El buen hijo - LA SOGA

Cené con Corina y logré sacarle algunas promesas. No de las promesas que se hacen con la voz,
sino de las que se hacen con el cuerpo. He llegado a la conclusión de que cuando te acuestas con
alguien ocurren cosas, cosas que no controlas y que son las que dan lugar a tantos malentendidos. Me
es igual que las provoque la química, que sean las hormonas, que sea la dictadura de la naturaleza que
quiere que los hombres inseminemos a las mujeres para que la raza humana se perpetúe. Me es igual
si es por un trauma de la infancia, porque buscamos reponer el amor que nuestras madres o nuestros
padres no nos dieron. Es lo mismo. La cuestión es que, cuando haces el amor, los cuerpos se
comportan como les viene en gana, se reconocen, se hablan y se pueden hacer promesas mutuas
independientemente de tu cerebro y de ti. Entonces es ya tu cuerpo quien gobierna la situación. No
digo tus órganos sexuales, que esto lo sabemos distinguir cualquiera con un poco de edad, digo algo
más extenso.
Cenamos poco y nos fuimos en seguida a un hotel. Ella se dejó tentar porque nunca había estado
en un hotel. Le gustó muchísimo, era muy moderno y todo lo moderno le gusta. Usé su piel y ella usó
la mía, y después me habló de su vida: sus abuelas en Rumania, que todavía viven las dos y a las que a
Corina le gustaba enviar regalos; de su infancia, en la que fue bastante trasto y desafiaba a la
autoridad, aunque ahora sentía lástima por sus maltratados profesores, que nunca entendieron en qué
se equivocaban; de su juventud, en que se casó y se divorció muy rápido; de su hija adolescente tan
aplicada y responsable, todo lo contrario de ella a su edad, que vivía con sus padres allí, en Baia Mare,
una ciudad de nombre sugerente que a mí me pareció que estaría o sobre una bahía o al menos sobre el
mar, y, lo que son las cosas, en cambio no tiene ni lo uno ni lo otro, porque, como su nombre en
rumano indica, está sobre una mina grande en el interior del país; de cómo al llegar a España se había
sentido muy perdida, pero había descubierto la religión, algo que en su infancia de república socialista
no existía, y cómo eso había cambiado por completo su vida. Y me habló del pastor de su iglesia o el
reverendo o como se llamen los curas del credo ese que profesa.
No escondía cuánto le admiraba y lo inteligentísimas que le parecían sus homilías en el viejo cine
que hacía las veces de iglesia en Coslada. Al parecer, aquel pastor de almas les hablaba mucho del
miedo y las distintas maneras en que se manifiesta y nos bloquea. El tipo decía, y ella estaba de
acuerdo, que el miedo estaba conectado con el deseo, que eran extremos de una misma soga. Utilizó
esa palabra, soga, cosa que me extrañó porque su español, ya digo, es bastante deficiente, pero se ve
que era un término del párroco. Cuanto más tiras del cabo del deseo, sea de una cosa o de una persona,
más tiras del miedo, y sin darte cuenta te pasas al otro lado, al horror a perderlo. Y por eso hay que
tener vigilada la soga, me decía. Manejarla con cuidado, desear, pero no demasiado, a ser posible
nada, porque el miedo es un bicho, por lo visto, y según lo alimentes crecerá más o menos, como una
de esas tortuguitas que se regalan a los niños y que al principio son diminutas, pero como les eches de
comer crecen y crecen.
—No quieres perder una cosa que tú tienes deseo, entonces tienes miedo —explicaba—, y el
miedo coge mucho espacio muy grande dentro de ti. ¿Y qué caben ya otras cosas? ¡Ninguna cabe!
Sólo cabe tu miedo. Imaginas la tortuga en tu barriga.
Yo me la imaginaba y le garantizaba que nosotros dos nos cuidaríamos mucho de alimentar a esa
alimaña, pero lo decía con la boca pequeña y llevado por el entusiasmo de esa primera noche —que
hacía que todos estos conceptos me resultaran atractivísimos, y Corina, brillante por dominarlos. Ese
ataque de optimismo me hacía creerme a mí, que soy tan impaciente, capaz de controlar mis apetitos
venideros, mis ganas de verla a todas horas, mi ansiedad por tenerla cerca, que es lo que me suele
pasar cuando me enamoro, porque me parecía evidente que todo iría sobre ruedas.
—Y con tu miedo en la barriga tú estás parado, no haces, no piensas bien. ¿Entiendes? Nada
nuevo hay. ¿Entiendes o no entiendes que digo?
Yo entendía, entendía que tenía una suerte loca de compartir cama con ella. No hice nada, o creo
que no hice nada, para provocar semejantes confidencias, pero Corina me las hizo y me gustó más por
