José Ovejero - La invención del amor - VII

Anochece. Estoy aburrido. Me llevo la fotografía de Clara al dormitorio;
puedo verla en la penumbra; sus rasgos se vuelven más suaves, su mirada
pierde sorna y se hace más tierna, los labios parecen sonreír abiertamente.
Cuando ya me estoy quedando dormido, me incorporo, despierto por
completo, atento, alarmado: el rostro de Clara me llega desde muy lejos,
un rostro más joven, en movimiento, de risa ruidosa que hacía sacudirse
todo el cuerpo delgado, nervioso, llevarse las manos a la cara, los
antebrazos tan estilizados como los de un potro joven, la delicada tracería
de las venas, los tendones de las muñecas (dos paralelas perfectas que se
pierden en la carne), y el sonido de una voz algo más ronca de lo probable
en mujer tan delicada, ni siquiera mujer, adolescente que sin embargo lleva
el mismo peinado que en la foto. Estoy seguro de haberla conocido; años
atrás, en algún lugar que no recuerdo, hemos estado cerca el uno del otro y
sólo me falta encontrar el escenario, el paisaje, los otros rostros cercanos
para acabar de descubrir cuál ha sido mi relación con Clara.
Son las nueve y media. Subo a la terraza. Cielo añil. Dos murciélagos
revoloteando, movimientos que no parece posible reducir a un patrón,
imposible adivinar hacia dónde el siguiente quiebro. ¿Habrá alguna
función matemática que exprese esos trayectos en apariencia aleatorios?
Una de las antenas de televisión vibra produciendo un zumbido monótono.
Algún día desaparecerán de los tejados esas estructuras de varillas
oxidadas, que me hacen pensar en esqueletos de un grácil animal extinto.
Cada vez estoy más convencido de que en algún momento hemos
coincidido y probablemente hablado. Su expresión me resulta familiar,
aunque pertenece a un rostro más joven aún que el suyo, y creo que estoy a
punto de recordar de dónde la conozco, como esos instantes de déjà vu en
los que la impresión de haber vivido una situación no oculta del todo la
seguridad de que no podemos haberla vivido.
Marco el número de Carina. Podría imaginarme a Clara, inventarle
enfermedades infantiles, un padre que la maltrata, un amor adolescente, los
primeros escarceos con las drogas, la tarde en la que se emborrachó tanto
que tuvieron que llevarla al hospital a que le pusieran una inyección de
vitamina B12. Etcétera. Pero no me basta. Inventarle la vida sería igual que
masturbarme imaginando que estoy con ella. Como todos los sucedáneos,
me dejaría con la tristeza de no poseer lo auténtico, la tragedia de no
conseguir lo que de verdad deseo. Y lo que deseo es conocer a Clara; nos
habríamos llevado bien, estoy convencido; así me lo hace pensar su
expresión descarada, segura de sí misma pero no tan rígida como su
hermana; el flequillo, me gusta el flequillo de Clara. No veo su cuerpo,
pero la imagino ágil, una mujer que corre a veces por el gusto de sentir el
movimiento de sus miembros. Buena nadadora, seguro, se puede pasar
horas nadando, y sale del agua ya cuando tiene la carne de gallina y los
labios azules, sonriendo feliz, y viene a que yo la seque, yo, que la espero
en la playa, y la cubro con la toalla y la abrazo, ese animal que vibra por
una mezcla de placer y frío. Podríamos haber tenido una relación. La
traería a esta terraza, nos besaríamos frente al inmenso paisaje urbano. Y
ella conocería el nombre de varias constelaciones, que yo nunca
conseguiría aprenderme ni identificar.
No dejo mensaje en el contestador. Decepcionado, enciendo un
cigarrillo. Sólo fumo una vez que se ha puesto el sol. Es la condición que
me exijo cumplir para no tener que dejarlo. Cielo azul marino. Sin nubes.
Sólo las estelas de los aviones, algunas ya casi difuminadas, recortan el
cielo en parcelas desiguales.
Suena el móvil, que había dejado sobre la mesa de teca. Lo cojo
rápidamente.
—Sí.
—Perdona, pero tengo una llamada perdida tuya. ¿Quién eres?
—Samuel.
—Ah.
¿Decepcionada, fría, temerosa, molesta? ¿Por qué sólo «Ah»?
—Supongo que no esperabas que te llamase.
—Te di yo mi tarjeta.
—Es verdad. Me gustaría verte. Si tienes tiempo. Y te apetece.
Los campanarios de las iglesias cercanas se van iluminando. En uno de
los pisos que se ven desde la terraza, un televisor encendido. Bajo esos
techos, entre esas paredes, ocultas la mayoría en sus celdas, millones de
personas sentadas mirando las imágenes. Tiene algo estremecedor: a pocos
metros unas de otras, hileras y columnas de personas en una cuadrícula,
inmóviles, atentas, olvidadas. Las estrellas se prenden una a una.
Calla como si estuviese sopesando pros y contras.
—Me parece bien —dice por fin—, cuando quieras. ¿Mañana después
del trabajo?
—Vale.
