José Ovejero - La invención del amor - XVIII

School’s out for summer. School’s out forever.
Me despierto canturreando esa antigua canción y no se me va de la
cabeza mientras me ducho y me visto. Bajo a la calle con la sensación de
no tener obligaciones, como cuando te levantas de la cama con una mujer
con la que no compartes rutinas ni expectativas, una mujer a la que
conoces desde hace poco, y miras por la ventana y el sol está ya muy alto y
te preguntas dónde tomar el aperitivo.
No me acuerdo de Samuel hasta que estoy casi saliendo del portal. Y al
salir me detengo y me pregunto si debo volver a subir y descubrir cómo se
encuentra. Un chino está ya sentado en los escalones. A éste creo no
haberlo visto nunca: es más gordo que los chinos que conozco, con más
aspecto de propietario de cadena de restaurantes que de empleado en una
de esas pequeñas tiendas de ropa al por mayor. Me siento a su derecha. No
sé cómo entablar conversación, así que, a pesar de la hora, saco la cajetilla
y le ofrezco un cigarrillo. Él responde con varios movimientos abruptos de
la cabeza, más como quien hace asustado una reverencia que como quien
asiente, pero extrae un cigarrillo con dedos gruesos y hábiles. Yo saco
también uno y me ofrece fuego. Le digo mi nombre y él responde algo que
podría ser el suyo. Luego escupe hacia el centro de la calle.
Mientras fumamos en silencio me suena el móvil. José Manuel, que
quiere saber cuándo narices voy a llegar al trabajo. Le digo que estoy de
camino pero que hay un atasco. «Vienes en tren», me responde, pero se
queda sin argumentos cuando le digo que hoy he cogido el autobús y,
aunque no puedo decir que se tranquilice, al menos deja de lamentarse en
mi oído. Lanzo un escupitajo que no llega ni mucho menos tan lejos como
el de mi compañero. Se nos aproxima una mujer joven con una niña; las
dos llevan lazos de color azul claro y el mismo peinado con raya al medio,
una chaqueta blanca de lana y zapatos de charol rojos, como si la niña
hubiese jugado a vestirse igual que su madre o hermana mayor. La mujer y
el hombre hablan en su idioma, él sentado, ella de pie ante él, mientras la
niña se dedica a observarme.
—¿Ya vas al colegio?
—Claro, todos los días —me dice sin acento ninguno. No sé cómo
continuar la conversación; siempre me ha resultado difícil hablar con
niños. Aunque ella parece querer seguir hablando conmigo, miro por
encima de su cabeza, hacia el fondo de la calle, no sé si porque ya lo había
visto sin darme cuenta o si al mirar ahora lo descubro. De pie, apoyando la
espalda contra la pared, en la calle transversal, entre los letreros chinos de
una tienda de ropa y la puerta de una de alimentos, con la cara vuelta sólo
parcialmente hacia donde me encuentro, el encargado del almacén tiene el
aspecto de un personaje de película de los años cincuenta o sesenta.
También fuma, y la planta de uno de sus pies se apoya contra la pared; ha
cambiado la gorra de béisbol por una a cuadros, más gruesa y plana, que no
le he visto nunca, y un periódico enrollado en una mano con el que se
golpea suave y rítmicamente una pierna. Una película de gánsteres, de
persecuciones y robos en blanco y negro, una en la que un tipo apostado en
una calle espera a que salga otro de una barbería y, cuando lo hace, el
primero tira el pitillo al suelo, lo aplasta con la puntera y echa a andar tras
aquel al que vigila. Sólo que el vigilado soy yo—. Los fines de semana no
—la niña se me ha acercado un paso y espera mi respuesta con ojos muy
serios, pero yo he perdido el hilo de lo que estábamos diciendo—. Los
fines de semana no —repite—. Ni en vacaciones.
No sé de qué me habla. Los padres —supongo que lo son— siguen
conversando animadamente. Sus frases están llenas de vocales largas y
diptongos, acaban en otras vocales que se elevan dando la impresión de que
lo que hacen es intercambiar una pregunta tras otra sin que ninguno de los
