Memorias de un gato tonto

18. La procesión de los imbéciles

Воспоминания глупого кота

18. «Неисчерпаемый кладезь»

No es fácil, no, tomar la temperatura a los sentimientos. Ni siquiera cuando han ido creciendo -
estoy pensando, sobre todo, en los chicos- al compás de las caricias que uno recibe, pero también de la
intimidad que se ha ido cristalizando entre nosotros con el paso del tiempo. Claro que he observado
con detalle, sobre todo a raíz del accidente de Luis Ignacio, las reacciones de todos y cada uno. Podría
contar los momentos de angustia de los chavales, todos, porque, como ya he dicho, en mi presencia no
se sienten obligados a ocultar ni siquiera sus lágrimas. Han sido semanas, meses, casi un año, de
efusiones que se remataban siempre con una caricia que yo recibía, pero que también, dentro de mis
posibilidades, devolvía a mi vez. Una caricia, la recibida, que era una suerte de vía de escape, un
remate a un momento tenso, esa patada que se da a la pequeña piedra que se encuentraen el camino,
sin pensar… De lo que ya no estoy seguro es de poder calibrar en cuál de los corazones se cobijaba
más cantidad de angustia.
Begoña chica, que es más suya que sus hermanos, derramó muchas lágrimas. Fueron semanas de
llanto afligido, cortado por tremendos hipos -es muy propensa a los hipos escandalosos-, cuajado y
resumido en ojeras de búho. Fueron meses de sueño revuelto, con saltos en la cama, aterrada por los
golpes de la pesadilla que, desgraciadamente, resultaba más cierta que cualquier otra realidad.
Alguna vez la he visto, en medio de sus lágrimas, negar la evidencia con duros movimientos de
cabeza, mientras su voz, entrecortada, decía: «No puede ser, no puede ser…» Pero, era, ya lo creo, la
más cruel realidad.
Un tontísimo despiste del conductor había tronchado la felicidad de la familia, había roto el
vértigo alegre de cinco muchachos -los padres, ya se sabe, tienen sus problemas y están más en
guardia con sus temores-, que no habían conocido, hasta entonces, esa otra vertiente, más áspera, de la
vida.
De Begoña hija no puedo decir muchas cosas, salvo repetir que es muy suya… ¿Significa algo
eso? ¿Es bueno o es malo? No estoy seguro. Sus cualidades son muchas: tenaz, emprendedora, con
iniciativa personal, estudiosa -ni un tropiezo serio en la carrera que acaba de rematar brillantemente-,
segura de sí misma, mucho más fuerte de lo que parece, capaz de desenvolverse sin problemas en
cualquier medio y ámbito -habla inglés y alemán, sabe algunas palabras de francés-, cariñosa sin
excesos, elegante, sensible… Los aspectos que pudiera llamar negativos le nacen, creo yo, de sus
cualidades: independiente en exceso, competitiva, un tanto egoísta, con un sentido muy claro de cuáles
son sus obligaciones pero, sobre todo, sus derechos, discreta -a veces hasta hermética-, siempre
sabiendo a dónde va sin importarle demasiado lo que hay a su paso y puede quedar atrás…
Sin embargo, a veces se muestra contradictoria; esa seguridad se cambia en desamparo, esa
fortaleza se convierte en lágrimas, ese saber a dónde se encamina se pierde en una maraña de dudas.
Tal vez se deba a la última cualidad que apuntaba, su sensibilidad.
Con el accidente de Luis Ignacio, creo que hemos ganado todos en generosidad. Ella también. La
encuentro ahora más abierta a los problemas de los demás, mucho más cariñosa que antes, menos
segura de sus pasos, menos egoísta.
El pozo hondo del misterio se llama Luis Ignacio y se encuentra instalado en su corazón. Siempre
ha sido una de mis debilidades a la hora de entregarme a la reflexión, pero ahora, desde el accidente,
no lo aparto ni un solo momento de mi punto de mira. Salvo, por supuesto, cuando sale a la calle, algo
que yo no hago si no es cuando me llevan, enjaulado, al maldito médico de gatos y perros.
Siempre, como digo, me ha parecido su espíritu un pozo hondo. Reflexivo, silencioso y velado
para sus sentimientos, pero propenso al intercambio de las ideas, hace tres años, coincidiendo con su
llegada a la Universidad, maduró muy rápidamente y su personalidad se situó en un horizonte
generoso, abierto a todas las sugerencias, instalado, sin embargo, en una postura de personal
escepticismo en materia de fundamentos, supongo que combatido por ideas contradictorias, pero