ellas. Ya he dicho que prefiero a la gente que habla a la que se está callada. Era muy hermosa su forma
de hablar en la oscuridad y una pena que yo no retuviera con detalle todo lo que expuso. Pensé en
anotarlo, como en clase, tomar apuntes, para poder releer sus palabras en otros momentos, como se
vuelve a mirar una foto, pero habíamos bebido bastante y me pareció fuera de lugar sacar un papel y
un boli allí, en la cama de un hotel NH.
Entré en mi casa de madrugada, sigilosamente, pero, por muy sigilosamente que yo entre, sé que
mi madre me escucha, porque cuando cruzo el pasillo delante de su puerta la oigo removerse en la
cama. Se remueve para que yo sepa que ella sabe a qué hora llego. Entonces, Parker pega un salto
desde sus pies y viene hasta mí para que le ponga la correa y lo saque a dar el último paseo del día.
Ese día, el pobre Parker llevaba muchas horas sin salir. Como es tan pachorra, lo soporta, aguanta,
pero toparme de pronto en mi habitación con sus ojos, brillantes y húmedos como pastillas de
caramelo, me sobresaltó. ¿Y si llevaba razón Corina y mi deseo me volvía ciego a otras necesidades,
como mi perro, sin ir más lejos? No, en mí tenía que caber todo: el amor y la responsabilidad. Entraba
en una etapa nueva en la que no sentiría ya la aprensión y el desasosiego de otros amores, porque
mantendría en guardia al deseo.
Le puse la correa y salimos a la calle. En la calle oscura y silenciosa, después del amor de Corina,
el amor de mi perro me pareció mejor de lo que me parece normalmente, que es mucho, y me imaginé
una vida con Corina y con Parker, paseando los tres por el parque entre semana y por el campo los
domingos.
Estaba agachado recogiendo las heces de Parker cuando escuché la voz de José Carlos:
—Pero, bueno, qué horas, ¿no? ¿Qué haces tú un miércoles de madrugada en la calle?
—He conocido a una tía —le contesté sin poder contenerme.
—¿Qué me narras? —dijo él removiéndose en su silla para verme mejor. Porque creo que no lo
he dicho, pero José Carlos se maneja en una silla de ruedas. Técnicamente, lo suyo es una
discapacidad física, aunque me río yo de su «capacidad-dis», como él la llama. Nació con un problema
muscular degenerativo. Siendo niños lograba caminar y correr con bastante destreza avanzando
aparatosamente las piernas a golpe de cadera, pero cuando se desarrolló del todo tuvo que resignarse a
una silla de ruedas. Si le ves las piernas, son como dos palillos, carece de músculos de ningún tipo. Sin
embargo, no sé cómo se las apañaba, pero en las pandillas del verano siempre triunfaba. Un verano fue
apoteósico porque la niña más guapa de la piscina, Juncal se llamaba, con ese nombre te puedes
figurar cómo era, estuvo por él. A partir de ahí todo fue un paseo con las mujeres, porque es
acojonante lo que hace un buen arranque en la vida.
Ése no es mi caso. Ya lo he explicado. Mis amores adolescentes arrancaron a los dieciséis con el
beso por sorpresa de Lourdes. Luego ella y yo salimos juntos durante dos años y medio, de los
dieciséis hasta casi los diecinueve, como creo que ya he dicho. Después cortamos, yo pensé que
temporalmente, tonto de mí, porque me creí eso que ella me dijo, que necesitaba «pensar», pero
resultó ser una ruptura definitiva porque a su padre, que era médico militar, lo trasladaron a Valencia
y ella se matriculó en la universidad de allí, donde me figuro que habrá hecho la carrera, se habrá
casado y habrá tenido hijos. Digo me figuro porque me resultaba tan doloroso pensar siquiera en
volver a escuchar su voz que, una vez que abandonó Madrid y me confirmó que también me
abandonaba a mí, no volví a llamarla ni a escribirle ni a preguntar por ella a sus amigas o a su abuela,
a la que alguna vez veía pasar por delante de la papelería.
También es que murió mi padre y la marcha de Lourdes pasó a ser completamente secundaria. De
hecho, durante el episodio que tan bien recordaba mi padre en el sueño, ese día en que Lourdes me
cogió la mano siendo él ya cadáver, no iban bien las cosas. Pero, al enterarse de que mi padre había
muerto, Lourdes se presentó en casa para acompañarme, y sus padres, que eran bastante tradicionales
pero supongo que estaban tan conmocionados como los demás, le permitieron pasar la noche conmigo,
como si esa compañía, que conllevaba un sacrificio por su parte, pudiera aliviar el dolor. Y lo alivió.
Al menos momentáneamente. Al día siguiente, yo intenté besarla en el tanatorio y ella me rechazó. No