dos responda jamás. Ella a veces ríe tapándose la boca con la mano como
si se avergonzara de su dentadura, aunque tiene dientes blancos, regulares,
particularmente hermosos, y ese gesto me recuerda a Clara: yo la había
imaginado así, poniendo el dorso de la mano delante de sus labios al reír
(pero la china lo que junta con sus labios es la palma). El hombre saca un
paquete de cigarrillos algo arrugado del pantalón y me lo da sin volverse
hacia mí, como si fuésemos amigos desde hace mucho tiempo y no
necesitásemos cumplir la ceremonia de la cortesía. Aunque siento náuseas,
cojo uno de sus cigarrillos y lo enciendo.
De pronto me acuerdo del tema de mi conversación con la niña.
—Yo estoy de vacaciones —le digo.
Ella asiente y enseguida hace un gesto de despedida con la mano, gira
sobre sus talones y corre calle arriba dando saltos al mismo tiempo, a
veces sobre una sola pierna, jugando a una rayuela imaginada sobre las
baldosas de cemento. Desde el balcón de un primer piso, un perro lanudo
asoma la cabeza entre los barrotes y ladra hacia la calle cuando los
repartidores del butano arman el estruendo habitual golpeando las
bombonas para avisar a la gente de que están en el barrio.
El encargado del almacén sigue en la misma postura y el mismo lugar,
ahora más vuelto hacia mí, como si no le importara, o más bien como si
deseara, que me dé cuenta de que me vigila. Invierto los papeles y soy yo
quien apaga el cigarrillo pisándolo con la puntera, me levanto —«hasta
luego», digo al chino; «hasta luego», responde con un gorgorito,
extrayendo la ele y la ge del fondo de la garganta— y me dirijo hacia mi
perseguidor.
A ver qué coño quiere; a ver por qué me quiere intimidar. A ver quién
coño se cree que es, más que un puto encargado de almacén. Camino
aparentemente decidido, pero no sé qué le voy a decir cuando llegue hasta
él. Y sé que nada de lo que voy diciendo para mí saldrá de mis labios; le
preguntaré, sí, qué hace ahí, en mi calle, si vive en este barrio, le daré la
oportunidad de encontrar una razón para su presencia. Rechazaré un
cigarrillo si me lo ofrece, y no sólo por el malestar que me han provocado
los dos que he fumado. Y le diré que si un día quiere visitarme ya sabe
dónde vivo.
No estoy tan lejos de él, treinta, cuarenta metros, cuando se separa de la
pared y echa a andar por la calle transversal, hacia abajo, hacia la glorieta
de Embajadores. Como tenía la cabeza medio ladeada no estoy seguro de si
me estaba mirando o no antes de arrancar a caminar. Levanto una mano
como para saludarlo o llamarlo, pero no me atrevo a añadir mi voz al
gesto. Dar voces en la calle, por el motivo que sea, me resulta imposible.
Incluso una vez que un peatón —un joven africano que cargaba a la espalda
una de esas sacas sujetas por cordeles en las esquinas en las que llevan su
mercancía falsificada— iba a cruzar la calle sin mirar y yo vi que una
furgoneta de reparto se acercaba a toda velocidad, dije «¡cuidado!» en un
volumen que sólo podría haber escuchado de encontrarse junto a mí. Si la
furgoneta no lo atropelló no fue por mi alerta, sino porque una mujer lo
detuvo sujetándolo de un brazo. Yo podría haber hecho lo mismo, pero no
gritar para salvarlo.
El encargado desaparece de mi vista enseguida y yo corro —tontamente
me acuerdo de los saltitos de la niña— hasta la transversal, justo a tiempo
de verlo subirse a la trasera de una motocicleta que desciende, en dirección
prohibida, antes de doblar a la izquierda dos calles más abajo. No he
conseguido ver al conductor, pero era un hombre de baja estatura, quizá
uno de los obreros ecuatorianos. Me quedo un rato allí de pie esperando el
regreso de la motocicleta o cualquier otra cosa. Hace calor y no estoy de
vacaciones. Tengo mal sabor de boca. Y, ahora que lo pienso, no he desayunado. De todas formas, emprendo el camino a la oficina.

