José Ovejero - La invención del amor - XI

—Sí.
Ha debido de ver mi número en la pantalla porque el monosílabo suena
ya irritado, disuasorio.
—Soy Samuel.
—Te escribí que no me llamaras, ¿no?
—Clara me había pedido que no te lo dijese.
—¿Que no me dijeses que había estado en tu casa? Venga ya, Samuel.
—Le daba vergüenza.
Supongo que Carina está intentando interpretar la información, quizá tan
sólo decidir si merece la pena seguir hablando conmigo. Decidir, en
definitiva, quién le ha mentido: su hermana o yo.
—A Clara le daban vergüenza pocas cosas.
—Eso es lo que tú crees.
Ésta ha sido una buena respuesta; me siento orgulloso nada más darla
porque estoy convencido de que me puede abrir una puerta. Todos somos
conscientes de que no conocemos a los demás. Compartimos nuestra vida
con extraños. Podemos vivir durante décadas con alguien y no saber qué
siente de verdad cuando nos dice «te quiero» o cuando responde a nuestra
pregunta con un «no estoy enfadada». Puede decirme lo primero porque lo
siente, o porque hace tiempo que medita la posibilidad de abandonarme y
se siente culpable y, hasta que sea inevitable, no desea hacerme daño, bien
porque algo sí que me quiere, bien porque pretende que más tarde no pueda
reprocharle nada, para marcharse con la cuenta de agravios en positivo —
ella hizo todo lo que pudo, hasta el último momento—. Y puede que la
respuesta a la pregunta hubiera debido ser: «Estoy profundamente herida,
tanto que creo que ya ni siquiera siento nada por ti, tanto que estoy más
allá del enfado y desde luego más allá de querer hablar de ello». ¿En qué
está pensando alguien a quien preguntamos: «¿En qué piensas?»? Y
responde: «En nada, cariño». No podemos saberlo, nunca, con certeza, no
sabemos quién nos miente, quién se miente, vivimos con fantasías que nos
construimos para explicar al otro y para crear una relación —qué más da
que no sea cierta— que nos tranquilice y nos dé lo que deseamos. Y ni
siquiera más tarde, cuando acaba una relación afectuosa y cuando el otro
nos empieza a revelar cada una de las heridas, cada uno de los rencores,
todos esos momentos en los que hicimos daño sin saberlo, tampoco
entonces podemos averiguar si es así, si esa nueva imagen del pasado es la
cierta o si es también una ficción, el relato que inventa el otro para
empezar una nueva vida y que requiere eliminar o difuminar aquello que le
ataba a nosotros. No sabemos, pero queremos saber, qué piensa de verdad
sobre nosotros la persona con la que estamos, si somos o no protagonistas
de sus fantasías, con quién más está, en qué otro mundo vive cuando se
aleja del nuestro.
—¿Le daba vergüenza que yo supiese...?
Carina se interrumpe. A lo mejor es consciente de que se está adentrando
en una trampa y considera si merece la pena dar el siguiente paso.
—Decía que con frecuencia se sentía incómoda contigo, no por tu culpa
(nunca te criticó delante de mí) sino porque, decía, tendía a mirarse a sí
misma con tus ojos y siempre se encontraba insuficiente; me dijo que
seguramente considerarías inmoral que ella viniese a mi casa
aprovechando las ausencias de mi mujer.
—Si me estás mintiendo...
—¿Por qué te iba a mentir?
—Pues porque a lo mejor pensaste que como Clara ha muerto podrías
sustituirla por su hermana y por eso me contaste una historia en la que
quedas como Dios. Pero no te pienses que me la creí.
—Empiezo a pensar que Clara te hablaba muy mal de mí.
—Bueno, la primera vez que voy a tu casa y ya...
—¿Y ya qué?
—Si me dices que fui yo quien te besó, cuelgo.
—Fuiste tú quien me besó.
Tarda unos segundos, lucha, se debate, pero no puede dar marcha atrás,
¿cómo iba a hacerlo? ¿Dónde quedaría entonces su dignidad?
No me importa, de verdad que no me importa. Yo también cuelgo. No
hemos dicho la última palabra. No nos hemos despedido para siempre.
Interrumpimos la comunicación igual que dos púgiles bailotean a dos
metros de distancia, se observan, hacen fintas, planean el próximo
movimiento.
El símil de los púgiles se lo debo en realidad a Angelina, una gaditana
diminuta con la que viví apenas medio año cuando yo estaba terminando
mis estudios. Angelina, desde la experiencia que le daba ser dos años
mayor que yo, decía que yo nunca tendría una relación duradera porque
para mí las discusiones eran un engorro innecesario, algo de mal gusto y
