José Ovejero - La invención del amor - XXI

Me despierta el timbre y maldigo por lo bajo al cartero y a los
repartidores de publicidad. Tengo la cabeza empapada y un sabor pastoso
en la boca. Ni siquiera hago intención de levantarme. Meto la cabeza bajo
la almohada y espero a que abran de otro piso. Pero el timbre vuelve a
sonar. Me viene a la mente la imagen de Samuel esperando en el
descansillo; lo lógico sería que viniera a pedirme más explicaciones, a
preguntarme por qué estoy tan informado sobre la muerte de Clara. Me
incorporo y un pinchazo en las sienes me obliga a acostarme otra vez.
Compruebo que el mensaje de Clara sigue allí. «Yo también te echo de
menos. Mucho.»
Llaman de nuevo. Voy de mala gana hasta la puerta: Carina, vestida con
chándal y sudadera, sin maquillar, con zapatos deportivos.
—Ayer, cuando fuimos al monte, llevabas falda —es lo primero que le
digo, sin invitarla a pasar, no porque no quiera; sencillamente no se me
ocurre hacerlo.
—¿Y?
—Ninguna mujer lleva falda para subir un monte. Pensaba que tenías
algo en contra de los pantalones.
—He salido a correr. Te vas a quedar frío.
Entonces me doy cuenta de que lo lógico sería pedirle que entre, aunque
me siento sucio y sudado, soy consciente del pijama dado de sí que llevo
puesto, e imagino mi mal aliento.
—¿Quieres entrar?
—Venga, vuélvete a la cama.
La obedezco un poco confuso ante su tono decidido y ella me sigue al
dormitorio. Lamento no haber tenido tiempo para airearlo. Me tumbo y
cierro los ojos un momento, durante el que también siento retortijones en
el estómago.
—¿De verdad has venido a cuidarme?
—¿Cómo estás?
—Cuando me acabe de reventar la cabeza me voy a sentir mucho mejor.
—¿Has tomado algo?
—Un whisky. Anoche, antes de acostarme.
—No seas tonto. Ibuprofeno, Frenadol, aspirina.
—No creo que tenga. No me enfermo nunca. La última gripe la pasé
hace más de dos años.
—En eso nos parecemos. Yo tampoco enfermo nunca. Era Clara la que
cogía todos los resfriados.
—¿Y la cuidabas?
—Sí, me gustaba mucho hacerlo. Me sentía mayor y responsable.
—¿Ahora también?
—Te voy a hacer un té, y mientras te lo tomas bajo a la farmacia.
—Te queda muy bien el chándal.
—Vete a hacer gárgaras.
—En serio. Te humaniza. El chándal, no estar maquillada. Pareces otra.
—¿Mejor o peor?
—No tengo té.
—Vaya. No tienes nada.
—Ahora te puedo imaginar arrellanada en un sofá, con los pies encima
de la mesa, mirando la televisión.
—¿Dónde tienes las llaves?
—¿Qué quieres abrir?
—Tu puerta, idiota. Para que no tengas que levantarte cuando vuelva.
—No sé, registra mis bolsillos.
Vuelvo a cerrar los ojos. Creo que me quedo inmediatamente dormido.
Me despierta el ruido de tazas, de puertas de armarios, de pasos. Carina
entra en mi dormitorio con una bandeja: té, pan, mantequilla, mermelada,
Frenadol.
—No puedes tomar las pastillas con el estómago vacío.
Ahora su energía me tranquiliza. Me permite no pensar. Obedezco como
un niño enfermo. Dejo que me ayude a incorporarme y que coloque bien mi
almohada. Bebo el té; espero a que unte la mermelada y la mantequilla en
los panecillos. Tomo el Frenadol.
—Te sientes culpable, ¿eh?
—¿Quieres que te dé un masaje?
—¿Lo dices en serio?
—No. Era para ver la cara que ponías.
La cabeza me duele aún más al reírme. Me escurro lentamente hasta
quedar otra vez tumbado.
—Pero ayer me ofreciste leerme algo.
Señalo el libro abierto y deslomado encima de la mesilla. Lo hojea sin
perder la página por la que estaba abierto.
—Philip Roth, no lo conozco.
—Me gustaría que me presentases a Alejandro.
—¿Es bueno?
—No me estás haciendo caso.
—No. Porque dices tonterías, cariño.
Se da cuenta de lo que me acaba de llamar y por un momento creo que
va a disculparse, pero empieza a leer para sí.
—¿Me lo presentas?
—¿Para qué?
—Yo creo que me ha escrito.
—¿Sólo lo crees?
—Y además me gustaría que me hablase de Clara. Y hablarle yo de ella.
Carina empieza a leer. Lo hace en tono pausado, bien modulado,
entonando con gracia. Y su voz, quizá porque es consciente de leer para un
enfermo, tiene el volumen justo. No me había dado cuenta hasta ahora de
que tiene una voz bonita, ligeramente velada, sin ninguna estridencia. Se lo
voy a decir, cuánto me gusta su voz, aunque siento la lengua hinchada,
como si ocupase más espacio del habitual. La oigo describirme una tienda
de relojero en Newark, y suena también precisa, como si supiese con
exactitud de qué habla.
Cuando me despierto es noche cerrada. Carina se ha ido. El libro está de
nuevo sobre la mesilla. Lamento no haberle dicho cuánto me gustaba su
voz. Vuelvo a dormirme y no me despierto hasta bien entrada la mañana
siguiente, creo que ya sin fiebre. Si no fuese un tópico tan horroroso, diría
que la visita de Carina me ha parecido un sueño. Ya está: lo he dicho.