—¿Y qué le vas a decir a tu mujer?
—Se ha marchado.
—¿Quieres decir que os habéis separado?
—Sí, supongo que es eso lo que quiero decir. Ya no vivimos juntos.
—¿Lo sabía Clara?
—Es tan reciente que no le dio tiempo a saberlo.
—Pobre. También es mala suerte.
—No te preocupes, estoy bien.
—Me refería a Clara. ¿Voy entonces a eso de las nueve?
Tendré que hacer algunos cambios en el apartamento para dar la
impresión de que aquí ha vivido una mujer hasta hace poco. Aunque se
hubiese llevado sus cosas, algún rastro habría dejado: fotos, recuerdos,
cosméticos, un cepillo de dientes usado. Pero no es fácil convertir un
apartamento de soltero en un apartamento de separado. Por suerte, ya casi
nadie tiene álbumes de fotografías, nada en lo que hurgar para encontrar
recuerdos de una boda, o la aparición repetitiva del mismo rostro, de la
misma sonrisa. Nunca me han gustado los álbumes de fotografías: en ellos
la gente tiende a parecer más feliz de lo que es, porque sólo fotografiamos
las fiestas, las celebraciones, las ocasiones en las que estamos con amigos,
los viajes, e incluso en los momentos en los que no estamos del todo
felices, cuando nos ponemos ante la cámara tendemos a sonreír, a estrechar
el cuerpo que tenemos al lado con más fuerza o más emoción de la que
sentimos. Habría que tomar fotos de los momentos tristes; decir: «Espera,
no te muevas», a esa mujer que llora por alguna culpa nuestra o que nos
insulta por no darle lo que a ella le parece justo, autorretratarnos en ese
momento cuando estamos mintiendo, o apretando las mandíbulas para no
decir lo que pensamos, o cuando nos sale ese gesto de desprecio en el que
nos costaría tanto reconocernos. Supongo que los álbumes, o las
colecciones de fotos que guardamos en nuestro ordenador, tienden a
compensar el trabajo injusto de nuestra memoria, pues ella suele quedarse
más bien con lo doloroso, con traumas y frustraciones, con lo que no
hemos conseguido, con la situación en la que no reaccionamos como
habríamos deseado.
Pero mi apartamento es el apartamento de un hombre que vive solo y
que lleva mucho tiempo haciéndolo. De un hombre sin hijos, por otro lado,
pues en ningún sitio cuelgan dibujos infantiles de coches ni de guerreros ni
de esquemáticas familias, ni esos cursis corazones que los niños tienen que
hacer en el colegio por el día del padre o de la madre, ni por supuesto fotos
de niños que me muestran felices su sonrisa mellada o que se lanzan a la
piscina en una competición escolar. Aquí vive un hombre aficionado a la
lectura, que ve la televisión —cuando funciona—, con un ordenador
portátil en el dormitorio y uno de sobremesa en el despacho, que bebe
bourbon y vino y cerveza, un fumador cuya casa no huele a humo porque
tiene esa rara disciplina de salir siempre a fumar a la terraza, también
cuando llueve o nieva, bajo el paraguas y con guantes, pero feliz de
concederse esas pausas nocturnas, contemplar la noche que siempre parece
iluminada para él —y le gusta la idea de que todas las luces se apaguen
cuando él vuelve a descender al salón— durante el tiempo que fuma un
cigarrillo. Una casa sin recuerdos de viajes y sin muchos adornos, salvo
una colección de fotografías en blanco y negro —retratos de músicos de
jazz— y un par de grabados modernos. ¿No viaja, no abandona nunca esa
pequeña torre de marfil para ampliar sus experiencias, su conocimiento del
mundo o al menos de sí mismo? Si lo hace, no quedan de ello huellas
materiales, y ése será uno de los primeros comentarios que me haga Carina
poco después de entrar en el apartamento: «Clara decía que no salías casi
nunca». Y me resultará extraño que lo diga mientras mira mis cosas, el
lugar en el que vivo, estableciendo esa extraña relación con una persona
que no soy yo, pero con la que, como pasaría con cualquier ser humano,
comparto algunos rasgos o algunas costumbres.
José Manuel no me pone muchas pegas cuando le llamo la mañana
siguiente para pedir dos días libres. Resopla, suspira, me hace notar aun a
través del teléfono la dificultad que le supone prescindir de mí y que desde
luego dos días es el límite, «pero claro, si lo necesitas, quédate en casa,
aunque a lo mejor te haría bien salir, ocupar la cabeza en otras cosas; tú de
todas maneras tienes un cerebro rumiante, y ya sabes lo que quiero decir».
No le discuto, le doy la razón en todo pero me aferro a esos dos días,
prometiéndole que no me voy a quedar encerrado todo el rato en casa. No
es que necesite ese tiempo libre, pero una novia fallecida es una buena
excusa para permitirme este lujo, esta travesura, escaparme a comer un
helado mientras todos los demás niños están en el colegio.