que consideraba preferible evitar. El amor, me dijo, es eso, dos personas
que se abrazan, como dos púgiles agotados: se golpean sin mucha fuerza,
quieren imponer su superioridad y sus deseos, pero necesitan al otro, su
apoyo, el contacto con su cuerpo para no derrumbarse. Si se me ocurría
señalarle, como hice alguna vez, que la relación más larga que ella había
tenido era la que estaba a punto de acabarse conmigo, me respondía que
eso no significaba que estuviese incapacitada para relaciones más largas,
sólo que no había encontrado aún al hombre adecuado; mientras que mi
problema era estructural, mi carácter me impediría encontrar el auténtico
amor.
Siempre he evitado la palabra amor. Un sustantivo devaluado, una
moneda tan usada que ha perdido el relieve, de manera que se puede
acariciar entre los dedos sin percibir imagen alguna; una moneda que no
me atrevería a dar en pago por miedo a ser mirado como un estafador. Me
incomodan los poemas que necesitan usar esa palabra para producir
emoción. Ya sé que las canciones están llenas de ella, en todos los tonos,
una palabra tan breve que a menudo la alargan multiplicando la última
vocal —amoooor— o repitiéndola en todos sus tiempos y personas
verbales, te amo, te amé, me amarás. ¿La usa alguien realmente? ¿De
verdad se miran las parejas a los ojos y se dicen «te amo»?
Angelina sí me lo dijo más de una vez, pero no hubo reciprocidad; me
resultaba imposible vencer el embarazo que me producía introducirme en
un cliché esforzándome en que sonase sincero. Puedo decir «encantado de
conocerle», otro cliché, pero del que nadie espera que sea cierto. No puedo
decir «te amo» a una mujer que va a creerlo, que se va a empezar a forjar
ilusiones a partir de esas dos palabras que no tienen un significado
concreto.
Luego también ella dejó de decírmelo y fue entonces cuando encontró la
explicación para mi deficiencia: yo era incapaz de amar porque rechazaba
la parte negativa, los malos momentos, ese fajarse en silencio o a gritos en
el que cada uno delimita, eso me decía, quién es; sólo el contacto con el
otro te vuelve consciente de tus límites, de dónde acaban tus necesidades y
dónde empiezan las del otro, decía.
Volví a verla años después, cuando yo había regresado a vivir a Madrid,
en la cola de un cine; estaba cogida del brazo de un hombre más mayor que
ella y con aspecto de alto ejecutivo, de esos que mediante la gomina, el
traje, los gemelos, el pasador de la corbata y el gesto parecen querer
marcar la clase a la que pertenecen; supuse que conducía un todoterreno.
Ella le hablaba al oído y él sonreía, y también reía a veces con francas
carcajadas, la miraba con ojos en los que, al menos en ese momento, había
más diversión que deseo. Parecían felices, los dos, y me hubiese gustado
saber si llevaban poco tiempo juntos o si Angelina había encontrado por fin
al hombre dispuesto a mantener una larga relación, una hecha de
distanciamientos y reencuentros, de abrazos y de peleas, de insultos y
reconciliaciones, de portazos y ramos de rosas. Pero mi intriga no fue más
fuerte que mi desgana ante la posibilidad de iniciar una conversación en la
que tuviese que rememorar el pasado o, peor aún, contar mi presente y
confirmar las sospechas de Angelina. No, por ahora no he sido capaz de
una relación lo suficientemente larga como para sentirla cotidiana y que
las costumbres adoptadas en pareja —desayunar los domingos en la cama,
repartirnos el periódico de manera que uno reciba siempre primero las
noticias políticas y el otro las culturales o las económicas o las de
deportes, seguir tal o cual serie televisiva determinado día de la semana,
llamarse a ciertas horas desde el trabajo, saber sin preguntar quién hace la
compra, cuándo o quién lava y quién seca los cacharros—, sean parte de mi
vida, sean mi vida.
El otro Samuel, ese a quien suplanto para Carina, tiene una mujer y tenía
una amante. Yo nunca he tenido una amante porque nunca he tenido una
mujer a la que engañar; quizá debería decir que nunca ha confiado en mí lo
suficiente una mujer como para que podamos hablar de engaño. Y si por un
lado puede sonar triste esta constatación, por otro me alegro de no ser uno
de esos hombres que ocultan y fingen, llegan a casa y dan un beso a su
mujer en la mejilla temerosos de que algún gesto o una palabra delaten que
en realidad están pensando en la otra, de esos hombres particularmente