muy abiertamente, hay que tener mucha sangre fría para rechazar a una persona cuyo padre acaba de
morir y está ahí en un ataúd, a cuatro metros. Sólo giró levemente la cara, de modo que no le pude
colocar el beso en los labios, sino en la mejilla, y retiró mis manos de su espalda, delicada pero
contundentemente, dejándome con las manos vacías en un gesto torpe y bobo que, si alguien hubiera
detectado, me hubiera avergonzado. Fue el primer síntoma del cambio, de la distancia que quería
poner entre nosotros. Pero ¿quién se acordaba de Lourdes a estas alturas? Quizá si me la hubiera
cruzado en la calle ni la hubiera reconocido. Lourdes no es un trauma en mi vida. Es una relación
adolescente que, cuando se terminó, me hizo pasarlo mal.
Nada que ver con Corina. Corina era otra cosa. Ya tenía ganas de que fuera mañana. Quizá
saldríamos a cenar otra vez o picaríamos algo antes de... Bueno, ésa era otra. Yo no tengo una
economía para ir cada noche a un hotel NH. ¿Dónde íbamos a acostarnos? Antes o después tendría que
hablar con mi madre, porque Corina vivía en un piso compartido con otros compatriotas y una de las
reglas de convivencia era no traer visitas. Es comprensible. Un tío que se queda en tu casa a dormir
luego se ducha y gasta agua y luz y se toma un café y usa el gas y ocupa un espacio sin pagar un duro.
Eso no podía ser. Además, Corina, aparte de una tía con las ideas claras, que es algo que a mí me viene
muy bien, había demostrado ser discreta. Al llevarla a casa después del hotel me hizo dejarla a varias
manzanas de su portal, para que nadie la viera bajar de mi coche.
—No me gustarían los comentarios —dijo—. Ningún tiene que saber de mi vida las cosas. Luego
saben en Baia Mare.
Qué raro era que Corina fuera madre, porque supongo que se refería a eso, a que no se enterara su
hija de catorce años allá, en Rumania. No tenía ninguna pinta de madre de una adolescente. Eso debe
de ser lo fantástico de tener hijos muy joven, que luego tú sigues siendo joven y ya los has tenido, cosa
que nunca sería mi caso; yo seré, como muchos de mis amigos, un padre tardío. Eso cuando me toque,
porque una cosa tengo que decir: esa noche también me di cuenta de que me gustaría ser padre.
Aunque era precipitado, se lo conté a José Carlos:
—Está divorciada. Tiene una hija y yo de repente, no sé, me veo teniendo críos con ella.
—Hala... Qué rápido vas —me contestó José Carlos encantado con la idea, nada le podía gustar
más que verme emparejado—. ¿Y dónde la has conocido?
Le contesté que en la papelería, así, en general. No quise ampliar detalles.
—Estoy muy contento, me parece que esta vez puede ser distinto.
—Me alegro, Vicente —dijo mi amigo—. Te estaba haciendo mucha falta. No es bueno que el
hombre esté solo. Uno se vuelve maniático, se vuelve intolerante. Hay que compartir.
Le escuchaba, y con cada palabra suya me venía una imagen de armoniosa convivencia doméstica
entre Corina y yo.
—La cuestión es que quiero volver a invitarla a salir, pero tengo el problema de dónde llevarla,
porque ninguno de los dos vivimos solos y yo no soy millonario para ir a un hotel cada día. Y somos
mayores ya para hacerlo en el coche —le dije.
José Carlos sacó del bolsillo su manojo de llaves y las agitó ante mí.
—Tío, mi casa.
—Joder, muchas gracias.
No se lo había pedido abiertamente, pero era eso lo que buscaba.
—Aunque yo esté, os metéis en el cuarto de invitados. A mí no me molesta.
Me quedé callado pensando. Aunque a José Carlos no le molestara tener a dos personas
manteniendo relaciones sexuales en su casa, a mí sí me molestaba la idea de disponer de un testigo.
Pero no como a Corina por evitar el cotilleo, sino porque en mi hoja de ruta ponía muy clarito que yo
necesitaba ser autónomo, y tener a José Carlos ahí, sea en el salón viendo la tele o en su cuarto
sobando, era como para los catalanes o los vascos tener a Madrid. Una cosa que importuna, que
incomoda, que no es lo mismo que ir a tu aire por mucha autonomía que te concedan. Disipé ese
pensamiento negativo inmediatamente. Recordé que no había que tener ni miedo ni prejuicios, que lo
importante era tener proyectos y objetivos. ¿No había dicho eso Corina? Si no lo había dicho así
exactamente, había sido algo parecido. Yo ya tenía dos objetivos. Qué digo dos, ¡tres!: comprar la
tienda, marcharme de casa de mi madre, vivir con Corina. Cómo me gustaba la idea de volver a estar
con ella los dos solos. Solos como los amantes.