Я просыпаюсь от звонка и тихо проклинаю почтальона и разносчиков рекламы. У меня

сырая от пота голова и густой, вязкий привкус во рту. Я даже не собираюсь вставать, засовываю голову под подушку и жду, что дверь откроют из другой квартиры. Но звонок звучит снова. На ум мне приходит картина, как Самуэль стоит в ожидании на лестничной клетке. Это было бы логично, что он пришел просить у меня объяснений, почему это я так хорошо осведомлен о смерти Клары. Я приподнимаюсь, и острая боль в висках заставляет меня снова лечь. Я проверяю, что сообщение Клары “Я тоже немножко скучаю. Чуть-чуть” все еще там.

Снова звонят. Нехотя, я плетусь к двери и вижу там вспотевшую, ненакрашенную Карину.

На ней спортивный костюм и кроссовки.

- Вчера, когда мы ходили в горы, на тебе была юбка, – это самое первое, что я говорю ей,

не пригласив войти, не потому что я этого не хочу, просто это мне даже в голову не пришло.

- Ну и что?

- Ни одна женщина не надевает юбку, чтобы лазать по горам. Я думал, ты что-то имела

против брюк.

- Я вышла на пробежку. Ты замерзнешь.

Тогда я понимаю, что самым разумным было бы предложить ей войти, хотя я чувствую

себя грязным и потным, сознаю, что на мне растянутая пижама, и представляю свое затрудненное дыхание.

- Не хочешь войти?

- Иди-ка ты обратно в постель.

Слегка растерявшись от ее решительного тона, я подчиняюсь, и она идет следом за мной в спальню. Я жалею о том, что у меня не было времени проветрить ее. Я ложусь в кровать и закрываю глаза. На минуту я чувствую, что у меня скручивает желудок.

- Ты на самом деле пришла поухаживать за мной?

- Как ты?

- Я чувствую себя гораздо лучше, когда перестает трещать голова.

- Ты что-нибудь пил?

- Виски. Вчера вечером, перед сном.

- Не будь дураком. Ибупрофен, френадол, аспирин.

- Не думаю, что они у меня есть. Я никогда не болею. Последний раз я болел гриппом больше двух лет назад.

- В этом мы похожи. Я тоже никогда не болею. Вот Клара подцепляла все простуды.

- И ты за ней ухаживала?

- Да, мне очень нравилось за ней ухаживать. Я чувствовала себя взрослой и ответственной.

- А теперь тоже?

- Я заварю чай. А пока ты будешь его пить, спущусь в аптеку.

- Тебе очень идет спортивный костюм.

- Иди полоскать горло.

- Серьезно. В спортивном костюме и без макияжа ты кажешься другой, более мягкой.

- Лучше или хуже?

- У меня нет чая.

- Господи, у тебя ничего нет!

- Вот сейчас я могу представить тебя развалившейся на диване с ногами под столом и

смотрящей телевизор.

- Где у тебя ключи?

- Что ты хочешь открыть?

- Твою дверь, тупица, чтобы ты не вставал, когда я вернусь.

- Черт его знает, посмотри в карманах.

Я снова закрываю глаза и думаю, что сейчас я немедленно засну.

Я просыпаюсь от стука чашек, дверец шкафов, звука шагов. Карина входит в мою спальню с подносом. На подносе чай, хлеб, масло, мармелад и френадол.

- Ты не можешь принимать таблетки на голодный желудок.

Теперь ее энергичность меня успокаивает, она позволяет мне не думать. Я слушаюсь ее,

как заболевший маленький ребенок. Я позволяю ей, чтобы она помогла мне приподняться и поудобнее уложила подушку. Я пью чай и жду, когда она намажет на хлеб масло и мармелад. Принимаю таблетку френадола.

- Ты чувствуешь себя виноватой, да?

- Хочешь, я сделаю тебе массаж?

- Ты говоришь серьезно?

- Нет, чтобы посмотреть, какое у тебя будет лицо.

От смеха голова у меня болит еще больше. Я медленно откидываюсь назад и снова ложусь.

- Вчера ты предложила мне что-нибудь почитать, – я указываю ей на потрепанную

открытую книжку, лежащую на ночном столике. Зажав открытую страницу, Карина пролистывает книгу.

- Филип Рот, я такого не знаю.

- Мне хотелось бы, чтобы ты представила меня Алехандро.

- А хорошо ли это?

- Ты не обращаешь на меня внимания.

- Конечно, потому что ты говоришь глупости, дорогой, – становится понятно, что она

перестала обращать на меня внимание, и какую-то долю секунды я думаю, что она собирается извиниться, но она начинает читать про себя.

-Так ты представишь меня ему?

- Зачем?

- Думаю, он мне написал.

- И ты в это веришь?

- А, кроме того, мне хотелось бы, чтобы мы поговорили о Кларе. Он рассказал бы о ней

мне, а я – ему.

Карина начинает читать. Она читает спокойным тоном, но очень выразительно. Карина

читает не очень громко, вероятно, от сознания того, что она читает больному. До этого самого момента я не понимал, что у нее мягкий, приятный голос, слегка приглушенный, в нем нет резкости. Я хочу сказать ей, как же мне нравится ее голос, и чувствую, что язык мой сильно распух, и занимает во рту гораздо больше места, чем обычно. Я слушаю, как она описывает мне магазин часовщика в Нью-Йорке, и звучит это так, будто ей самой досконально известно то, о чем она говорит.

Когда я просыпаюсь, на дворе уже темная ночь. Карина ушла. Книга снова лежит на

столике. Как жаль, что я так и не сказал Карине, как же мне нравится ее голос. Я снова засыпаю и не просыпаюсь до самого утра. Думаю, жар уже прошел. Не будь это выражение столь пошлым и избитым, я сказал бы, что приход Карины показался мне всего лишь сном. И, тем не менее, это уже сказано.