Прочь из школы на лето, прочь из школы навсегда.

Я просыпаюсь и напеваю эту старую песню. Она не выходит у меня из головы, пока я

принимаю душ и одеваюсь. Я выхожу из квартиры и спускаюсь по лестнице с чувством того, что у меня нет никаких обязательств. Ощущение такое, будто ты вылезаешь из постели, в которой провел ночь с женщиной, с которой тебя не связывает повседневная рутина бытия. С этой женщиной ты познакомился недавно, и каких бы то ни было перспектив на будущее с ней не предвидится. Ты смотришь в окно, солнце уже очень высоко, и ты спрашиваешь себя, где бы хлопнуть аперитива.

Я вспомнил о Самуэле только у самой двери. Выйдя на улицу, я останавливаюсь и

спрашиваю себя, не должен ли я снова подняться к нему и посмотреть, как он себя чувствует. Какой-то китаец уже восседает на ступеньках. Думаю, я его никогда не видел. Он гораздо упитаннее знакомых мне китайцев. По внешнему виду он тянет скорее на владельца сети ресторанчиков, чем на торговцев этих маленьких оптовых лавчонок с одеждой. Я присаживаюсь справа от него. Я не знаю, как завязать разговор, поэтому, несмотря на ранний час, достаю пачку сигарет и предлагаю ему одну. Он энергично мотает головой, скорее испуганно, нежели соглашаясь, но все же достает сигарету толстыми и умелыми пальцами. Я тоже достаю сигаретку, и он предлагает мне огоньку. Я называю ему свое имя, он что-то говорит мне в ответ, вероятно, называет свое, а потом сплевывает на середину тротуара. Пока мы молча курим, у меня звонит мобильник. Это Хосе Мануэль хочет узнать, какого черта творится, и когда я приду на работу. Я говорю, что уже в пути, но на дорогах пробки. “Ты же едешь электричкой,” – ехидничает он, но когда я отвечаю, что сегодня сел в автобус, ему нечего возразить. Хотя я и не могу сказать, что он успокоился, но, по крайней мере, перестает трындеть мне в ухо и жаловаться. Я тоже сплевываю, но не так далеко, как мой новый знакомый. К нам приближается молодая женщина с девчушкой. У обеих в волосах светло-синие ленточки и совершенно одинаковые прически с пробором посередине. На обеих – белые шерстяные жакетики и красные лакированные туфли, как будто девчушка, играючи, оделась в точности так же, как ее мать или старшая сестра. Женщина с китайцем говорят о чем-то на своем языке. Китаец продолжает сидеть, а женщина стоит перед ним. В это время девчушка внимательно и сосредоточенно наблюдает за мной.

- Ты идешь в школу?

- Конечно, я хожу туда каждый день, – безразлично отвечает она. Я не знаю, как продолжить

разговор. Мне всегда очень сложно разговаривать с детьми. Хотя она, кажется, не прочь продолжить со мной беседу, я смотрю поверх ее головы в самую даль улицы. Смотрю и сам не понимаю, то ли я уже видел его, но не обратил внимания, то ли только что заметил. Он стоит на боковой улочке, прислонившись спиной к стене, между вывесками китайских лавчонок с одеждой и дверью продуктового магазина, вполоборота ко мне. Кладовщик выглядит, как персонаж фильма пятидесятых-шестидесятых годов. Он стоит, упираясь одной ногой в стену, и тоже курит. Он сменил свою бейсболку на квадратную кепку, самую плотную и плоскую из тех, что я когда-либо видел. В руке кладовщик держит свернутую в трубку газету, которой ритмично постукивает по ноге. Ну просто черно-белый гангстерский фильм с преследованиями и грабежами. Фильм, в котором некий тип, стоящий на улице ждет другого, который должен выйти из парикмахерской. И когда этот человек выходит, ожидающий швыряет на землю окурок, давит его носком ботинка и направляется следом за тем, за кем наблюдал. Только вот под наблюдением-то – я.

- Сейчас ведь не выходные, – девчушка шагнула ко мне. Она ждет моего ответа, серьезно глядя на меня, но я потерял нить нашего с ней разговора. – Сейчас не выходные, – повторят она, – и не каникулы.

