|
Recuerdo a mi madre, pero no sé si tengo padre.
Supongo que sí, porque es normal que nazcamos de padre y madre, aunque sea ella la que nos lleva, al principio, en su barrigota. Pero no recuerdo haber visto nunca a algún gato que pudiera ser mi padre.
No sé cómo se llamaba mi madre, ni qué ha sido de ella. La última vez que la vi me miraba de lejos, con una gran tristeza en los ojos. Tengo borroso el lugar en que nos encontrábamos; ni siquiera puedo decir si se trataba de una casa o si estábamos en la calle. Recuerdo muros, eso sí, pero era yo tan pequeño que no sabría decir si eran paredes o muretes, que hoy podría saltar limpiamente, como los del parque, entre los árboles y las escaleras.
Mi madre me contemplaba con una pena enorme cuando aquel niño me cogió en brazos y comenzó a temblar. No sé por qué temblaba, pues yo debía de pesar muy poco por entonces. El caso es que me sostuvo con mucho cuidado y. después de algún momento de indecisión, se puso en marcha. Mi madre, entonces, soltó unos terribles maullidos, mezcla de dolor yde amenaza. Fue cuando la señora que parecía ser dueña de mi madre le dijo al niño: -Vete rápido, no sea que ésta se pongabrava.
Ni siquiera dijo su nombre. Peromi madre debía de estar muy floja de cuerpoporque no hizo nada -no se puso brava- porevitar que el niño se marchara conmigo en sus brazos.Creo que cerré los ojos para no mirarla. No séexplicar por qué, pero me sentía a gusto en aquellos brazostemblones que me transportaban con tantocuidado. Me parece que tuve una cierta idea de lafelicidad que me esperaba.
Debí de vivir algún tiempo en una casa de'a que no recuerdo casi nada. Sí sé que tenían varios televisores, porque entraba en un cuarto y se me venían encima los caballos, iba a otro y eran extraños seres los que me asustaban. No había visto nunca un televisor, ni sabía qué eran aquellas pequeñas ventanas en las que aparecían y desaparecían aviones, barcos, hombres peleándose, todo un mundo que no tenía nada que ver con mis ojos apenas abiertos. Una tarde, con la noche ya a punto de acabar con la luz, el niño que me había llevado a su casa me cogió de nuevo en brazos -esta vez ya no temblaba- y me condujo a la calle. Junto a un montón de coches en fila se encontró con Begoña hija, que por entonces era una birria de niña delgadita, y le dijo:
- ¿Me lo tienes este fin de semana? Me toca ir con mi padre, y mi madre me ha dicho que no lo quiere en casa si lo tiene que cuidar.
Fue entonces cuando me di cuenta de que en aquella casa no había más que madre. ¿Le sucedería al niño lo mismo que a mí, que no conocía a su padre? Sin embargo, acababa de decir que le tocaba con su padre. ¿Qué sería eso?
Begoña extendió sus brazos y el niño me depositó en ellos. No me pareció muy decidida, e incluso dijo:
- No sé si mis padres querrán.
Pero debí de gustarle, porque en seguida comenzó a hacerme caricias.
- ¿Y qué le damos de comer? -preguntó, ya decidida, seguramente ganada por la suavidad de mi pelo.
El niño se rascó la cabeza antes de contestar. Yo giraba la mía mirando a uno y otra, sin tomar partido por ninguno de los dos. Aunque me gustaban más los brazos de la niña, no era yo quien para decidir mi suerte.
- Un poco de leche por la tarde y otro poco por la mañana. Es muy pequeño y no creo que pueda comer otra cosa. Mi madre sólo le ha dado leche.
Y tanto. Aburrido estaba yo de leche, que es algo que nunca me ha privado. Ya desde entonces tenía hacia ella una cierta aversión.
No hubo más palabras, que yo recuerde. Begoña chica se puso en marcha rumbo a su casa. Parecía un paje que llevara en sus brazos, extendidos, un cojín carmesí con una corona real dispuesta para un solemne acto de coronación, como he visto en tantas películas cursis.
De vez en cuando me atraía hacia su cuerpo y, con los dedos de la mano derecha, que había posado sobre mi lomo, iniciaba unas delicadas caricias que yo agradecía encogiendo, mimoso, la cabeza.
Creo que por entonces aún no sabía yo expresarme o, por lo menos, no recuerdo haberle hecho saber lo a gusto que me encontraba. Sobre todo, cuando me atraía hacia su escuálido cuerpecillo y sentía su corazón, que latía muy deprisa junto a mi boca.
El encuentro con su madre aceleró aún más sus palpitaciones.
- Pero, hija, ¿qué vamos a hacer nosotros con un gato?