Вечер. Смеркается. Мне скучно. Я несу фотографию Клары в спальню. Я могу видеть ее и в полумраке. Черты Клариного лица становятся еще мягче и нежнее, взгляд теряет ехидство и делается более ласковым, и кажется, что на губах ее открытая улыбка. Уже почти заснув, я вдруг приподнялся на кровати, полностью проснувшись от волнительного интереса. Лицо Клары, совсем юное лицо, тянется ко мне откуда-то издалека в приступе громкого, нервного смеха, заставляющего сотрясаться все ее худенькое тело. Руки Клары поднесены к лицу. Ее предплечья так изящны и хрупки, как ножки жеребенка. Узор тоненьких вен и сухожилий на запястьях – две совершенных параллели, теряющиеся во плоти. И звук ее голоса, несколько хрипловатого для такой хрупкой женщины, даже не женщины, а скорее, подростка с той же самой прической, что на фото. Я уверен, что где-то познакомился с ней несколько лет назад, но не могу вспомнить, где. Мы стояли очень близко друг от друга, и мне не хватает только мизансцены. Нужно найти пейзаж, другие лица неподалеку, чтобы представить, какие отношения были у нас с Кларой.

Половина десятого. Я поднимаюсь на террасу. Темно-синее небо. Две летучих мыши кружат в воздухе. Их полет и движения не имеют системы. Невозможно предугадать, куда они полетят, и каким будет их следующее движение. Существует ли математическая функция, описывающая эти траектории, внешне кажущиеся случайными?

Одна из телевизионных антенн вибрирует, издавая монотонное гудение. Когда-нибудь эти стержневые ржавеющие конструкции, напоминающие мне скелеты хрупких вымерших животных, исчезнут с крыш. С каждым разом я все больше убеждаюсь в том, что когда-то мы с Кларой встречались, а, возможно, и разговаривали. Выражение Клариного лица кажется мне знакомым, хотя принадлежало оно более молодому лицу, чем на фотографии. Я думаю, что вот-вот вспомню, откуда я ее знаю. Это как дежавю, когда мы явственно ощущаем, что уже находились в подобной ситуации, пережили нечто подобное, хотя и не можем вспомнить.