Я не понимаю, о чем она мне говорит. Ее родители, думаю, что это все-таки родители, продолжают свой оживленный разговор. Китайский язык так сильно отличается от испанского, а речь полна странных звуков. Эта пара говорит с такой интонацией, что создается впечатление, что они только обмениваются вопросами друг с другом, не отвечая. Иногда женщина смеется, прикрывая рот рукой, словно стыдясь своих зубов, хотя на самом деле у нее ровные, белые и необычайно красивые зубы. Этот жест напоминает мне о Кларе. Я представлял ее именно такой, во время смеха прикрывающей губы тыльной стороной руки, а китаянка подносит к губам ладонь. Мужчина достает из кармана штанов мятую пачку сигарет и, не поворачиваясь, протягивает мне, как будто мы уже много лет были друзьями, и нам не нужны разного рода церемонии. Хоть меня и подташнивает, но я беру сигарету и закуриваю.

Внезапно я вспоминаю тему нашего разговора с девчушкой.

- А у меня отпуск, – говорю я ей.

Она одобрительно кивает головой, и тут же машет мне на прощание рукой. Потом девчушка разворачивается на пятках и вприпрыжку бежит вверх по улице, время от времени играя в воображаемые классики и скача на одной ноге по цементным плиткам. Разносчики газовых баллонов пришли в квартал и привычно громко шумят, стуча по баллонам и оповещая жителей, что они уже здесь. Заслышав шум, лохматый пес с первого этажа просовывает голову сквозь прутья балконной решетки и заливисто лает.

Кладовщик стоит все на том же месте, не меняя позы, только чуть больше повернувшись в мою сторону. Своим видом он словно показывает, что ему неважно, что я его замечу, а, скорее всего, он даже дает мне понять, что он за мной следит. Я меняюсь с ним ролями, и теперь уже я тушу окурок носком ботинка и поднимаюсь.

- Увидимся, – говорю я китайцу.

- До встречи, – прогнусавил он.

Я направляюсь к своему преследователю узнать, какого хрена ему нужно, и зачем он хочет

меня напугать. Хочу понять, какого черта он возомнил себя кем-то бóльшим, чем простой кладовщик. Я шагаю с решительным видом, но не знаю, что ему скажу. Я понимаю, что ничего из того, что я собирался ему сказать не слетит с моих губ. Я спрошу его, что он делает на моей улице. Если он живет в этом квартале, я дам ему возможность найти причину своего присутствия. Если он предложит мне сигарету, я откажусь, и не только из-за того, что, уже выкурив две сигареты, чувствую себя плохо. Я скажу ему, что, если когда-нибудь он захочет зайти ко мне, то теперь он знает, где я живу.

Когда до кладовщика оставалось метров на тридцать-сорок, он оторвался от

стены и пошел вниз по перпендикулярной улице в сторону перекрестка на улице Эмбахадорес. Поскольку кладовщик стоял чуть повернув голову, я не могу с уверенностью сказать, видел он меня или нет, перед тем, как уйти. Я поднимаю руку, словно желая поприветствовать или подозвать его, но окликнуть не решаюсь. Кричать на улице по такому поводу, какой был у меня, я считаю неуместным. Как-то раз некий пешеход, молодой африканец, взваливший себе на спину один из тех больших мешков, туго перевязанных по углам веревками, в которых они носят свой дешевый поддельный товар, стал переходить улицу, не глядя по сторонам. Я увидел, что фургончик грузоперевозок со всей скоростью несется на него, но даже тогда я сказал “Берегись!” не очень громко. Он мог бы услышать меня, только находясь рядом со мной. То, что фургончик не сбил парня, явилось заслугой не моего предостережения, а того, что какая-то женщина остановила его, схватив за руку. Я мог бы сделать то же самое, а не кричать, чтобы спасти его.

Кладовщик моментально исчез из вида, и я бегу, глупо вспоминая о подпрыгиваниях девчушки. К боковой улочке я подбегаю очень даже вовремя и вижу кладовщика, сидящего на заднем сиденье мотоцикла, едущего в запрещенном направлении, прежде чем двумя улицами ниже мотоциклист свернул налево. Мне не удалось рассмотреть сидящего за рулем, но это был невысокий мужчина, пожалуй, один из рабочих-эквадорцев. Я немного постоял там, ожидая возвращения мотоциклиста или чего-то еще. На улице жара, и я не в отпуске. У меня мерзкий привкус во рту, и теперь я думаю о том, что не позавтракал. Но, как бы то ни было, я шагаю в офис.

School’s out for summer. School’s out forever – слова из композиции американского рок-музыканта Элиса Купера

rayuela – игра в классики