| En los primeros dos pisos vivíamos nosotros y el tercero era exclusivamente de mi papá. Ahí tenía su laboratorio de criminología y de química; se veían por todos lados aparatos extraños y diferentes investigaciones que estaban en proceso. Unas de las cosas más extrañas que tenía allí, eran unas cuantas cabezas humanas reducidas al tamaño de una toronja, algo que hacían los indígenas de la tribu Shuar. ¡Así de raro como suena! A mi papá siempre le gustaron las imágenes decadentes y extrañas. Me las mostraba con tanta pasión, que aprendí a apreciarlas como obras de arte. Era tal su fascinación por esas cabezas, que hasta se fue a una tribu por meses a aprender el complicado proceso de achicarlas usando plantas medicinales. Me impresionaba que aún achicadas, nunca perdían la proporción de una cara normal, además de que preservaban el mismo largo de su cabello y en algunas de las cabezas incluso todavía se veían las liendres fosilizadas. Tenían los labios y los ojos cocidos para que durante el proceso de reducción no se saliera el relleno de arena y piedras candentes y una mezcla de yerbas. Las cabezas reducidas le apasionaban tanto que una vez hasta le regaló al presidente Gustavo Díaz Ordaz un par de mancuernillas de cabezas reducidas de caballo, que él había elaborado en el laboratorio especialmente para él. Al momento de terminar su gobierno, el presidente Gustavo Díaz Ordaz (que había gobernado México de 1964 a 1970) eligió a mi papá para que lo entrevistara acerca de su presidencia. Las preguntas no fueron nada fáciles —le preguntó, por ejemplo, sobre el genocidio de 1968 en Tlatelolco — aunque también supo incluir algunas divertidas para equilibrar el intercambio de información. Cuando terminó la entrevista, el presidente ahí mismo lo nombró “Comentarista Oficial de la Provincia Mexicana”. El nombramiento lo recibió como un galardón por su extensa cultura y el conocimiento de las tradiciones de cada pueblo y estado que conforman la República Mexicana. Al recordar hoy, esas cabecitas con la boca y los ojos cocidos, me doy cuenta de que son imágenes muy perturbadoras. En aquella época yo tenía solo tres o cuatro años y no entendía bien los gustos de mi padre, pero mi inocencia me permitía alegrarme de nuestra convivencia, así fuera sobre cabezas achicadas con pelos largos o disfrutando los dos de esos chiclosos de leche que tanto nos gustaban. Habíamos desarrollado una forma totalmente inusual de comunicación entre padre e hija; y, hasta la fecha, no he conocido una semejante. Mi papá se graduó a los diecinueve años de Químico fármaco biólogo, pero se especializó como Criminólogo y Perito grafóscopo. Trabajaba en Gobernación y en la Presidencia de la República Mexicana, y tenía que estar enterado de todo tipo de noticias; así que en su despacho tenía una mesa dedicada especialmente para poner las noticias de los periódicos, junto con los expedientes de los casos que estaba revisando. Uno de ellos me marcó de por vida: “El caso de la tamalera”. Las fotos en blanco y negro, tamaño carta, mostraban un bote de metal sobre una base con carbón encendido que servía para mantener calientes los tamales. Dentro del bote se veía la imagen atroz de la cabeza hinchada y decapitada de un hombre, que se cocinaba junto con los tamales. La historia de este caso consistía en una esposa oprimida que vendía tamales en el mercado y que, en un momento de ceguera, ya no pudiendo soportar un segundo más los insultos, golpizas y abusos del marido alcohólico, lo mató para después convertirlo en tamales —tamales que posteriormente vendió en su puestecito del mercado. Debajo de todos los tamales, rellenos con la carne del “muertito”, se encontraba la prueba más contundente de este asesinato, la cabeza del hombre. Fue un caso muy publicitado en los medios y mi padre trabajó en él. Para mí era normal compartir esta y otras historias con mis amiguitas de la escuela. Hacía lo mismo que papá conmigo, se las explicaba como una maestra que da su clase a un grupo de niños. En aquel entonces aún no me daba cuenta de lo inusual que eran los temas de los que me platicaba mi papá y me imagino que en más de una ocasión las he de haber asustado con mis historias. Al paso de los años, y meditando sobre lo que viví con él, me doy cuenta de que hubiera deseado tener el tiempo suficiente para haberlo conocido en todas sus fascinantes facetas; hoy, los recuerdos se agolpan con gran nostalgia en mi memoria; entiendo