cariñosos cuando llaman por teléfono a sus mujeres justo antes de irse a
pasar la tarde con la amante, porque así evitan que su esposa les llame en
un momento inoportuno y porque les ayuda a sentirse bien, a disminuir la
culpa al haber dado esa señal de afecto a la mujer, haberla tranquilizado,
haberla hecho sentir feliz. Me alegro entonces de no ser el otro Samuel,
salvo porque me hubiese gustado conocer a Clara, que ella hubiera sido mi
amante; ella habría venido entonces a buscar consuelo en mí, excitación, la
constatación de que la vida puede ser más intensa y, sobre todo, que podría
ser distinta, y que ella por tanto podría ser otra, diferente de la que es en su
casa, con Alejandro.
Y con los niños. Me lo digo sin haberlo pensado previamente. Con
Alejandro y con los niños. Y la frase, más que construirla yo, se ha
construido sola, como una coletilla que se añade por tantas veces oída, y
me hace caer en la cuenta de que no sé si Clara tenía hijos. Tiendo a pensar
que no, puesto que ni los mencionó quien me llamó para darme la noticia
del accidente —«los pobres niños, imagínate», podría haber dicho— ni
Carina se ha referido a ellos en ningún momento. Tampoco a mí se me
había ocurrido que una mujer tan joven, con un amante, pudiese tener
hijos, como si tener amantes fuese algo para cuarentonas desilusionadas
con su vida que intentan demostrarse que son más atractivas de lo que
resultan para sus maridos, un tópico bastante ingenuo, pues no son
necesarios ni la desilusión ni contemplarse en el espejo con desconsuelo
por una vida desperdiciada para tener un amante; también puede tenerlo
una mujer feliz que no acepta la monogamia, una joven madre que se busca
fuera de casa, de los deberes compartidos, de la irritabilidad causada por
las pocas horas de sueño, de una convivencia que, entre el trabajo y el
cuidado del bebé, se ha convertido más en una forma de empresa común en
la que se reparten derechos y deberes —tú le das el biberón esta noche y yo
me hago cargo de él mañana, o tú sales hoy con tus amigas pero mañana
por la noche yo me voy a ver el partido—, y como es imposible escapar de
esa rutina con el marido, cansado, también ocupado por la doble carga de
ser padre y trabajador quizá precario, se desfoga o se relaja en la relación
con otro hombre que no esté pasando por una situación parecida. O es
posible que una mujer como Clara, que ha sido capaz de rebelarse en su
adolescencia contra una forma de vida de clase media en la que se sentía
enclaustrada como una niña que muy pronto tiene que hacer votos de
monja y ya sabe que el resto de su vida va a estar marcado por
expectativas, normas, valores ajenos, se haya rebelado también contra el
matrimonio, haya impuesto sus reglas, «mira, Alejandro, me parece
perfecto que vivamos juntos, que tengamos hijos, compartir la intimidad,
proyectos, incluso la rutina; pero no te prometo fidelidad, no puedo decirte
que no habrá otro, porque el tiempo pasa, y las cosas suceden, buscándolas
o sin buscarlas, y no sólo nos mueve la voluntad, también el deseo, no
vivimos para un proyecto, porque lo inesperado ocurre, y no puedes
cerrarte a ello salvo si estás dispuesto a ir aceptando que en tu vida pesen
más las renuncias que las afirmaciones».
A mí me gustaría una mujer así, ya decía, que no pronuncie palabras
como siempre, nunca, todo, sólo. Una mujer que se me entregue en parte,
que sabría poseedora de algo que yo no tengo, que es suyo, una mujer por
tanto con la que no poder entrar en una tibia simbiosis. Yo a Clara no
intentaría poseerla por completo, porque lo que me gustaría de ella es ese
resquicio inalcanzable, allí donde yo no puedo poner las manos ni la
lengua, ese ser que se me escapa y por tanto deseo, sabiendo que la peor
catástrofe sería atraparlo. Clara, pienso, debería haber vivido conmigo y
tener a Alejandro como amante; seguro que habría sido más fácil para ella
no tener que dar explicaciones si una noche no regresaba a casa, al
contrario, consciente de que ese hombre con el que vive es feliz cuando
ella crece y se reinventa en otros lugares, en otras confidencias, en otros
cuerpos, porque la mujer que regresa es una desconocida que despierta una
ternura y un deseo familiares y al mismo tiempo la excitación de quien
puede sorprendernos: el riesgo de abrir la puerta y no saber quién llega.

