|
Nota final del que manda, con perdón.
Han pasado cinco años desde que, aquella tarde, entrado el otoño, encontré la pequeña grabadora
sobre la mesa y fuera de su lugar habitual en la estantería. Rebobiné sin darle importancia y la cinta,
que debiera responder con restos de alguna conversación o con fragmentos de soliloquios que a veces
grabo para no perder alguna idea o argumento para cuento o novela, me ofreció una extraña ensalada
de sonidos guturales y suaves maullidos que, sin duda, eran de lo, vigilante, allí mismo, en el quicio
de la puerta de la cocina. Supuse que alguno de los chicos había estado jugando con el gato y la
grabadora y no le di más importancia.
Al día siguiente, cuando iba a devolverla a su sitio sobre el diccionario de Casares, me entretuve
en seguir la escucha comenzada la tarde anterior. Toda ella era un rosario de sonidos guturales y de
maullidos, entrecortados con débiles aspiraciones que, no hay duda, no correspondían a ningún
humano.
Pasaron algunas semanas y nuestro buen lo nos abandonó para siempre el ocho de noviembre,
víspera de mi cumpleaños, que, como puede comprenderse fácilmente, no fue nada alegre. Ese mismo
día, tras visitar con los chicos y Begoña la tumba que habíamos abierto y cerrado con su cuerpo dentro
la misma tarde de su muerte, guardé la cinta en el cajón central de mi mesa, con una etiqueta escrita
por mi mano que decía: «Último soliloquio de lo».
Han pasado cinco años, a falta de unas semanas, desde la muerte de lo y nadie ha ocupado su
puesto en la familia. Begoña hija se ha casado y trabaja en los montes de Euskadi como botánica; Luis
Ignacio, totalmente recuperado de aquel tremendo accidente que provocó las memorias de lo, se
prepara en la Escuela Diplomática para ejercer la carrera por excelencia; Javier trabaja como
periodista en la radio, que era lo que quería; Jaime estudia cuarto año de Arquitectura y Uxía camina,
con serias dificultades en las matemáticas, por el segundo curso de la Biología. Begoña madre y yo
seguimos envejeciendo, que es lo nuestro, pero damos gracias a Dios porque el otoño de la vida está
resultando plácido.
Hace unos tres meses leí en una revista científica los grandes avances que se han hecho en el
estudio de la expresión animal, con resultados interesantísimos en su interpretación, más racional -al
fin y al cabo todo lo instintivo es también racional- de lo que nuestra vanidad de homo sapiens nos
consentía suponer. En el reportaje se hablaba de un centro de análisis de lenguaje animal en las
proximidades de Madrid. Localicé el teléfono, me puse en contacto con uno de los investigadores y,
movido por la curiosidad de lingüista que siempre me ha dominado, pero también por la sospecha de
que tenía en mis manos un documento de calidad expresiva y valioso, sin duda, para los estudios que
allí se realizaban, me encaminé a la cueva de los sabios.
Después de una breve charla, encomendé la cinta al doctor Arlona, que fue mi primer contacto, y
regresé a mis faenas. Una semana más tarde, el científico me llamó al despacho para decirme que el
resultado del estudio era sencillamente impresionante. Le pedí que fuera un poco más explícito y me
citó para la tarde en el laboratorio del centro. Me sorprendió la visión de aquel complejo tecnológico,
con auténticos muros de altísimos aparatos siempre funcionando y un sistema de chivatos lumínicos
que llegaban a ofuscar en el primer momento.
Frente a uno de esos muros de tecnología punta nos situamos.
- No se sorprenda; va a escuchar usted la voz de su gato. ¿Cómo dice que se llamaba? Ah, sí, lo,
lo dice al comienzo mismo de sus memorias. Es una voz extraña, que nada tiene que ver con los
maullidos y bufidos que usted conocía. Este conversor -señalaba a la izquierda-, hace el milagro de
integrar los sonidos y convertirlos en fonemas humanos, en este caso, castellanos. La conversión se
hace de manera automática. Nuestro estudio ha consistido en proporcionar a los instrumentos las
claves del lenguaje del gato y los conductos para efectuar el paso a la voz humana. El resto es cosa
suya.