Я поужинал с Кориной и добился от нее кое-каких обещаний, не словесных, а телесных. Я пришел к выводу, что ты ложишься с кем-то в постель, не контролируя себя, по недоразумению, и мне безразлично, что первопричина заключается в химии, в гормонах. Природа диктует свое, она хочет, чтобы мужчины оплодотворяли женщин, и человеческая раса продлевала свое земное существование. Мне безразлично, что в постели мы ищем замену любви, которую наши матери и отцы недодали нам в детстве, и таким образом восполняем ее. Это не имеет значения. Дело в том, что во время занятий любовью наши тела ведут себя, как им заблагорассудится. Они познают друг друга, разговаривают, могут давать взаимные обещания независимо от твоего мозга и тебя. Теперь уже не ты, а твое тело владеет ситуацией. Я говорю не о твоих половых органах, в этом с младых ногтей разбирается каждый, я говорю о чем-то более объемлющем.

Мы слегка перекусили и тотчас же пошли в гостиницу. Корина поддалась искушению, потому что никогда не была в отеле. Там ей очень понравилось. Отель был современным, а ей нравится все современное. Я насладился ее телом, она – моим, а потом Корина рассказала мне о своей жизни, о ныне здравствующих дедушке и бабушке, живущих в Румынии, которым она любила посылать подарки; о том, что в детстве она была изрядным лодырем и забиякой. В школе она была заводилой, хотя теперь испытывает жалость к своим бедным, натерпевшимся от нее учителям, которые никогда не понимали, в чем ошибались. Она рассказывала о своей юности, о раннем замужестве и скором разводе; о дочери-подростке, очень ответственной и старательной, полной противоположности своей матери в ее годы, которая жила с родителями Корины, в Байя-Маре, румынском городе с довольно забавным названием, намекающим, как мне казалось, на его близость к бухте или морю. На деле же там нет ни того, ни другого, потому что на румынском языке название указывает на то, что город находится вблизи огромной шахты внутри страны. Еще Корина говорила о том, что, приехав в Испанию, она чувствовала себя очень потерянной, но открыла для себя религию, которой не существовало при социализме во времена ее детства, и о том, как это открытие полностью изменило ее жизнь. Она рассказала мне о приходском священнике из церкви, куда она ходит, или его преподобии, как величают себя сами служители веры.