 - Да.

Она, должно быть, увидела мой номер на экране, потому что односложный ответ ее звучит

раздраженно, как простая отговорка.

- Это Самуэль.

- Я же написала тебе, чтобы ты мне не звонил, разве нет?

- Клара попросила меня, чтобы я не говорил тебе об этом.

- Чтобы ты не говорил мне, что она была в твоем доме? Хватит уже, Самуэль.

- Ей было стыдно.

Думаю, Карина пыталась переварить информацию, возможно, для того, чтобы решить,

стоит ли мучиться, продолжая разговор со мной, и окончательно решить, кто же ей соврал – ее сестра или я.

- Клара немногого стыдилась.

- Это ты так считаешь.

Мой ответ был великолепным. Я горжусь таким ответом. Я убежден, что он может открыть

мне дверь. Все мы сознаем, что не знаем остальных. Мы разделяем нашу жизнь с чужими людьми. Мы можем жить десятилетия с кем-то и не знать, что этот человек чувствует на самом деле, говоря нам “я тебя люблю” или отвечая на наш вопрос “я не злюсь”. Ведь моя вторая половина может говорить мне о любви, потому что любит. А может говорить и потому, что уже какое-то время думает бросить меня и чувствует себя виноватой, но до тех пор, пока разрыв не станет неизбежным, она не хочет причинять мне боль. В общем-то совсем неплохо, что она меня немного любит, хорошо, что стремится к тому, чтобы позже ее нельзя было ни в чем упрекнуть, чтобы она ушла с чувством оскорбленной невинности – мол, я сделала все, что могла. А в ответ на поставленный мною вопрос можно сказать: “Я ранена до глубины души, так сильно, что из-за тебя даже ничего не чувствую. Нет, я не злюсь, но далека от желания говорить об этом”. О чем на самом деле думает та, кого мы спрашиваем: “о чем ты думаешь?”, слыша в ответ: “ни о чем, милый”. Мы никогда не можем знать это наверняка, но, понимаем, кто обманывает нас, а кто – себя. Мы возводим замки на песке, живя иллюзиями, чтобы оправдать другого или придумать отношения, которых определенно не было. Это успокаивает нас, давая нам то, что мы хотим. И даже гораздо позднее, когда нежным, сердечным отношениям приходит конец, и другой человек в порыве злости начинает припоминать нам все моменты, когда мы неосознанно причинили ему боль, раскрывая перед нами каждую из ран, даже тогда мы не можем до конца понять, так ли это на самом деле. Насколько все это верно? То ли это новое, переосмысленное человеком, представление о прошлом, то ли вымысел, сказочка, придуманная им, чтобы начать новую жизнь. И эта жизнь требует от человека вычеркнуть из памяти или заставить померкнуть, сделать смутно-расплывчатым то, что связывало нас с ним прежде. Мы не знаем, но хотим знать, что на самом деле думает о нас человек, с которым мы живем, даже не будучи героем его грез. Мы хотим знать, с кем еще и в каком ином мире он живет, отдаляясь от нашего.