y acepto que me tocó tener un padre fuera de lo normal, un ser con una mente muy brillante, profunda y enigmática; un gran científico; un hombre fuera de serie. Entre sus contribuciones a la ciencia, está el descubrimiento del uso de la aztequina, una droga que le solicitó el doctor que estaba a cargo de la salud de Stalin, y que se dice lo ayudó a prolongarle la vida. Trabajó para el gobierno como consultor de la nación en temas científicos. De lo más atesorado por mi familia, está el dictamen que realizó conjuntamente con un grupo muy importante de investigadores de diferentes disciplinas, del manto sagrado de la Virgen de Guadalupe que veneran todos los mexicanos y millones de católicos en el mundo entero, que se encuentra en el cerro del Tepeyac en la basílica de Guadalupe de la Ciudad de México. Mi padre lo tuvo en sus manos y analizó científicamente cada micro fibra del tejido. Su descubrimiento dejó a muchos boquiabiertos porque las fibras del tejido estaban vivas, sin pigmentación; realizó este dictamen con su colega Roberto Palacios Bermúdez, dándolo a conocer en 1976 en la publicación Descubrimiento de un busto humano en los ojos de la virgen de Guadalupe; estos resultados fueron enviados al Vaticano. Desde joven, a los diecinueve años, se tituló en la Universidad Nacional de México como Ensayador y Metalurgista; la Universidad de Harvard, Boston, lo nombró profesor Honoris Causa en la disciplina “Estructuras Químicas Orgánicas”; la Oficina de Investigaciones sobre Documentos Cuestionados de Washington, D.C., lo certificó como “Perito en Documentoscopia”; el Colegio de Criminalística y Ciencias Políticas de la República Mexicana le dio el grado académico de “Doctor en Criminalística Adeundem”; el Bureau of Criminal Identification and Investigation de Illinois le dio el grado académico de “Profesor Emeritus en Criminalística”; fue Profesor en Criminalística de la American Police Academy en Washington; y aun siendo demasiado joven, dio una serie de clases en Harvard y la Enciclopedia Británica le dedicó una página entera en una de sus ediciones. Si mi infancia fue compleja, la de mi padre más: mi abuelo Demetrio Sodi Guergue era un abogado muy prominente en México, y uno de sus casos más sonados fue la defensa de León Toral, quien asesinó al General Obregón, presidente electo de aquel entonces, y a quien llamaban el “manco”, ya que le faltaba el brazo derecho. León Toral había logrado convencer a los diputados que se encontraban en una comida que le ofrecían a Obregón, de que él era muy buen caricaturista. La reunión se llevaba a cabo en un restaurante llamado “La Bombilla”, que quedaba en San Ángel, una colonia ubicada al sur de la capital. Cuando estuvo cerca del General, sacó su pistola y le disparó varias veces, matándolo en el acto. Mi abuelo fue designado por el estado como defensor de Toral, y su tesis era muy interesante, ya que afirmaba que los resultados de la autopsia del General Obregón eran incompletos, y que se habían encontrado balas de diferente calibre y con trayectorias disímbolas. Tengo entendido que, actualmente, el historiador mexicano Rius Facius redescubrió el estudio de la autopsia en donde la parte médica señala lo que mi abuelo sostenía. Mi papá les contaba a mis hermanas, que se reunían los “obregonistas” fuera de su casa, y todos gritaban: “¡Muera Sodi! ¡Muera el defensor de Toral!”. Mi papá sólo tenía diez años pero lo recordaba con una claridad impresionante. Mi padre era el último de siete hermanos vivos, porque tuvo otros que murieron de chiquitos. La educación que recibió era muy estricta, de gran desempeño y competitividad. Creció en la típica familia de clase alta que anteponía los estudios y los modales, por encima de los sentimientos; y por lo tanto, en muchos aspectos de su vida, esto lo convirtió en un ser humano difícil e intenso. De hecho, hoy me doy cuenta de que mi relación con mi padre fue definitivamente el reflejo de su infancia: mucho más didáctica que cálida; hoy sé que nuestro punto conector era el niño que había en él, ese niño que jamás tuvo infancia. |