Она не скрывала своего восхищения им и тем, какими мудрыми казались ей его проповеди в старом кинотеатре Кослады, куда она заходила иногда по дороге из церкви. Похоже, этот духовный пастырь много рассказывал прихожанам о страхе и различных способах его проявления, о том, как он сковывает нас. Этот тип проповедовал, а она соглашалась с тем, что страх напрямую был связан с желанием, что это были противоположные концы одних и тех же пут. Корина использовала слово “путы”, что показалось мне странным, потому что, как я уже говорил, ее испанский весьма беден, видимо, так выражался святой отец. По ее словам, чем больше ты стремишься к желаемому, будь то вещь или человек, тем больше увязаешь в страхе и, сам того не сознавая, оказываешься на другой стороне, смертельно боясь потерять желаемое, и именно поэтому человеку необходимы путы. Нужно проявлять осторожность и желать не слишком многого, по возможности ничего, потому что страх сродни зверю – по мере того, как ты его кормишь, он в той или иной мере растет, как одна из тех черепашек, что дарят детям, которые поначалу совсем крошечные, а как только начинаешь их кормить, все растут и растут.

- Ты не хочешь терять столь желанную вещь, и тогда ты боишься, – поясняла она, – и внутренний страх занимает огромную часть тебя самого. И где же разместиться другим вещам? Да негде! Все занимает страх. Ты похож на черепаху в своем панцире.

Я представлял себе черепашку и обещал, что мы оба позаботимся о кормежке животинки, но думал при этом о другом, воодушевленный первой ночью. Все идеи Корины казались мне прелестными, а сама она ослепительно сверкающей, поскольку была властительницей этих идей. Этот приступ оптимизма вселил в меня уверенность, что я, такой нетерпеливый, смогу обуздать свои будущие желания ежечасно видеть Корину, умерить свою тоску по близости с ней, словом, все то, что происходит со мной, когда я влюбляюсь, потому что мне представляется очевидным, что все пойдет как по маслу.

- Ты так и остаешься в панцире со своим страхом, ты ничего не делаешь, у тебя плохие мысли. Понимаешь? У тебя нет ничего нового. Ты понимаешь или нет, о чем я говорю?

Я понимал... Понимал, что мне безумно повезло разделить с ней постель. Я ничего не сделал или думал, что не сделал ничего такого, чтобы вызвать у нее подобного рода признания, но Корина откровенно говорила обо всем и этим еще больше нравилась мне. Я уже упоминал, что молчунам предпочитаю разговорчивых людей. Как восхитительна была ее манера говорить в темноте и ее волнение, что я неточно пойму изложенные ею мысли. Я подумал законспектировать как в школе все, что она говорила, чтобы потом иметь возможность перечитывать ее слова точно так же, как снова и снова разглядывать фото, но мы изрядно перебрали, и мне показалось неуместным доставать бумагу и ручку, лежа в гостиничной кровати.

Под утро я, крадучись, вошел домой, но из-за того, что пробирался я излишне тихо, я знаю, что мама слышала, как я пришел. Тихонько прошмыгивая по коридору мимо ее двери, я слышал, как она ворочается в своей постели. Она возилась нарочно, чтобы я знал, что ей известно в котором часу я вернулся. Тут и Паркер поднялся с места и подошел ко мне, чтобы я надел на него ошейник и вывел на прогулку. Сегодня бедняга Паркер провел без прогулки много часов. В силу своей лени и флегматичности пес терпелив, но я испугался, неожиданно увидев в своей комнате его влажные, поблескивающие как карамельки глаза. А что, если Корина права, и мое желание оборачивалось слепотой к нуждам других, самое малое, моей собаки, например? Нет, во мне должно уместиться все: любовь и ответственность. Я входил в новый жизненный этап, в котором не испытывал бы страха и треволнений иной любви, потому что держал бы на замке свое желание.

 Я надел на Паркера ошейник, и мы вышли на улицу. После ночи любви с Кориной на тихой и темной улице любовь и привязанность пса показались мне сильней обычного, и я представил себе жизнь с Кориной и Паркером, как мы прогуливаемся втроем по парку среди недели и за городом по воскресеньям.

Я наклонился, подбирая делишки Паркера, когда услышал голос Хосе Карлоса:

- Вот это да! Ты знаешь, сколько времени, а? Что ты делаешь в среду на улице в предрассветный час?

- Я познакомился с девушкой, – не сдержавшись, ответил я.

- Да что ты говоришь? – он крутанулся на своем инвалидном кресле, чтобы лучше видеть меня.