Me entró un temblor entre la emoción y el pánico al escuchar una voz mezcla de gutural y aguda,
pero no tuve la menor duda de que se trataba de la voz -es un decir- de lo. El texto comenzaba tal cual
figura en la primera página de las memorias que he decidido editar coincidiendo con el lustro de su
muerte.
El doctor Arlona interrumpió la transcripción pero no retiró la mano del mando que había hecho
girar:
- Quiero decirle, antes de seguir adelante, que esta grabación contiene no sólo la expresión gatuna
más extensa que hemos conseguido, sino también la más clara. Es de una nitidez -perdone la
expresión- asombrosa. Más aún, su contenido nos ha sorprendido y entusiasmado tanto que ha habido
momentos en que nos hemos creído en presencia de un fraude. Pero no es posible. Nadie, humano,
sería capaz de imitar tan bien y durante tanto tiempo la expresión de un gato. Le aseguro -ya lo verá
usted mismo por la transcripción- que se trata incluso de una pequeña pieza literaria, con hondura de
observación psicológica y con un lenguaje que denota un aprendizaje serio del lenguaje humano.
Giró el mando en sentido contrario y seguimos escuchando la… voz de lo. Así durante más de
dos horas. Y es verdad. Yo mismo, durante la audición, no salía de mi asombro. Fue entonces cuando
decidí que iba a editar las memorias de aquel gato tonto que tan bien nos conocía. ¿Qué podía pasar?
¿Se enfadaría Begoña chica por el hecho de llamarla egoísta? Yo mismo se lo he llamado tantas
veces… ¿Heriría la sensibilidad-modestia de Luis Ignacio, desencadenante de las emociones,
auténtica magdalena proustiana que pone en marcha el mecanismo de la memoria involuntaria de lo y
provoca su travesura? No lo creo.
Consulté con el doctor Arlona y le pareció muy bien, siempre que dejara que su equipo explotara
las memorias de lo en forma de estudio científico. Ningún problema. Lo comenté con Begoña madre.
Al principio no me creyó. «Una estratagema tuya», me dijo. Después, escuchando la cinta que había
empezado a pasar a folio, se quedó sin pulso de la impresión. Finalmente me dijo que era yo quien
tenía que decidir. Incluso se permitió la ironía de decirme:
- Él te llama «el que manda», ¿no?
Un día, durante la transcripción a lenguaje escrito, volví a llamar al doctor Arlona para
consultarle una duda. Resuelta con facilidad, me preguntó:
- Por cierto, ¿cómo murió Io?
- De una úlcera de estómago sangrante, según nos dijo el veterinario. Una hemorragia interna se
lo llevó durante el sueño. Dormía a los pies de Luis Ignacio.
- Ya suponía yo que lo de los problemas de la purga era algo grave.
Termino esta nota de explicación histórica con el nostálgico sentimiento que es de rigor. Siempre
nos sucede lo mismo con los seres queridos que nos dejan. Uno acaba reconociendo que ha sido tacaño
con las expresiones de amor prodigadas a esos seres durante su vida. Publicar las memorias de lo es,
por tanto, un acto de reparación a la sequedad expresiva de antaño. Él manifiesta mucho amor en sus
memorias y una buena dosis de sinceridad en el análisis de la familia que fue la suya. Por lo que a mí
respecta, también es afectuoso, tal vez un poco distante. Aunque, mirándolo bien, sería más justo decir
que sus referencias a mi persona son más críticas que las que dirige a los demás. Me doy cuenta de
que, al fin y al cabo, en sus memorias yo soy -era- apenas un saco lleno de buenas intenciones. ¿Y
ahora qué soy?
|
И в заключение – комментарий того, кто всем заправляет, с Вашего позволения.