- Вероятно, ей было стыдно, что я узнаю... – Карина сбилась и замолчала. Возможно, она осознает, что находится в ловушке, и обдумывает, стоит ли ей делать следующий шаг.

- Клара говорила, что зачастую чувствовала себя неловко рядом с тобой, но не по твоей вине, а безо всякой причины. Она никогда не осуждала тебя, будучи со мной, и, вообще, говорила, что склонялась к тому, чтобы смотреть на себя твоими глазами. Она всегда считала себя нереализованной, ей чего-то не хватало. Она сказала, что ты совершенно точно посчитала бы аморальным то, что она приходила ко мне домой, воспользовавшись отсутствием моей жены.

- Если ты мне врешь...

- С какой это стати я должен тебе врать?

- Да потому что, скорее всего, ты подумал, что раз Клара мертва, ты мог бы заменить ее на сестру, и поэтому рассказал мне историю, в которой предстаешь богом. Но не думай, что я поверила в эту басню.

- Я начинаю думать, что Клара наговорила тебе обо мне кучу гадостей.

- Да ладно, я впервые прихожу к тебе домой и уже...

- Что? Что уже?

- Если сейчас ты скажешь, что это я поцеловала тебя, я повешу трубку.

- Это ты меня поцеловала.

Несколько секунд проходят в борьбе. Карина сражается сама с собой, но дать задний ход она не может. Интересно, как она собиралась это сделать? И где оказалось бы тогда ее достоинство? Мне это не важно, на самом деле не важно. Я тоже вешаю трубку. Мы не сказали друг другу последнее слово, не распрощались навсегда.

Мы с Кариной – точь-в-точь два боксера, приплясывающих на ринге в двух метрах друг от друга. Мы наблюдаем друг за другом, совершаем разные финты, планируем следующее движение. И вот связь нарушена.

Этим сравнением с боксерами на самом деле я обязан Анхелине, уроженке Кадиса, крошке, с которой я прожил только полгода, когда заканчивал учебу. Анхелина была года на два постарше меня и поопытнее. Она как-то сказала мне, что, вероятно, у меня никогда не будет долговременных, прочных отношений, потому что споры были для меня досадной, пошлой и никому не нужной неприятностью, которой я всячески старался избегать.

- Любовь, сказала она мне – это, когда двое обнимают друг друга, как измотанные боксеры в клинче. Желая показать свое превосходство и устремления, они наносят друг другу удары, но без особой силы, ведь соперник им необходим, как опора. Они опираются друг на друга, чтобы не рухнуть.

- Но ведь со мной у тебя самые длительные отношения, – иной раз указывал я Анхелине, – хотя, похоже, они подходят к концу.

- И что же, – ничуть не смущаясь, отвечала она, – это вовсе не означает, что я не создана для более долгих и прочных отношений, просто я еще не встретила подходящего человека. А вот твоя проблема – психологическая. Очевидно, твой характер мешает тебе найти настоящую любовь.

Я всегда избегал слова “любовь”. Любовь – это избитое существительное, потерявшее свою цену, как истершаяся от частого употребления монета, ставшая идеально гладкой. Ее можно потереть пальцами, погладить, не ощущая никакой рельефности. Я не осмелился бы расплатиться такой монетой, боясь выглядеть аферистом. Меня раздражают стихи, в которых слово “любовь” используют для того, чтобы вызвать эмоции. Я знаю, что песни заполонены этим словом, оно звучит там на все лады. Слово “любовь” такое коротенькое, что нередко его растягивают по слогам – лю-ю-бо-о-овь – или бесконечно повторяют глагол, спрягая его по всем временам и лицам – я тебя люблю, я полюбил тебя, и ты меня полюбишь. А использует ли кто-нибудь это слово в реальной жизни? Смотрят ли парочки в глаза друг другу, говоря “я тебя люблю” на самом деле?