Я набираю номер Карины. Я мог бы придумать себе Клару, представить, чем она болела в детстве, представить ее отца, который плохо с ней обходился, ее девичью любовь, первые опыты с наркотиками, вечер, в который она напилась так, что ее пришлось везти в больницу, чтобы там ей вкололи витамин В12. И все такое. Но мне этого мало. Придумать ей жизнь... это было бы то же самое, что и мастурбировать, представляя себя с ней... суррогат. Я предался бы унынию и тоске, во мне осталась бы печаль от того, что я не владею истиной, а лишь ее заменителем. Не достичь того, чего ты действительно хочешь – это трагедия. А я безумно хочу узнать Клару, я просто убежден, что мы бы с ней поладили. Так думать меня заставляет дерзкое выражение ее лица. Она уверена в себе, но не так сурова, как ее сестра. Ее челка, мне нравится Кларина челка. Я не вижу ее тело, но представляю ее ловкой и подвижной. Женщина, бегающая иногда ради удовольствия почувствовать мышцы своего тела и ощутить движение. Она отменная пловчиха. Я не сомневаюсь в том, что она может плавать часами, и выходит из воды только тогда, когда губы посинели и кожа покрылась мурашками. Счастливо улыбаясь, Клара идет ко мне, чтобы я ее вытер. А я жду ее на пляже, укрываю полотенцем и обнимаю это дрожащее от смеси удовольствия и холода существо. У нас могли бы сложиться отношения. Я привел бы ее на эту террасу, и мы целовались бы на фоне необъятного городского пейзажа. Ей, наверняка, известны имена созвездий. А мне так никогда и не удалось ни выучить их названия, ни найти их на небе.

Я не оставляю сообщение на автоответчике. Я разочарован и закуриваю сигарету. Я курю только раз, на закате солнца. Это условие, которое мне нужно выполнять, чтобы не пришлось бросить курить. Безоблачное небо цвета морской синевы. И только следы от самолетов, некоторые уже едва видны, разрезают небо на мелкие, неравные кусочки.

Трезвонит телефон, который я оставил на столике на крыше, и я поспешно его хватаю.

- Да.

- Прости, но у меня твой пропущенный звонок. Ты кто?

- Самуэль.

- А-а.

Что с ней? Она разочарована, холодна, дрожит, волнуется? И почему только это “а-а”?

- Думаю, ты не ждала моего звонка.

- Я дала тебе свою визитку.

- Верно. Мне хотелось бы встретиться с тобой. Если у тебя есть время и если ты не против.

Зажглось освещение на церковных колокольнях неподалеку. В одной из квартир, которые видны с террасы, включен телевизор. Под этими крышами, среди этих стен, скрывающих большинство людей в своих кельях, сидят миллионы и смотрят фильмы. Есть нечто ужасающее: в нескольких метрах друг от друга множество людей в одной клетке – неподвижные, сосредоточенные, забытые. Звезды, цепляющиеся одна за другую... И молчание в трубке, словно взвешиваются все за и против.

- Мне это кажется неплохой идеей, – говорит она, наконец. – Когда пожелаешь. Что, если завтра после работы?

- Идет.

- А что ты скажешь жене?

- Она ушла.

- Ты хочешь сказать, что вы разошлись?

- Да, думаю, именно это я и хочу сказать. Мы уже не живем вместе.

- Клара об этом не знала?

- Это случилось так недавно, что у Клары просто не было времени узнать об этом.

- Бедняжка, тоже не повезло.

- Не волнуйся, я в порядке.

- Это я о Кларе. Ладно, тогда около девяти?