Прошло пять лет с того самого вечера наступившей уже осени, когда я нашел маленький магнитофон на столе. Он был не на своем обычном месте на этажерке. Я перемотал пленку назад, не придавая этому особого значения, но пленка, которая должна была бы выдать какие-то остатки разговоров или обрывки моих монологов, которые я иной раз записываю, чтобы не потерять какую-либо идею, сюжет повести или рассказа, предложила странную мешанину гортанных звуков и нежных мурлыканий, которые, без сомнения, принадлежали Ио, наблюдающему за мной от кухонной двери, прислонившись к косяку. Я счел, что кто-то из ребят, играя с котом записал все на магнитофон, сам того не замечая. На следующий день, когда я собрался вернуть магнитофон на его законное место на словаре Касадо, я позабавился, продолжая начатое вчера вечером прослушивание. Это была все та же вереница прерывистых горловых звуков и мяуканья со слабеньким придыханием. Все эти звуки не принадлежали никому из людей.
Прошло несколько недель и наш славный красавчик Ио покинул нас навсегда. Это случилось восьмого ноября, накануне моего дня рождения. Как вы легко можете себе представить, этот день был совсем нерадостным. В этот день, посетив с ребятами и Бегонией могилку, выкопанную нами в тот самый вечер смерти Ио, в которой мы его и похоронили, я положил кассету в центральный ящик своего стола вместе с ярлычком, надписанным моей рукой. Надпись гласила: “последний монолог Ио”.
Прошло без малого пять лет с тех пор, как умер Ио, но никто не занял его место в нашей семье. Бегония-дочь вышла замуж, она – ботаник и работает в горах Эускади, страны Басков. Луис Игнасио полностью вылечился и отошел от того ужасного случая, который и послужил причиной воспоминаний Ио. Он учится в Дипломатической Школе, главным образом для того, чтобы преуспеть на своем поприще. Хавьер работает, как и хотел, журналистом на радио. Хайме четвертый год учится в Архитектурном, а Уксия с серьезными трудностями по математике переходит на второй курс Биологического. Мы с Бегонией-матерью продолжаем стареть, что уж тут поделать, но благодарим Бога за то, что осень нашей жизни оказалась мирной и безмятежной.
Около трех месяцев назад в одном научном журнале я прочел о грандиозном скачке вперед, сделанном в изучении способа выражения мыслей животными и их речи с интереснейшими результатами и пояснениями. Мышление и речь животных рациональнее наших. В конце концов, все инстинктивное тоже рационально. А ведь наше тщеславие “хомо сапиенс” не позволяет нам это даже допускать. В статье говорилось о Центре анализа языка животных в окрестностях Мадрида. Я отыскал номер телефона Центра и связался с одним из научных сотрудников, движимый любопытством лингвиста, которое всегда мной руководило. К тому же я подозревал, что в моих руках находится, несомненно, очень важный и выразительный для этих, проводящихся здесь, исследований документ и направился в эту “обитель мудрецов”.
После короткой беседы я вручил пленку профессору Арлона, самому первому моему собеседнику, и вернулся к своим делам. Неделю спустя ученый позвонил мне в кабинет по телефону, чтобы сообщить, что результат исследований был просто ошеломляющий. Я попросил его рассказать обо всем поподробнее, и он назначил мне встречу вечером в лаборатории Центра. Меня поразил вид этого технологического комплекса с настоящим частоколом постоянно работающих высоченных устройств и системой контроля, состоящей из светящихся приборчиков, в первый момент ослепляющих вас.
Перед одним таким устройством мы и расположились.
- Не удивляйтесь, скоро Вы услышите голос своего кота. Как, Вы говорите, его звали? Ах, да, Ио. Он говорит это в самом начале своих воспоминаний. Это очень странный, необычный голос, не имеющий ничего общего с мяуканьем и фырканьем, которые были Вам знакомы. Этот преобразователь, – профессор указал налево, – совершает чудо, соединяя звуки и преобразовывая их в звуки человеческой речи, в данном случае – кастильской. Преобразование совершается автоматически. Наше исследование состояло в том, чтобы подготовить инструменты, посредством которых можно осуществить переход от кодов кошачьего языка к человеческому слову. Все дальнейшее – это дело кота.