Да, Анхелина часто говорила мне “люблю”, но без взаимности с моей стороны. Я не мог преодолеть душевную скованность, вызванную моими стараниями придать искреннее звучание банальным словам. Я могу сказать “рад был с Вами познакомиться”, еще одна заезженная фраза, – ведь от нее никто не ждет искренности, но я не могу сказать “люблю тебя” женщине, которая в это поверит и начнет строить иллюзии на основании двух по сути ничего не значащих слов.

Потом Анхелина тоже перестала говорить мне “люблю”. Это было тогда, когда она нашла объяснение моему недостатку: я был неспособен любить, потому что отвергал негативную сторону совместной жизни, ее плохие моменты – семейные разборки, а уж тихо они проходят или с криками, каждый решает сам.

- Только при тесном общении с другим человеком ты сознательно проводишь границу между тем, где заканчиваются твои потребности и начинаются потребности другого, – втолковывала мне Анхелина.

Я увидел Анхелину снова , когда уже вернулся жить в Мадрид. Она стояла в очереди за билетами в кино под руку с мужчиной, который был гораздо старше ее. По виду он был большой шишкой – напомаженные волосы, костюм, запонки, булавка для галстука и выражение лица - все выдавало в нем любителя подчеркнуть свою принадлежность к обеспеченному, состоятельному классу. Я предположил, что он был за рулем внедорожника.

Анхелина что-то шептала ему на ухо, он улыбался, а иногда искренне хохотал. Он смотрел на нее глазами, в которых читалось скорее развлечение, нежели желание, по крайней мере, в этот момент. Они оба казались счастливыми, и мне захотелось узнать, как давно они вместе, и встретила ли Анхелина, наконец, мужчину, с которым собирается поддерживать длительные отношения, состоящие из отдалений и сближений, объятий и драк, обид и примирений, хлопаний дверью и букетов роз. Но живейшее любопытство не пересилило мое нежелание затеять разговор с ней, в котором я должен был вспоминать прошлое или, еще хуже того, рассказывать о моей сегодняшней жизни, подтвердив давние подозрения Анхелины. Нет, пока что я не был готов к довольно длительным повседневным отношениям с обычным для всех пар укладом жизни – завтрак в постели по воскресеньям, разделение между собой газет, при этом один всегда получает сначала страницы с политическими новостями, а другой – с культурными, экономическими или спортивными. Как продолжение – по определенным дням недели мы смотрим тот или иной телесериал, звоним в определенное время с работы, не задавая вопросов, знаем кто из нас идет за покупками, а кто и когда моет и сушит посуду. Я не готов к тому, чтобы вся эта рутина была частью моей жизни и, собственно, составляла всю мою жизнь.

У другого Самуэля, того, которого я незаконно подменил собой для Карины, есть жена и

была любовница. У меня никогда не было любовницы, потому что никогда не было жены, которую я обманывал бы с другой. Пожалуй, следовало бы добавить, что, вероятно, ни одна женщина не доверяла мне настолько, чтобы мы могли говорить об обмане. Если с одной стороны это утверждение может звучать грустно, то с другой стороны меня радует, что я не был одним из тех мужчин, которые скрывают свои делишки и врут, приходя домой, целуя в щечку жену, и боясь при этом, что какой-то жест или слово выдадут, что на самом деле их мысли заняты другой. Да, я не из тех мужчин, которые особенно нежны, когда звонят жене по телефону как раз перед тем, как пойти провести вечерок с любовницей. Таким путем они стараются предотвратить звонок жены в самый неподходящий момент. Этот звонок – дань их привязанности и симпатии к жене. Он помогает им уменьшить их вину, успокаивает их, заставляет почувствовать себя вполне счастливыми. Сейчас я радуюсь тому, что не являюсь другим Самуэлем, за исключением того, что мне очень хотелось бы познакомиться с Кларой, хотелось бы, чтобы она была моей любовницей и приходила ко мне в поисках утешения, экстаза, утверждения того, что жизнь может быть более насыщенной. Жизнь могла бы быть совершенно отличной от той, что была в ее собственном доме, с Алехандро.

