El buen hijo - Tú, tonto

—No toques esto, Corina, que lo he dejado aquí para que no se me olvide hacer el pedido luego.
Nos quedan pocos portaminas, poco papel de regalo, poco pegamento en barra...
Ella me cortó muy tajante, a la defensiva, sin dejarme terminar.
—Yo no toco. Yo dejo todo como encuentro.
Corina tenía buena voluntad, era dispuesta y curranta, pero tenía un defecto, o yo lo veo como un
defecto: era, bueno, es muy terca, negaba sistemáticamente cualquier error y a mí eso me crispaba
mucho. Una mañana, a los tres o cuatro días de estar trabajando conmigo, entré en el almacén y casi
me infarto. Lo había cambiado todo de sitio. Me dijo que para limpiar a fondo, pero yo creo que
cualquier persona que se ponga a limpiar algo que no es suyo lo vuelve a dejar como estaba, no se
mete a enmendar la plana. Como su español, además, es bastante deficiente, cosa que yo no concibo
porque a lo tonto lleva casi cuatro años en España, no tiene muy claro lo que contiene cada caja ni
mucho menos lo que significan los nombres de los artículos. Tampoco reconoce las marcas, no le
suenan de nada Galgo o Miquelrius o Milan o Pelikan o Edding o Parker, que se cree que es el nombre
de mi perro y punto. Nada estaba en su lugar. Nada estaba donde yo pudiera encontrarlo de manera
rápida. En una especie de Tetris, Corina había organizado las cajas y paquetes según volúmenes,
colores y otros criterios vagos e insondables que para descifrarlos se hubiera requerido de un ejército
de psicólogos y antropólogos experimentados. La hubiera estrangulado. Y tener estos sentimientos
contra una inmigrante que anuncia a los cuatro vientos su precariedad económica en octavillas escritas
a mano no era algo de lo que me sintiera orgulloso. El viernes, el bobo aquel había puesto el dedo en
la llaga. Yo presumía de buenos sentimientos, pero era pura apariencia.
Sin embargo, a pesar de esos encontronazos, de estas pequeñas mentiras suyas que, aunque yo no
lo manifestara, me sacaban internamente de mis casillas (sólo éramos dos en la tienda, y si ella no
había metido los clips en el cajón de las grapas, ya me contarás quién lo había hecho), una mañana
empecé a verla de otro modo. Cuando llegué a la tienda y me acerqué a la placa eléctrica a poner la
cafetera, ella me la quitó de las manos.
—Deja, yo hago —me dijo.
Ni que decir tiene que esto me tensó inmediatamente. Ya he explicado mis manías con el café.
Pero pensé que a una persona racional no pueden disparársele los nervios por tan poca cosa, que a una
persona racional, sensata, madura, que emprende una nueva vida, que tiene una empleada, estas cosas
deben resbalarle y debe ser generosa y relajada. Pensé en la palabra «compartir», que ahora se usa
mucho, y dije débilmente:
—No te molestes, no hace falta, ya la pongo yo.
Por las mismas razones por las que ella se ofrecía, después de varias semanas en el puesto, a
hacer un café, yo me ofrecía a que no lo hiciera: aunque inicialmente fuera contratada como asistenta,
ahora no lo era, era una dependienta, y hay una diferencia social considerable entre un oficio y otro.
Esta diferencia me había producido algunas dudas morales sobre si fregar la tienda y limpiar con
Cristasol el escaparate y los mostradores entraba o no en sus competencias laborales. Pero, quizá
porque no me gusta limpiar y nunca lo he hecho (se ocupaba mi madre), pronto pasaba página sobre
estos dilemas éticos. No rechistaba, lo reconozco y me avergüenzo, cuando ella se ponía manos a la
obra. Me parecía que lo hacía motu proprio y sentía que esto me eximía de responsabilidades. En mi
descargo me decía que, dado que Corina, en cierto modo, sustituía a mi madre, también podía asumir
algunos de sus deberes sin demérito, pero jamás el de hacer el café y, ante todo, jamás solicitándolo
yo. Bueno, es un tema ambiguo que nunca manejé bien y que tendría posteriormente sus derivaciones.
Las tazas, la cafetera y tal las fregaba yo, que conste. Fregar no me molesta.
—Yo hago.
—Que no, de verdad —insistí.
—Venga, tú, tonto.
«Tú, tonto.» Lo dijo con una sonrisa y me apartó con un suave golpe de cadera. Si hay algo que
me priva son las caderas de las mujeres. A veces, entre unos cojines mulliditos, sobresalen unos
huesos puntiagudos que se pegan a tu pelvis y que puedes palpar, o, mejor, abarcar, con las dos manos.
Evidentemente, son mejores las caderas de la mujer que quieres que las de una desconocida, pero,
quizá porque según Blanca tengo el cuerpo rígido como un armario debido a que no muevo
suficientemente el chacra, percibir el movimiento suave de la cadera de cualquier mujer, qué quieres
que te diga, me turba. Se me pasan todos los males, se desvanecen las preocupaciones, se abre un
mundo de belleza y posibilidades, y me entra alegría de vivir, algo que no abunda.
En ese momento sonaron las campanitas del ahuyentaespíritus que mi madre había hecho colgar a
mi padre tantos años atrás para enterarse de cuándo entraba un cliente. Salí a atender un poco alterado
por esa centrifugadora que de pronto irradiaba por todo mi cuerpo emociones y desvaríos múltiples,
contaminando principalmente mi cerebelo, que ya me pedía lanzarme a la toma de su cintura, brazos,
pechos, labios y resto de su anatomía. La dejé hacer sola en la trastienda con los artilugios del café
mientras no atendía y me serenaba.