Мы жили на первых двух этажах, а третий этаж был исключительно отцовский. Там располагалась его химико-криминологическая лаборатория. В ней повсюду виднелись странные приборы, с помощью которых проводились разные исследования. Вот, к примеру, некоторые из очень необычных вещей, имевшихся там: несколько человеческих голов размером с грейпфрут, сделанные местными индейцами из племени Шуар. Все было именно так! Папе всегда нравились необычные декадентские образы. Он показывал мне эти головы с такой страстью, что я научилась расценивать их как произведение искусства. Папа был так очарован головами, что даже ушел на несколько месяцев к индейцам племени шуар, чтобы изучить сложный процесс уменьшения голов при помощи лечебных трав. На меня производил большое впечатление тот факт, что даже уменьшенные головы никогда не теряли пропорций обычного лица. Больше того, они сохраняли длину волос, а на некоторых головах были видны даже вши. У голов были вареные губы и глаза – для того, чтобы они не вытекли во время уменьшения, их наполняли раскаленными камнями с песком и смесью трав. Уменьшенные головы настолько увлекали папу, что однажды он даже подарил президенту Густаво Диасу Ордасу пару уменьшенных лошадиных голов, изготовленных в лаборатории специально для него. В момент завершения правления Диаса (он был президентом Мексики с 1964 по 1970 годы) он выбрал моего отца для записи интервью о его президентстве. Вопросы, заданные отцом, были совсем непростыми. Например, отец спросил Диаса о расстреле студенческой демонстрации в Тлателолько в 1968 году. В то же время отец сумел включить в свое интервью и какие-то забавные вопросы, чередуя их с непростыми. Когда папа закончил свое интервью, президент прямо тут же назвал его “Официальный комментатор мексиканской провинции”. Это прозвище он получил как награду за глубокое знание культуры и традиций народов каждого штата, образующих Мексиканскую Республику. Вспоминая теперь эти головы с вареными губами и глазами, я понимаю, что это было весьма неординарное зрелище, но в то время мне было три или четыре года, и я не слишком ясно понимала пристрастия и вкусы своего отца. Детская наивность и безгрешность позволяли мне радоваться нашей с ним совместной жизни, будь то уменьшенные головы с длинными волосами или наслаждение от сливочных ирисок, которые так нравились нам обоим. Мое общение с папой было весьма необычным, оно не вписывалось в рамки привычных отношений между отцом и дочерью. Вплоть до сегодняшнего дня я так и не узнала ничего подобного. В девятнадцать лет папа закончил институт химико-фармацевтических и биологических наук, но специализировался на поприще криминалиста и судебно-медицинского эксперта. Он работал в Министерстве Внутренних Дел на посту начальника отдела федерального округа Мехико и должен был быть осведомлен о разного рода информации, поэтому в его кабинете был специальный стол, куда он помещал новости из газет и журналов вместе со следственной документацией дел, которые он проверял. Одно из этих дел я запомнила на всю жизнь: “Дело тамалеро9”. На черно-белых фотографиях размером с конверт видна металлическая жаровня с тлеющими углями, которая не дает остыть тамале. Перед нами предстает жуткая картина – в жаровне видна распухшая мужская голова, отделенная от тела, которая готовилась вместе с лепешками. Суть этого дела сводилась к тому, что вечно притесняемая мужем жена, которая торговала нарынке лепешками, в какой-то момент не смогла больше терпеть оскорбления, побои и произвол мужа-алкоголика. Она убила его, чтобы потом сделать из него тамале и впоследствии продать их на рынке. Под всеми вышеупомянутыми тамале, фаршированными “мертвечиной”, обнаружилась более неопровержимая улика этого убийства – мужская голова. Это дело имело широкую огласку в средствах массовой информации, и мой отец как раз вел его. Для меня было совершенно нормальным, обычным делом делиться этой и другими историями со школьными подружками. Точно так же, как отец объяснял мне, я все объясняла подругам. Я была, как учительница, ведущая урок в классе. Тогда я даже не понимала, сколь необычными были темы моих разговоров с папой. Думаю, что во многих случаях я, вероятно, пугала подруг своими рассказами. Сейчас, по прошествии лет, размышляя о том, как я жила с отцом, я понимаю, что мне хотелось бы иметь достаточно времени для того, чтобы как следует узнать папу со всех его чарующих сторон. Сейчас я вспоминаю о нем с огромной грустью, и воспоминания роятся в моей памяти. Я понимаю и принимаю тот факт, что мне довелось иметь необычного отца. Это был человек блестящего, глубокого и загадочного ума, большой ученый, словом, незаурядный человек. Среди его вклада в науку было и такое открытие – как использовать в медицинских целях “астекин”, наркотик, который попросил у него лечащий врач Сталина, отвечавший за