Мне нужно будет что-то поменять в своей квартире, чтобы создавалось впечатление того, что до недавнего времени здесь жила женщина. Даже если бы она забрала свои вещи, все равно остались бы какие-то ее следы: фотографии, воспоминания, косметика, использованная зубная щетка. Но не так-то легко превратить квартиру одиночки в совместное жилище. К счастью, теперь почти ни у кого нет альбомов с фотографиями, ничего такого, в чем копошишься, чтобы встретиться с воспоминаниями о свадьбе или с призрачными двойниками собственного лица и улыбки. Я всегда терпеть не мог альбомы с фотографиями. На фотографиях люди стараются выглядеть более счастливыми, чем есть на самом деле. Ведь мы фотографируемся только на праздниках, вечеринках, по случаю торжеств, на которых мы находимся вместе с друзьями или в путешествии. Впрочем, фотографируемся мы даже в те моменты, когда не так уж и счастливы, но нас ставят перед объективом, и мы вынуждены улыбаться, крепче и сильнее обниматься с теми, кто рядом, изображая чувства. Запечатлеть на пленке нужно было бы печальные моменты жизни, говоря “подожди, не двигайся” вот этой, плачущей из-за нас женщине или той, что нас оскорбляет, не получая от нас того, что кажется ей необходимым. Нужно фотографировать нас в тот момент, когда мы врем или стискиваем челюсти, чтобы не высказать то, что думаем, или презрительным жестом выражаем то, в чем нам так трудно признаться словами. Думаю, что эти альбомы или коллекции фотографий, сохраненные в наших компьютерах, компенсируют неправильную работу нашей памяти, ведь память чаще всего хранит боль, душевные травмы, неудачи и разочарования, то, чего мы не добились, те ситуации, на которые мы реагировали не так, как хотели бы.

Но моя квартира – это жилище человека, который очень долгое время живет один, и ко

всему прочему, у него нет детей. Поэтому нигде не висят детские рисунки машин, войн, семьи, нет этих безвкусных сердечек, которые дети должны делать в школе ко дню отца, или матери. Разумеется, нет и фотографий детей, выражающих свое счастье щербатой улыбкой или ныряющих в бассейн на школьных соревнованиях. Здесь живет человек, увлекающийся чтением, смотрящий телевизор, когда тот работает; человек, у которого ноутбук в спальне и настольный компьютер в кабинете; человек, пьющий бурбон, вино и пивко; курильщик, чей дом не пропах сигаретным дымом, потому что им заведено необычное правило – всегда выходить курить на террасу. Под зонтиком и в перчатках, если дождливо или идет снег. Он счастлив предаться этим ночным перерывам, созерцая ночь, которая, кажется, всегда освещена для него, пока он курит сигарету. Ему нравится думать, что все огни гаснут, когда он снова спускается в гостиную. Его дом не украшен многочисленными безделушками, напоминающими о путешествиях, за исключением коллекции черно-белых фотографий – снимков джазовых музыкантов и пары современных гравюр. И что же, он не путешествует? Никогда не покидает свой маленький мирок для того, чтобы расширить кругозор, свое познание мира или, по крайней мере, самого себя? Верно, не покидает. И не существует никаких материальных следов. Вполне возможно, что едва ли не самыми первыми словами, сказанными мне Кариной после того, как она войдет в эту квартиру будут: “Клара говорила, что ты почти никогда никуда не ходит». И не покажется ли мне странным, что она произнесла это, разглядывая мои вещи и то место, в котором я живу, связывая меня с человеком, коим я не являюсь, но с которым, вероятно, разделяю какие-то привычки и черты?

Хосе Мануэль не учинил мне разнос, когда на следующее утро я позвонил ему, чтобы попросить два выходных. Он сопит в трубку, тяжело вздыхает, обращая этим мое внимание на то, как трудно ему обходиться без меня:

- Конечно, если тебе необходимо, оставайся дома, но два дня – это предел. Хотя, лучше тебе было бы выйти из дома и занять голову другими делами. В любом случае, мозги у тебя не варят, ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.

Я не спорю, соглашаюсь с ним во всем, хватаясь за эти два дня. Я пообещал, что не стану сидеть взаперти все это время. Не то, чтобы мне был нужен выходной, но погибшая невеста – отличный предлог, чтобы позволить себе такую роскошь, этакую детскую шалость – улизнуть с уроков поесть мороженого, когда остальные ребята в школе.

vivir en torre de marfil (expresa solamente un espacio de aislamiento total del mundo) – жить в своем замкнутом ото всех мире