reacio a influencias emocionales que no vengan avaladas por la profunda racionalidad que le sirve de
paraguas protector. Tal vez me haya armado un lío con las palabras y, seguramente, no he acertado a
dar una idea ni siquiera aproximada de la calidad moral de este muchacho. Me gustaría volver sobre
ello y tratar de hacer su radiografía por simple acumulación de adjetivos: generoso y abierto a todas
las posiciones del espíritu, dispuesto a disculpar y hasta a justificar hechos y conductas que pueden
sorprender en una sociedad tradicional -es decir, capaz de hacer análisis independientes de los valores
tradicionales-, exigente consigo mismo, profundo cultivador de la racionalidad, que es su inevitable
punto de referencia en los análisis, escéptico y reacio a aceptar las cosas porque sí y porque lo dice
alguien, pero, al mismo tiempo, dispuesto a tender sobre el quirófano -qué palabra, da repelús- de su
racionalidad los propios convencimientos, es decir, un revisionista de sus propias certezas… Todo ello
alimentado por un carácter bondadoso, abierto, sereno y pacífico, incapaz de admitir la posibilidad de
hacer daño a nadie, ni siquiera en los momentos de pequeñas irritaciones. Últimamente, por
cierto,tengo la impresión de que se ha vuelto más irritable, aunque; todo hay que decirlo, sus enfados
se le van en seguida, con la rapidez de un suspiro.
Su sentido de la justicia es casi… Iba a decir legendario en la familia. Despertó en él cuando era
aún un chiquillo. Hace tiempo, el que manda, su padre, lo nombraba, entre cariñoso y burlón, «el
justiciero», seguramente recordando sus propias lecturas de infancia, cuando los protagonistas de
tebeos ynovelas toleradas, todos ellos con evidente carga política imperial, eran justicieros, desde
Roberto Alcázar y Pedrín a Jorge y Fernando -casi de Falange-, pasando por El Coyote de Mallorquí
yel Guerrero del Antifaz, que se pasaba la vida haciendo de Santiago matamoros y liberando bellas
cristianas delas garras sarracenas.
Pese a ese sentido de lajusticia, es comprensivo con quienes no lo tienen, sison sinceros; odia
todo lo que sirve para auparse sobre losdemás y dominarlos: la especulación, la doblez, el engaño, la
burla de lo legaly establecido en buena democracia. Desde su accidente, parece comosi su madurez se
hubiera dulcificado: se muestra más expansivoy su cordialidad se tiñe, a veces, de cierto tono infantil
que me sorprende.
Hay una gran laguna en mi análisis; me refiero a la intimidad de sus contactos con el espíritu de
Dios, de cuya existencia, tal como le he oído decir más de una vez en conversaciones con sus padres,
no tiene duda alguna. Pienso que la creenciaes el último amarre en el destructor camino de la revisión
total, de su especial espíritu analítico que decidió, ya hace mucho, someterlo todo al cedazo de la
razón.
Begoña madre confiaba en que elmilagro fuera para ¿1 una especie de revulsivo de naturaleza
espiritual, algo que lo empujara a los brazos amorosos del Dios que ha conocido desde niño. Aún están
por ahí las fotografías de su primera comunión. Después de recibir la forma blanca se desplomó en la
iglesia por culpa de un mareo nacido en el rebuño de sus nervios. Aún permaneció, fuera ya del
templo, bastante rato tendido sobre la hierba del jardín por consejo del médico.
La esperanza de su madre no se ha visto colmada. No sabemos qué pasa en su espíritu, pero
externamente sigue siendo el intelectual en ciernes que respeta todo y no adora casi nada.
Queda, sobre todo, el tiempo de total oscuridad que siguió al accidente, en el cual me gustaría
profundizar. Su rostro no parecía acusar el dolor que los médicos aseguraban que era intenso, sobre
todo con las pesas de arena ancladas en los dos lados de su frente. Para todos fue el enfermo ejemplar
de medulares, sin una queja, pidiendo siempre perdón y dando las gracias en todo caso. Nunca se
sintió definitivamente frenado, algo en lo que los compañeros de habitación estuvieron en seguida de
acuerdo pese a los diagnósticos. «Tú saldrás pronto, y por tu pie», le decían. Él sonreía levemente.
Un día, la psicóloga, también tetrapléjica con otro muchacho. Era el encargado de ponderarle las
ventajas de ver el mundo desde una silla de ruedas. Le dejó hablar. Al final, le dijo: «Yo no me
quedaré en una silla». Y siguió el misterio, el hondo que lleva en el corazón.