Меня бросило в возбужденно-паническую дрожь, когда я услышал пронзительно-горловой голос. Я трясся от переполнявших меня эмоций – у меня не было ни малейшего сомнения в том, что прибор обращался ко мне голосом Ио. С самой первой страницы текста перед нами предстала столь значительная фигура, что я решил издать воспоминания, приурочив их к пятой годовщине со дня смерти Ио.
Профессор Арлона прервал запись, но не убрал руку с переключателя, заставляющего пленку крутиться:
- Хочу Вам сказать, прежде чем продолжить, что эта запись содержит обороты кошачьей речи не только выразительнее и эмоциональнее тех, которых добились мы, но они также и более понятны. Поразительного качества запись! Простите меня за излишнюю эмоциональность. Больше того, содержание записи нас поразило, восхитило, да что там, привело в восторг. Были моменты, когда мы подумали, что это обман, чистой воды надувательство. Но это невозможно. Никто, ни один человек не был бы способен так хорошо и так долго имитировать кошачью речь. Уверяю Вас, сейчас Вы увидите эту запись, которая является маленьким литературным произведением с глубокими психологическими наблюдениями. Она рассказана языком, свидетельствующим о серьезном изучении и хорошем знании человеческого языка.
Арлона повернул переключатель, испытывая противоречивые чувства, и мы продолжили слушать… голос Ио. Это продолжалось больше двух часов. Все это – правда. Я сам на протяжении всей нашей встречи не переставал удивляться, восхищаться и пугаться одновременно. Тогда-то я и решил опубликовать воспоминания этого “глупого кота”, который так хорошо нас знал. Что могло произойти? Разозлилась бы малышка Бегония на то, что Ио назвал ее эгоисткой? Но я сам столько раз называл ее так… Пострадали бы чувствительность и скромность Луиса Игнасио от этих непроизвольных воспоминаний, невзначай пробужденных к жизни проделкой “глупого кота”? Не думаю.
По поводу публикации я посоветовался с профессором Арлона, и эта идея показалась ему очень хорошей, особенно если я и дальше дам возможность его группе изучать с научной точки зрения воспоминания Ио. Да никаких проблем.
Я обсудил этот вопрос с Бегонией-матерью. Сначала она мне не поверила. “Это все твои уловки”, – сказала она мне. Потом, слушая запись, которая начала преобразовываться в листки, усомнилась в напечатанном. И в самом конце сказала мне, что я сам должен все решить. Она даже позволила себе поиронизировать на этот счет, заявив:
- Он же называл тебя “тот, кто всем заправляет”, разве не так?
Однажды, записывая все на бумагу, я снова позвонил профессору Арлона, чтобы разрешить одно сомнение. Он с легкостью решил проблему и спросил:
- А кстати, от чего умер Ио?
- От открытой язвы желудка, так сказал нам ветеринар. Внутреннее кровотечение открылось прямо во время сна. Ио спал в ногах Луиса Игнасио.
- Я подозревал, что эти проблемы с очищением желудка были серьезными.
Я заканчиваю свои комментарии и пояснения к этой истории на самом деле с грустным чувством. С нами всегда происходит одно и то же, когда от нас навсегда уходят наши любимые, близкие нам души. Человек признает, что был скуп в выражении своих чувств, в проявлении любви к живущим вместе с ним на протяжении его жизни. Мы вообще не щедры на любовь. Публикация воспоминаний Ио, кроме всего прочего, еще и попытка загладить свою вину за холодность, сдержанность и сухость, за недостаток нежности в прошлом. В его воспоминаниях сквозит неприкрытая, огромная любовь и безграничная нежность в изучении и оценке семьи, которая являлась и его семьей. Что касается меня, со мной он тоже был ласков и любил меня, возможно, чуточку на расстоянии. Хотя, взглянув хорошенько, было бы более справедливым сказать, что его отзывы о моей персоне более критичны, чем отзывы об остальных. В конечном счете, я понимаю, что в его воспоминаниях я едва ли был кладезем добрых побуждений. И какой я теперь?
|