические моменты помимо того, что я сквернословлю, во мне присутсвует Мария из предместья, и тогда никто меня не остановит. Подобное поведение является отличной защитой для человека, пребывающего в отчаянии. Не знаю почему, но у меня это всегда очень хорошо срабатывало, и я успокаивалась. Когда я была непоседливой девчонкой, мама отвозила меня в парк Чапультепек или в какой-нибудь другой парк и говорила: “Доченька, носись по всем лужайкам и кричи во всю мочь любые грубые слова, какие тебе захочется”. Я носилась, как безумная и непрерывно орала “жо-о-па, жопа, жопа”. Через полчаса я возвращалась к машине, время от времени тихо бормоча себе под нос “задница… задница”. Эта стратегия срабатывала. Пока мы добирались до больницы, Томми, не переставая, приговаривал: “Беби, успокойся, мы сейчас приедем. Я люблю тебя… Малышка, мы в одном шаге от больницы, успокойся”. “Какое там успокойся, – думала я. – Какое, к черту, спокойствие”. Прижавшись лицом к оконному стеклу, я тяжело дышала, обливаясь потом при каждой схватке и неистово желая увидеть въезд в больницу сквозь запотевшее стекло. У меня было ощущение, что все мое тело ужасно горячее, но начинается очередная схватка, и мне нужно думать о том, чтобы расслабиться и уменьшить боль. Потом я почувствовала все сразу: жар, поднимавшийся к голове, судороги в ногах и расходящиеся кости в нижней части спины. Ощущение такое, что, не спрашивая разрешения, тебя втянули в бои без правил и провели прием “дробилка” ударив поясницей о подставленное колено и выламывая ее, не говоря уже о боли в боковой области спины, как будто у тебя проблемы с почками… В этот момент во всем теле жутко неприятые ощущения… а тут еще Томми сидит рядом со мной и твердит свое “Беби, я тебя люблю”… “На чем бы мне его повесить?” – вот единственное, о чем я могла думать. Когда мы приехали в больницу, анестезиолог предложил мне эпидуральное обезболивание, чтобы успокоить боль. Это была настоящая пытка. Я не знала, что было худшим, то ли боль от тридцатисантиметровой иглы, входящей в позвоночник, то ли схватки в полном объеме. Процесс затянулся и показался мне вечностью. В тот момент мне хотелось топать ногами и растоптать врача. Это был лысый мужчина приблизительно сорока лет, похожий на Питбуля [прим:Армандо Кристиан Перес, американо-кубинский рэпер]. Когда препарат начал действовать, это было чудо. От переполнявших меня чувств и благодарности, я схватила его и крепко поцеловала в лысину, говоря: “Я тебя ЛЮБЛЮ! Ты даже не представляешь, как я тебя люблю!” Томми и медсестры умирали от смеха, но я говорила серьезно. Проблема заключалась в том, что время шло, а шейка матки не раскрывалась. Когда пришел мой доктор, то, осмотрев меня, он сказал: - Шейка едва открыта, всего на два с половиной сантиметра. Если в ближайшие часы она не откроется, придется делать кесарево сечение. - Нож в моем теле… не-е-ет… Доктор, ради бога, не кесарите меня, все, что угодно, только не кесарите! – твердила я с мольбой в глазах. Доктор внимательно посмотрел на меня и сообщил, что есть один способ открыть шейку матки – сделать ручное стимулирование. Он подробно объяснил, что это похоже на выжимание сока из апельсина, и проделывается только три раза, но при этом существует риск инфицирования, и может быть летальный исход. Второй способ – это просто сделать кесарево сечение. Я закричала: - Да выжимайте же, наконец, этот долбаный апельсин! После тридцати двух часов обычно протекающих родов, началась борьба за то, чтобы помочь ребенку выйти. Еще час и десять минут потуг ушли на то, чтобы вышла довольно крупная головка моей славной дочурки. Так появился на свет мой головастик, мой смышленый и упрямый карапузик. Моя малышка родилась в три часа утра. За месяц до этого события я принесла доктору в консультацию список своих пожеланий. Я уладила вопрос о том, чтобы во время родов передо мной поставили зеркало, потому что мне хотелось видеть воочию рождение малышки. Еще я хотела, чтобы сразу после рождения ребенка положили мне на грудь, чтобы он чувствовал меня, а я его. Также я попросила, чтобы пуповину перерезала я сама, но доктор с жаром возразил: “Ты с ума сошла. Никогда за всю свою жизнь я не позволил этого ни одной матери”. Тогда я пригрозила ему, что если он мне не разрешит, я сменю врача, и он согласился. Когда доктор увидел, как я лежу с ребенком на животе и плачу от огромного счастья вместе со стоящим рядом со мной мужем, он сказал: “Пришло время перерезать пуповину. Талия... ты готова сделать это?” Посмотрев на Томми, я уверенно ответила: “Да”. Я взяла ножницы и сказала Томми, чтобы он положил свою руку на мою, и мы вместе перерезали пуповину. Какой же это был чудесный миг, мгновение вечности. Я только просила Бога, чтобы мы с Томми смогли с той же отвагой перерезать пуповину наших чувств и эмоций, когда наступит момент, и наша доченька захочет стать независимой, быть свободной женщиной, при этом всегда имея нашу родительскую поддержку. Когда я увидела ее личико и эти глазки, ищущие мои глаза, ее маленькую ручонку, я поцеловала ее и расплакалась. Стоило пройти через все эти муки и боль, пережить тридцать два часа борьбы ради возможности видеть ее, быть с ней рядом. “Я люблю тебя, родная, солнышко мое, я люблю тебя” – повторяла я раз за разом. Мы все плакали и не могли сдержаться, но, думаю, что Томми плакал сильнее всех. Когда мне эпидурально ввели обезболивающее, и оно подействовало, я предложила Томми пойти в бар, где мы познакомились и выпить два мартини, один бокал – за мое здоровье, второй – за себя, а потом позвонить нашим друзьям и начинать праздновать. На самом деле его единственным делом было снять на пленку все, что происходило “за кулисами”. Когда он вернулся уже подшофе, то ни Скорсезе, ни Спилберг не сняли бы лучше его. Это была самая лучшая короткометражка, какую я видела; я вручила бы за нее Оскара. С камерой в руках он снял, как мы заходили в родильный зал, как родилась наша малышка, снял наши заплаканные от радости лица. Томми пребывал в эйфории и раздавал интервью всем, кто находился там. Сейчас это прекрасное доказательство неистового желания, воплощенного Богом в реальность наших жизней, желания, принесшего море улыбок, радости и жизненных сил. Уже обтертую и чистенькую малышку мне положили на руки. Я не могла больше ждать, достала всю одежду и смотрела на божественное совершенство, лежащее на моей кровати. Я снова стала одевать ее, приговаривая: “Моя драгоценная маленькая Принцесса Удачи... наконец-то мы вместе, наконец-то я могу обнять тебя, моя прекрасная малышка. Моя Сабриночка... моя Саки... доченька моя”. Пока я находилась в родильном зале, Энн Глю, моя подруга, обосновалась в моей палате и, не спрашивая разрешения, все в ней отделала в розовый цвет. Она купила розовые простыни, розовое одеяло, розовую пижаму, розовые полотенца, розовое мусорное ведерко, даже шторки в душевой она поменяла на розовые, розовая зубная щетка, розовая мыльница, словом, все розовое. Моя палата была розовой и пахла по-новому. Также и моя малышка пахла чем-то новым, что я никогда не чувствовала раньше. |
© Перевод — Вера Голубкова