Думаю, я не говорил, но Хосе Карлос приспособился к креслу и неплохо справляется. У него есть один физический недостаток, хотя меня смешит, что сам он называет его “достатком-не”. У него с рождения недоразвита мускулатура. Когда мы были детьми, ему удавалось ходить и даже бегать, довольно ловко двигая ногами от бедра, но когда он подрос, ему пришлось смириться с инвалидным креслом. Если ты посмотришь на его ноги, то увидишь две тощих палочки, совсем не имеющие мускулов, тем не менее, не знаю как, но летом в любой компании он всегда умудрялся быть на высоте. Апофеозом было то лето, когда самая красивая в бассейне девочка была с ним. Ее звали Хункаль, и ты по ее имени можешь представить, какой она была. С того времени Хосе Карлос всегда гулял с женщинами, потому что встречи с ними сильно придают решимости в жизни.

Только не в моем случае, как я говорил. Моя юношеская любовь вырвалась на волю в шестнадцать лет от неожиданного поцелуя Лурдес. Потом мы встречались с ней два с половиной года, с шестнадцати почти до девятнадцати лет; думается, я об этом уже говорил. Потом мы расстались. По глупости я думал, что на время. Я верил в то, что она мне сказала, мол, ей нужно “подумать”, однако разрыв наш оказался окончательным. Ее отец был военврачом, и они переехали в Валенсию. Лурдес поступила в тамошний университет, который, по моим представлениям, успешно окончила, вышла замуж и обзавелась детьми. Я говорю “по моим представлениям”, потому что для меня было невыносимо больно даже подумать о том, чтобы снова услышать ее голос. С тех пор, как она покинула Мадрид, подтвердив заодно, что оставила и меня, я больше не звонил и не писал ей, не расспрашивал о ней друзей или ее бабушку, увидев невзначай, что они идут мимо магазина.

Со временем смерть моего отца и уход Лурдес отодвинулись на второй план. Помните тот эпизод во сне, который так хорошо запомнился моему отцу, – день, когда Лурдес взяла меня за руку? В действительности в тот день отца уже не было в живых, и дела мои были из из рук вон плохи. Узнав, что отец умер, Лурдес пришла ко мне домой, чтобы быть рядом со мной. Полагаю, ее родители, как и все остальные, были настолько шокированы этим фактом, что будучи людьми достаточно традиционных взглядов, тем не менее разрешили дочери провести эту ночь со мной, словно она, поддерживая меня и по-своему перенося утрату, могла облегчить боль. И она ее облегчила, по крайней мере на какое-то время. На следующий день в ритуальном зале я попытался поцеловать Лурдес, но она деликатно уклонилась. Не так явно, потому что нужно было иметь в жилах ледяную кровь, чтобы открыто оттолкнуть человека, чей отец совсем недавно скончался и сейчас лежал в гробу в четырех метрах отсюда. Она просто слегка повернула в сторону лицо, так что мой поцелуй пришелся не в губы, а в щеку, и мягко, но решительно убрала мои руки со своей спины, оставив меня стоять с глупым видом и нелепо вытянутыми вперед руками. Если бы кто-то увидел меня в подобной позе, я сгорел бы со стыда. Это был первый признак перемены, ее отдаления от меня, как она того и хотела. Но кто в настоящее время вспоминал о Лурдес? Встреться она мне сейчас на улице, я, пожалуй, даже не узнал бы ее. Нет, Лурдес не является душевной раной всей моей жизни, хотя, закончившись, наша с ней юношеская связь заставила меня пострадать.

Ничего общего с Кориной. Корина – совсем другое дело. Мне очень хотелось, чтобы быстрее наступил завтрашний день. Возможно, мы снова пойдем ужинать или что-нибудь перекусим, прежде чем... Впрочем, это будет где-то еще. Мне не по средствам ходить каждый вечер в отель NH. Где бы нам переспать? Рано или поздно, мне придется поговорить с мамой, потому что Корина жила в квартире вместе со своими землячками, и одним из условий их совместного проживания было не водить домой никаких гостей. Оно и понятно. Парень, который остается у тебя ночевать, потом принимает душ, тратит свет и воду, пьет кофе, пользуется газом, занимает жилплощадь, не платя ни копейки. Этот вариант был невозможен. Кроме того, Корина не только женщина, имеющая четкие убеждения, что очень мне подходит, она еще и осмотрительная. Когда я отвозил Корину домой после отеля, она заставила меня высадить ее в нескольких домах от своего подъезда, чтобы никто не видел, как она выходит из моей машины.