Нет, совсем нелегко измерить температуру чувствам. Даже когда они обостряются. Как мне кажется, особенно это касается детей. Эмоциональный накал усиливается благодаря ласке, которую получает человек, и благодаря близкой связи, которая со временем образуется между нами. Понятно, что я все подмечал в мельчайших подробностях, особенно сразу после случая с Луисом Игнасио. Я наблюдал за реакцией всех и каждого в отдельности. Я мог бы поведать о грустных моментах в жизни всех детей, потому что, как я уже говорил, в моем присутствии они не чувствуют себя обязанными скрывать даже свои слезы. Излияния тянулись недели, месяцы, почти год, и всегда они заканчивались лаской, которую я получал и которую в свою очередь возвращал, по мере своих возможностей. Ласка была своего рода счастливой дорожкой, ведущей к выходу, окончанию напряженного момента, неким пинком маленькому камешку, который вдруг попался на пути... Вот в чем я не уверен, так это в возможности измерить, в чьем же сердце спрятано больше всего грусти, чье из них печальнее всех.

Малышка Бегония, более мягкая и домашняя, чем ее братья и сестра, пролила много слез, плача до жуткой икоты (а она очень к ней склонна), до ужасных синяков под глазами. Это были месяцы беспокойного, тревожного сна. Она подпрыгивала в кровати, как от удара, от приснившегося кошмара, к несчастью, оказывавшегося более точным, чем любая иная действительность.

 Иногда я видел ее заплаканную, всю в слезах, не признающую очевидность. Она тяжело качала головой, приговаривая срывающимся голосом: «Не может быть, не может быть»... Но это было. Теперь я уже понимал, что это - жестокая, безжалостная реальность.

Глупейшая ошибка водителя вдребезги разбила семейное счастье, разрушила веселый водоворот головокружительной радости пятерых ребят, которые и горя не знали. В отличие от родителей, у которых, понятное дело, имелись свои проблемы, свои опасения и которые всегда были начеку, ребята до сих пор и понятия не имели об изнанке жизни, о ее другой, более суровой и шершавой стороне.

О Бегонии-дочери я не могу сказать много, могу только повторить, что она себе на уме. Что это означает? Хорошо это или плохо? Не знаю до конца. Ее характерные особенности: настойчивость и упорство, предприимчивость и личная инициатива, прилежность и усидчивость, - ни одного серьезного промаха в учебе, которую она только что блестяще завершила. Она уверена в себе гораздо сильнее, чем кажется, и способна без проблем совершенствоваться в любой области. Она свободно говорит по-английски, по-немецки, немного знает французский. В меру ласкова, элегантна, сентиментальна. Отсюда и те черты ее характера, которые можно было бы назвать отрицательными: она излишне самостоятельна и независима, конкурентоспособна, несколько эгоистична, с обостренным чувством долга. Она знает свои обязанности и особенно права. Малышка Бегония благоразумна, сдержанна, порой даже замкнута. Она всегда знает, куда идет, не слишком-то интересуясь, что находится на ее пути и может остаться позади... Без сомнения, иногда она ведет себя противоречиво: самоувереноость сменяется беззащитностью, сила оборачивается слезами, а уверенность в правильности выбранного пути — клубком сомнений. Возможно, это проистекает из ее последнего указанного мной положительного качества, ее сентиментальности.

Я думаю, из-за этого случая с Луисом Игнасио мы все выиграли в великодушии. И она тоже. Я вдруг обнаружил, что теперь она стала гораздо ласковее и более открыта проблемам остальных, стала менее уверенной в своих поступках и менее эгоистичной.

«Неисчерпаемый кладезь тайн и загадок» - называют Луиса Игнасио. И впрямь, в его загадочной душе живет тайна. Он всегда был одной из моих слабостей в часы, когда я предаюсь размышлениям, но теперь, с момента той аварии, я ни на миг не выпускаю его из вида, за исключением тех моментов, конечно, когда он выходит на улицу. Ведь я-то туда не выхожу, кроме тех случаев, когда меня волокут в клетке к проклятущему эскулапу, этому врачевателю котов и собак.