И с детьми. Это вырвалось у меня непредумышленно. Я не думал об этом раньше. С

Алехандро и с детьми. Эта фраза о детях так часто на слуху, что сложилась сама собой, как краткое послесловие. Она заставляет меня понять, что я в принципе не знаю, были ли у Клары дети. Надо думать, не было, поскольку тот, кто позвонил мне сообщить о несчастном случае, о детях не упомянул. В противном случае он мог бы сказать: “бедные дети, представь себе”. И Карина никогда не рассказывала о них. Мне даже в голову не приходило, что такая молодая девушка с любовником могла иметь детей, как будто иметь любовников было уделом сорокалетних, разочаровавшихся в жизни женщин, которые пытаются доказать себе, что они еще привлекательны не только для своих мужей. Это довольно наивный стереотип, ведь для того, чтобы иметь любовника вовсе не обязательны ни разочарование, ни горестное, из-за впустую потраченной жизни, безутешное созерцание себя в зеркале. Обзавестись любовником может и счастливая женщина, не согласная с моногамными отношениями, и молодая мать, которая ищет любви не стороне, подальше от разделенных с супругом обязанностей, от усталого раздражения, вызванного вечным недосыпанием, от беготни между работой и заботами о ребенке. Замужество приобрело для нее скорее форму совместного предприятия, в котором поделены права и обязанности. Например, ты даешь ребенку бутылочку с соской ночью, а я забочусь о нем с утра, или сегодня ты идешь с подругами, а завтра вечером я ухожу смотреть матч. А поскольку невозможно ускользнуть от семейной рутины с таким же уставшим мужем, везущим на себе двойной груз – родительское бремя и работу, возможно, непостоянную, она и расслабляется, выпуская пар, с другим, не имеющим подобных проблем. Вполне возможно, что такая девушка, как Клара, восстанет против замужества. Ведь смогла же она, будучи подростком, взбунтоваться против жизненных устоев среднего класса, в котором чувствовала себя девочкой, заточенной в монастырь. Эта девочка уже знает, что вскоре должна принять монашеский постриг и понимает, что остаток жизни будет отмечен ожиданием, чужими правилами и ценностями. А замужество тоже навязывает свои правила. “Смотри, Алехандро, мне кажется замечательным, что мы живем вместе, что у нас дети, что мы близки, что у нас совместные планы и даже быт. Вот только я не обещаю хранить тебе верность, я не могу сказать, что у меня не будет другого, потому что проходит время, и с нами происходят какие-то вещи, хотим мы того или нет. Нами движет не только воля, но также и желание. Мы живем не по плану, потому что все происходит неожиданно, и ты не можешь закрыть на это глаза, разве что готов смириться с тем, что отказы в твоей жизни значат больше, чем согласия”.

Я уже говорил, что меня устроила бы такая женщина , которая не говорила бы слов “как

всегда”, “никогда”, “все”, “только”. Женщина, которая отдалась бы мне частично, которая обладала бы чем-то таким, чем не владею я, и это было бы только ее. Иными словами, женщина, с которой невозможно влачить вялое и равнодушное сосуществование. Я не старался бы целиком и полностью завладеть Кларой, потому что мне хотелось бы, чтобы была в ней маленькая недостижимая щелка, в которую я не могу просунуть ни руку, ни язык. Мне нравилось бы, что это существо ускользает от меня, и поэтому я страстно желаю его, зная, что самым худшим было бы потерять ее. Это было бы равносильно катастрофе. Я думаю, что Клара должна была бы жить со мной, имея Алехандро в любовниках. Уверен, что ей было бы проще и легче, если бы не нужно было оправдываться за то, что ночью она не вернулась домой. Наоборот, она сознавала бы, что человек, живущий с ней, счастлив от того, что она тайно растет и самосовершенствуется в других местах, на других телах, потому что возвращающаяся домой женщина – незнакомка, пробуждающая родственные нежность и любовь и, вместе с тем, возбуждение и желание, которые могут удивить нас — есть риск открыть дверь и не узнать, кто пришел.