- Hasta el lunes nada más, mamá. El lunes; antes de clase, se lo tengo que llevar a David. No me lo deja más que hasta el lunes. Es que le toca este fin de semana con su padre, y su madre…
Aquello de que le tocaba con el padre debía de ser una razón muy poderosa. Begoña madre no se resistió. Sólo dijo, como suele hacer cuando hay batalla entre sus sentimientos y su deber:
- Ya veremos lo que dice tu padre.
El padre, después de decir, como siempre, que no, se limitó a recordar que el lunes, sin falta, había que devolverme a mi dueño.
Fueron dos días muy extraños. Mejor, muy intensos. Me los pasé de regazo en regazo, salvo el del padre, que en ningún momento, pese a la insistencia de los chicos, quiso comprobar la suavidad de mi pelo. En seguida, los chicos, quitándose la vez y la iniciativa, hicieron un amasijo de ropa en un rincón de la cocina, casi debajo del microondas, me depositaron para ver cómo encajaba en él mi cuerpo y, por si acaso, por si la madre de David se había olvidado, colocaron a mi vera un platito amarillento con leche. Pero yo sentía más curiosidad que hambre, así que tardé bastante en decidirme a lamer el blanquísimo líquido. Me gustaba más la compañía que el alimento. Eran muchos ojos pendientes de mis movimientos, más bien torpes, dada la debilidad de mis patas y la escasa costumbre que tenía de estar en el suelo. Además, las baldosas de la cocina son tan pulidas y brillantes que, inevitablemente, me iba de morros contra ellas en cuanto intentaba echar una pata detrás de la otra.
Mi torpeza les provocaba un sinfín de escalonadas risas, salvo cuando la caída se hacía un poco más sonora por efecto del golpe. Entonces, se asustaban y corrían a una a ayudarme. Con lo cual, decidí ya entonces que convenía exagerar un tanto y dejarme caer rotundamente con más frecuencia de la debida.
Pronto me di cuenta de que saliendo de la cocina ya me sentía más seguro, porque las demás habitaciones, salvo los cuartos de baño, que también tenían suelo de baldosa, estaban soladas de madera -eso que llaman parqué- y se cubrían con muchas alfombras, que eran mis mejores frenos cuando me lanzaba a la carrera, tanto por susto como por juego o por hacer el payaso.
|
Я помню свою мать, но не знаю, есть ли у меня отец.
Полагаю, есть, потому что, естественно, мы рождаемся от отца и матери, хотя сначала мать носит нас в своем животе. Но не помню, чтобы я видел какого-нибудь кота, который мог бы быть моим отцом.
Я не знаю, ни как звали мою мать, ни какой она была. В последний раз, когда я ее видел, она глядела на меня издали с такой большой тоской в глазах. Я смутно представляю то место, где мы с ней находились. Я даже не могу сказать, был это дом, или мы были на улице. Помню какие-то стены, да, стены, но я был такой маленький, что не смог бы сказать были это стены здания или ограды. Сейчас мне четко пришло в голову, что это могли быть стены такие же, как в этом парке между деревьями и лестницей.
Мама смотрела на меня с безграничной болью, когда тот мальчишка взял меня на руки и начал дрожать. Не знаю, почему он дрожал, ведь в тот момент я, вероятно, мало что соображал. Но главное, что держал он меня очень осторожно, а потом, немного поколебавшись, двинулся с места. Тогда моя мама издала жуткое, с подвыванием, мяуканье — смесь боли и угрозы. Когда это произошло, сеньора, как мне показалось, хозяйка моей мамы, сказала мальчишке:
- Уходи скорее, пока она не рассвирипела.
Она даже не назвала ее имени. Но моя мама, должно быть, была слаба телом, потому что она ничего не сделала, не рассвирипела, позволив мальчишке уйти, держа меня на руках. Думаю, что я закрыл глаза, чтобы не смотреть на нее. Не могу объяснить, но почему-то я чувствовал себя легко и свободно в этих подрагивающих руках, которые так заботливо меня несли. Мне кажется, я был уверен в том, что меня ожидает счастье.
Вероятно, некоторое время я жил в каком-то доме, но почти ничего не помню. Знаю только, что там было несколько телевизоров, потому что я вошел в комнату, а сверху на меня неслись лошади, пошел в другую, а там были странные существа, напугавшие меня. Я никогда не видел телевизора и не знал, что были такие маленькие окошечки, в которых появлялись и исчезали самолеты, корабли, дерущиеся люди, весь мир, не имевший ничего общего с моими едва открывшимися глазами. Однажды поздно вечером, когда уже почти стемнело, мальчишка, который принес меня в свой дом, снова взял меня на руки. В этот раз он уже не дрожал и понес меня на улицу. Неподалеку от кучи машин, поставленных в ряд, он встретился с Бегонией-дочерью, которая в то время была тощей, некрасивой девчонкой, словом, страхолюдиной, и сказал ей:
- Подержишь его до конца недели? Мне нужно поехать с отцом, а мать сказала, что не хочет держать его в доме, если заботиться о нем придется ей.