его здоровье. По словам этого врача, “астекин” помог ему продлить жизнь Сталина. Отец работал при Правительстве в качестве национального советника по научным вопросам. Но самым главным для нашей семьи было то, что папа вместе с группой солидных ученых из разных областей науки исследовал накидку с нерукотворным образом почитаемой всеми мексиканцами и католиками всего мира Святой Девы Марии Гваделупской, которая находится в базилике Девы Гваделупе, что на вершине холма Тепейак в городе Мехико, и дал по этому поводу заключение. Папа держал святыню в своих руках и анализировал с научной точки зрения каждое микроволоконце ткани. Его открытие заставило многих открыть рот, потому что волокна ткани были живыми, без каких-либо следов краски. К этому выводу отец пришел вместе со своим коллегой Роберто Паласиосом Бермудесом. В 1976 году ими была опубликована статья “Запечатление человеческой фигуры в глазах Святой Девы Марии Гваделупской10 ”. Результаты этих исследований были отправлены в Ватикан. С девятнадцати лет папа работал лаборантом-исследователем в Национальном автономном университете Мексики. Гарвардский университет, Бостон, присвоил ему звание почетного доктора в области органической химии. Многие весьма известные и влиятельные организации присвоили ему звание эксперта-криминалиста. В их числе и ФБР, и Ассоциация криминалистов Мексики, и Научно-исследовательское бюро криминалистики Иллинойса, и Полицейская Академия Вашингтона. Будучи совсем молодым, он прочел серию лекций в Гарварде, а британская энциклопедия в одном из своих изданий посвятила ему целую страницу. Если мое детство и было трудным, то детство моего отца было еще труднее. Мой дедушка Деметрио Соди Герге был выдающимся адвокатом Мексики. Одним из наиболее нашумевших его дел была защита Леона Тораля, убийцы генерала Обрегона, являющегося в то время президентом Мексики (годы правления 1920-1924), прозванного “одноруким”, поскольку у него не было правой руки. Леону Торалю удалось убедить депутатов, находившихся на обеде в честь Обрегона, в том, что он – замечательный карикатурист. Обед состоялся в ресторане “Бомбилья”, который находился в квартале Сан Анхель на юге столицы. Оказавшись рядом с генералом, Тораль выхватил пистолет и выстрелил в него несколько раз. Обрегон был убит на месте. Мой дедушка был назначен государственным защитником Тораля. Его мнение было очень интересным. Он утверждал, что результаты вскрытия генерала Обрегона были неполными, а также были найдены пули разного калибра, летевшие по разным траекториям. Насколько я понимаю, в настоящее время мексиканский историк Риус Фасиус заново рассмотрел медицинский отчет вскрытия тела генерала, напрямую указывающий на то, чего придерживался дедушка. Отец рассказывал моим сестрам, как возле нашего дома собирались “обрегонисты” и громко кричали: “Смерть Соди! Смерть защитнику Тораля!” В то время папе было всего десять лет, но он очень отчетливо запомнил это. Папа был самым младшим из семи детей. Остальные умерли в младенчестве. Папа воспитывался в большой строгости. От него требовали неукоснительного исполнения своих обязанностей и крепких знаний. Он вырос в типичной семье из высшего общества, в котором над чувствами преобладали образование и манеры. Во многом это превратило его в тяжелого по характеру человека, и это проявлялось во многих аспектах жизни. Сейчас я понимаю, что, фактически, моя тесная связь с отцом была отражением его собственного детства – в ней было больше обучения, чем теплоты. Сейчас я знаю, что нашей точкой соприкосновения был живущий в нем ребенок, ребенок, у которого никогда не было детства. chicloso – (мекс.) сладости 9 тамалеро – продавец тамале (лепешки из кукурузной муки, обернутые в кукурузные листья и приготовленные на пару (перед употреблением листья снимают) 10Будучи биохимиком, отец Талии выяснил, что материя накидки с запечатленным на ней нерукотворным образом была изготовлена из волокон агавы и чудесным образом сохранилась до наших дней, хотя срок службы такой материи 20-30 лет. На материи не было найдено ни единого следа какой-либо краски животного, растительного или химического происхождения. Исследования ведутся и по сей день, и было установлено, что сетчатка глаза образа реагирует на свет, им свойственно явление рефлекса, что присуще живому человеку, был обнаружен пульс 115 ударов, присущий младенцу в утробе матери и температура полотна соответствует температуре человеческого тела 36,6°. |
© Перевод — Вера Голубкова