Так вот я говорю, что душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем. Рассудительный, молчаливый, скрытный в своих чувствах, но имеющий тягу к взаимному обмену мнениями. Три года назад, по времени это совпало с его поступлением в Университет, он очень быстро созрел как личность. Его ум был благодатной почвой для самых разнообразных идей, а душа была открыта нараспашку. Впрочем, в основных вопросах он был скептиком и всегда во всем сомневался. Его собственные взгляды боролись с иными убеждениями, полагаю, противоположными. Он никогда не подпадал под влияние эмоций ни своих, ни чужих. Его глубокий рационализм служит ему своего рода защитой подобно зонтику, укрывающему нас от дождя. По ходу, я, возможно, запутался в.словах, и не уверен в том, что не только правильно, но хотя бы приблизительно изложил идеи и описал моральные качества этого парня. Я бы хотел к этому вернуться и попытаться охарактеризовать его простыми словами: он великодушный и добрый, готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут поражать обычных людей, то есть иными словами говоря, он способен самостоятельно анализировать и осмысливать общепринятые ценности, но очень требователен к самому себе. Он — ярый приверженец рациональности, которая является неизбежной точкой отсчета в его скептическом  и дотошном анализе вещей. Он ничего не принимает на веру только лишь потому, что так принято, или кто-то так говорит, но в то же самое время он готов водрузить на операционный стол рациональности - слово-то какое, м-рр, аж в дрожь кидает - свои собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. Все это плоды его доброго, мягкого, открытого, тихого и спокойного характера, его неспособности причинить кому бы то ни было боль, даже в минуты легкого раздражения. Конечно, в последнее время, у меня складывается впечатление, что из больницы он вернулся более раздражительным, хотя нужно все же сказать, что его раздражение сейчас улетучивается со скоростью ветра.

Его чувство справедливости легендарно... Я хотел сказать, что оно чуть ли не семейное предание. Оно проснулось в нем, когда он был совсем еще малышом, едва ли не с пеленок. Уже давно тот, кто всем заправляет, его отец, в шутку, любя, назвал его «приверженцем справедливости», вспоминая, вероятно, свои собственные уроки детства, когда все главные герои комиксов и более-менее сносных фильмов, взвалив на себя груз имперской политики, были  «приверженцами справедливости». Начиная с Роберто Алькасара с Педрином и Хорхе с Фернандо, почти фалангистом, и заканчивая Эль Койотом с Майорки и Рыцарем в маске, который провел свою жизнь в Сантьяго, совершая убийства и освобождая красивых христианок из когтей сарацинов.

Несмотря на это чувство справедливости Луис Игнасио с пониманием относится к тем, у кого его нет. Он ненавидит все, что используется для того, чтобы карабкаться по головам, помыкая прочими людьми: продажность, лицемерие и двуличие, вранье, надувательство, насмешки над законом, которые обосновываются демократией. Кажется, что с той аварии он повзрослел и стал мягче. Он проявляет себя более душевным, и его откровенность порой граничит с ребяческой непосредственностью, которая меня удивляет.

В моем анализе есть один большой пробел, касающийся его общения с Богом, в чьем существовании он нисколько не сомневается. Это я неоднократно слышал в его разговорах с родителями. Сдается мне, что это убеждение – единственный причал в его разрушительном пути полного переосмысления всего своим особенным аналитическим чутьем, которое уже давно решило просеять все через решето разума.

Бегония-мать надеялась на то, что это чудо было своего рода отвлекающим маневром духовной сущности, чем-то, что подтолкнуло его в любящие объятия Бога, которого он познал с детства. Здесь до сих пор еще находятся фотографии с его первого причастия. В церкви, находясь в смятении чувств, облаченный во все белое, Луис Игнасио упал в обморок из-за головокружения. По совету врача он еще довольно долгое время приходил в себя, лежа на траве снаружи храма.

Надежда его матери оказалась тщетной. Мы не знаем, что происходит в его душе, но внешне он продолжает оставаться интеллектуалом в полном расцвете сил, который все уважает, почти ни перед чем не преклоняясь.

Прежде всего я хотел бы немного подробнее остановиться на том мрачном и

беспросветном для всех времени, которое последовало за этим несчастным случаем. Лицо Луиса Игнасио не выдавало боли, хотя врачи уверяли, что эта боль от грузов с песком, подвешенных с двух сторон от него, была очень сильной. Для всех он был примерным больным без жалоб и стонов, всегда извиняющийся и за все благодарящий. Луис Игнасио никогда не чувствовал себя парализованным окончательно и бесповоротно. Было в нем что-то такое, что с ним немедленно согласились его товарищи по палате. «Ты скоро встанешь на ноги», - говорили они, он же в ответ слабо улыбался.

Однажды психолог, тоже помогавшая парализованным, разговаривала с ним и еще с одним парнишкой. Она посоветовала обдумать положение и постараться найти какие-то преимущества жизни в инвалидном кресле. Луис Игнасио дал ей договорить, а в конце сказал: «Я не останусь в этом кресле». И случилось что-то бесконечно загадочное, тайна, которую он носит в своей душе.

Pozo + de + сущ. - указывает на обладание в полной мере какими-либо свойствами

Roberto Alcázar y Pedrín,  Jorge y Fernando (Роберто  Альсáсар и Педрин, Хорхе и Фернандо) — герои популярных испанских комиксов

dar repelús  - нагнать страху, бросить в дрожь

фаланга(фалангист) — крайне правая партия в Испании, фалангист — ее сторонник

rebuño (una bola informe hecha) – здесь: смятение чувств