Потом я понял, что в том доме была только мать. Так что же, с мальчишкой произошло то же, что со мной, он не знал своего отца? Но он только что, без тени сомнения сказал, что дело касается его отца. Что бы это значило?
Бегония протянула руки и парнишка положил меня ей на ладони. Она показалась мне не очень-то уверенной:
- Не знаю, захотят ли мои родители, - сказала она.
Но, видимо, я ей понравился, потому что она тут же принялась меня ласкать.
- А чем его кормить? — уже уверенно спросила она, конечно же, покоренная моей нежной шерсткой.
Мальчишка почесал голову, прежде чем ответить. Я же вертел головой, глядя то на одного, то на другую, не принимая ничьей стороны. Хотя мне больше нравились девчачьи руки, не я решал свою судьбу.
- Немного молока вечером, и еще немного утром. Он очень маленький, и я не думаю, что он может есть что-то еще. Мама давала ему только молоко.
И все. Мне наскучило молоко. Его меня никогда не лишали. С тех пор у меня к нему определенное отвращение.
Вот и все, что я запомнил. Малышка Бегония направилась к своему дому. Она была похожа на пажа, несущего на вытянутых руках алую подушечку с лежащей на ней королевской короной по случаю торжественной коронации, которую я видел в этих претенциозных и безвкусных фильмах.
Время от времени она прижимала меня к своему телу, принимаясь мягко ласкать мою спинку пальцами правой руки. Я нежился и благодарил ее за ласку, подставляя голову.
Думаю, что тогда я еще не умел выражать то, что чувствую. По крайней мере, я не помню того, что дал ей понять, что мне нравятся ее ласки. Особенно когда она прижимала меня к своему тщедушному тельцу, и я чувствовал торопливый стук ее сердца рядом с моим ртом.
При встрече с матерью ее сердце забилось еще сильнее.
- Но, доченька, что мы станем делать с котом?
- Только до понедельника, мамочка. В понедельник перед уроками я должна отнести его Давиду. Он оставил его мне только до понедельника. Дело в том, что на выходных он едет с отцом, а его мама...
То, что Давид уезжал с отцом, вероятно, было очень веской причиной. Бегония-мать не сопротивлялась. Она только сказала, как делает это всегда, когда ее чувства борются с долгом:
- Посмотрим, что скажет отец.
Сказав, как всегда: «ни за что», отец впоследствии ограничился напоминанием, что в понедельник Бегония должна будет непременно снова вернуть меня моему хозяину.
Это были два очень странных и необычных дня. Лучше сказать более насыщенных. Я переходил с рук на руки, кочевал с коленей на колени, побывав у всех, кроме отца, который никогда не брал меня на колени. Несмотря на настойчивость детей, он так и не захотел попробовать мягкость моей шерстки. Но вот дети прекратили этот круговорот и череду своих начинаний. Они свалили в кучу ворох* одежды в углу кухни, почти под микроволновкой и положили меня туда, чтобы посмотреть, как мое тельце уместится в этой груде. А на всякий случай, вдруг мать Давида забыла, с краю от меня они поставили желтенькое блюдечко с молоком. Но я чувствовал скорее любопытство, чем голод, так что я довольно долго медлил, прежде чем решиться лизнуть эту белейшую жидкость. Мне больше пришлась по душе компания, нежели пища. Множество глаз, жадно следящих за неповоротливыми и слишком неуклюжими движениями моих слабых лапок, ведь я еще не привык к полу. Кроме того, плитка на полу такая блестящая и сверкающая, что я неизбежно тыкался в нее мордочкой, как только пытался переставлять лапки одну за другой.
Моя неуклюжесть и неповоротливость без конца вызывали у них смех, за исключением тех моментов, когда мое падение сопровождалось звуком удара. В этом случае они пугались и все, как один, разом бежали мне на помощь. Поэтому уже тогда я смекнул, что этим обстоятельством не мешало бы несколько позлоупотреблять. Я стал громко шлепаться, причем гораздо чаще, чем должен был.
Вскоре я понял, что выйдя из кухни, я чувствовал себя увереннее, потому что во всех остальных комнатах, за исключением ванной, в которой тоже была плитка, пол был деревянный, его еще называют паркет. К тому же пол был застелен коврами, которые были мне налучшими тормозами, когда я ударялся в бега от сильного испуга, играя, или паясничая.
* amasijo (=mezcla desordenada de cosas diferentes) – мешанина разных вещей
|