- Я не хочу сплетен, – коротко сказала она. – Никто не должен знать о моей жизни, не то потом узнают в Байя-Маре.

Думаю, она имела в виду, чтобы об этом не узнала там, в Румынии, ее четырнадцатилетняя дочь, ведь как ни странно, Корина была матерью, хотя ничто в ее облике не выдавало мать юной девушки. Должно быть, это невероятно здорово иметь детей, будучи очень молодым, потому что потом, уже обзаведясь детьми, ты и дальше будешь оставаться молодым. Что касается меня, то этому уже не бывать. Как и множество моих друзей, случись со мной такое, я буду поздним отцом. Но, коль скоро, речь обо мне, то я должен сказать одну вещь: сегодня ночью я вдруг понял, что тоже хотел бы быть отцом.

Пусть я поступил опрометчиво, но я сказал Хосе Карлосу:

- Она разведена, у нее есть дочь, и я, не знаю почему, вдруг вижу себя вместе с ней и нашими детьми.

- Ну ты даешь – быстро шагаешь, – восхищенно присвистнул Хосе Карлос, восторгаясь моей идеей. Ничто не доставило бы ему большее удовольствие, чем видеть меня окольцованным. – И где ты с ней познакомился?

- В магазине, – односложно ответил я, не желая вдаваться в подробности. – Знаешь, я так рад, мне кажется, что в этот раз все может быть иначе.

- Я тоже очень рад за тебя, Висенте, – серьезно произнес Хосе Карлос. – Давно пора. Плохо, когда человек один. Одиночка становится нетерпимым, у него мания непримиримости. Нужно с кем-нибудь делить свою жизнь.

Я слушал друга, и с каждым его словом перед мысленным взором возникала картина моей размеренной и гармоничной семейной жизни с Кориной.

- Тут такое дело, я хочу снова пригласить ее на свидание, но есть одна загвоздка – куда ее отвести? Мы оба живем в квартире не одни, и я не миллионер, чтобы каждый день шляться по отелям, а заниматься этим в машине мы уже стары, – поделился я с другом беспокоившей меня проблемой. Хосе Карлос достал из кармана связку ключей и торжествующе потряс ею передо мной:

- Выше нос, старина, а моя квартира на что?

- Черт, дружище, я так тебе благодарен!

Я не просил его об этом открыто, но именно на это я втайне и рассчитывал.

- Даже если я буду дома, вы устроитесь в комнате для гостей. Мне это не мешает.

Я молча обдумывал сделанное от души предложение. Даже если Хосе Карлосу не мешает присутствие в доме парочки занимающихся сексом людей, то меня волнует сама мысль о находящемся поблизости свидетеле, правда не так, как Корину. Корина беспокоится о том, чтобы избежать толков и пересудов, а я потому, что в моем плане ясно черным по белому прописано, что мне в этом деле нужна автономия, так что сами понимаете – сидящий под боком в гостиной, уставившись в телевизор, или шуршащий у себя в комнате Хосе Карлос, мне как кость в горле, то еще удовольствие. Я буду чувствовать себя так же неуютно как каталонцы и баски в Мадриде. Быть полностью независимым и пользоваться тем, что тебе предоставляют, вовсе не одно и то же, последнее очень тягостно и неловко. [прим: здесь, по-видимому, намекается на различие кастильского, каталанского и баскского языков и возможные политические разборки внутри страны] Однако я тут же изгнал из головы эту скверную мысль, вспомнив, что у меня не должно быть ни страха, ни предубеждений, и самое главное для меня – иметь планы и цели. Не это ли говорила Корина? Если не это, то что-то подобное. У меня уже имелось две цели. Да что я говорю – не две, а три! Выкупить магазин, съехать из маминой квартиры, жить с Кориной. Как мне нравилась мысль снова побыть с ней наедине. Вдвоем, и только вдвоем, как влюбленным и любовникам.

hablar/decir algo con la boca pequeña – говорить что-то, но думать совершено иначе

hotelNH – сеть гостиничных комплексов Испании, основанная в 1978 году, довольно высоко котируются на рынке

hoja de ruta – здесь: подробный пошаговый план осуществления цели