Los clientes eran unos adolescentes. Vienen muchos a la tienda, claro, es parte de mi clientela, y
los observo y creo que los conozco. Son duros los adolescentes, se hacen daño continuamente. Porque
son crueles y porque son frágiles. Todo lo están haciendo por primera vez en cuerpos que les quedan
demasiado grandes o demasiado pequeños, según cada cual, para lo que paralelamente está ocurriendo
en sus cabezas. No soporto a la gente que se hace daño mutuamente, que se lastima a la ligera; ergo,
en ocasiones, me cuesta atenderlos con su brusquedad, sus desprecios, sus motes y sus insultos
recíprocos. Intentaba concentrarme en atender a estos chicos, que guardan siempre alguna amenaza
(hay que estar con cien ojos, porque en ocasiones intentan mangar algo o hacerte alguna picia), pero
no podía parar de pensar en ella y me vino a la cabeza lo que me había dicho el viernes José Carlos en
el ascensor antes de subirse para su casa:
—Conocerse es lo mejor. A una mujer nunca terminas de conocerla.
El modo en que afirma José Carlos eso de que a una mujer no terminas de conocerla nunca es
muy distinto del modo en que lo afirmaría yo. Él lo hace desde el optimismo: para él es bueno que el
proceso de conocimiento de alguien sea interminable. Eso es lo que asegura el amor duradero, según
él. Yo no estoy nada pero nada de acuerdo. Yo creo que no terminar de conocer nunca a una persona es
una desgracia con la que hay que apencar, pero una desgracia. Aunque al principio sea bonito porque
exploras territorios a los que por ti mismo nunca te hubieras asomado —películas, restaurantes,
ciudades, marcas de champú, maneras de organizar los cacharros en el armario de la cocina...—, llega
un momento en que yo estoy deseando que pase esa primera fase para apalancarme en la de la
estabilidad del cuerpo conocido y las costumbres esperables. No me agradan los sobresaltos.
El olor del café que preparó Corina era perfecto. La temperatura de la leche también. Y, más
difícil todavía, las proporciones de leche y café, idóneas. Y mira que es peliagudo eso. Cuando
salieron los adolescentes me trajo la taza acompañada de un plato con un trozo de pastel.
—¿Y esto? —pregunté.
—Esto es por ti. Hoy es mi cumpleaños.
La tarta era casera. Muy historiada, tenía varios pisos de bizcocho y crema de chocolate entre
ellos, además de una cobertura blanca igualmente empalagosa. Yo no soy tan goloso. El azúcar en
exceso sé que es un veneno, pero aun así me relamí, por no defraudarla. Ya estaba claro que quería
causar alguna impresión en ella. Y ella en mí.
—Felicidades, que cumplas muchos.
Hizo un gesto y sonrió con crema en la comisura, ella también comía tarta.
—¿Te gusta?
—Sí, mucho, me encanta. Está riquísima —dije con entusiasmo, aunque, ya digo, era falso: la
tarta era demasiado dulce para mí.
A tenor de la dimensión del pedazo que me había servido, el bizcocho entero debía de ser
monumental. Me pregunté quién la habría hecho, si ella misma, y dónde estaría ese horno en el que la
había cocido.
—Es casera, ¿no?
—Claro, en Rumania todo hacemos casero.
—¿Y cómo no me has avisado? Te hubiera dado el día libre.
—Bah. Trabajo es trabajo. Da igual si es cumpleaños.
—No da igual.
—Sí, mejor no cumpleaños. Yo ya estoy vieja.
Esto lo dijo con una sonrisa muy característica y mirándome de reojo.
—¡¿Vieja?! ¡¿Qué dices, mujer?!
Nunca habíamos hablado tanto, y menos en ese tono de francachela. Como he dicho, más bien se
habían producido situaciones en las que yo intentaba ocultar mi tensión ante su extremada
cabezonería. Sin embargo, todos los hombres del mundo saben que, cuando una mujer se aplica a sí
misma el epíteto «vieja», a continuación, pero inmediatamente, hay que mostrar extrañeza y negarlo
con energía. Como he compartido toda mi vida con dos mujeres, mi madre y mi hermana, lo sé por
experiencia. No hay excepciones a esta regla.
—Tú sabes mi edad —aseguró.
—No, no tengo ni idea.
—Sí, has visto mi edad cuando papeles para contrato en el pasaporte.
—Pero no me fijé.
—¿Seguro?
—¡Segurísimo!
—Hoy tengo treinta y siete años.
—Anda, qué casualidad. Mi edad.
—¿Tú también tienes hoy cumpleaños? —Ahora me miraba ella con cara de asombro, sincero,
estoy seguro.
—No, no, no. Que ésa es la edad que tengo yo, que nacimos el mismo año. Qué casualidad.
No dijo nada. Me pareció que yo había dicho algo inadecuado. Intenté arreglarlo.
—Pero tú, claro, pareces mucho más joven.
—¿De verdad tú crees?
—Completamente. Te lo dirá todo el mundo.
No creo que se lo dijera nadie, porque aparentaba la edad que tenía, o que tiene, ni un año más ni
uno menos, pero desde luego yo sé lo que se espera de mí y sobre este punto hubiera mentido lo que
hubiera hecho falta. Da igual que la mujer sea rumana, peruana o indonesia, todas las mujeres quieren
lo mismo: no envejecer y estar delgadas. Sólo he conocido una a la que la edad no le importara y
explorara con deleite en el espejo sus arrugas nuevas y las manchas en su piel: Blanca. Pero Blanca,
ay, pertenece a otra especie. Entró una clienta con dos niños y luego otra. Era el final de la mañana y
suele ser una hora de bastante venta, con lo que nuestro coloquio terminó.
Más tarde, estábamos ya cerrando y se me ocurrió:
—¿Y tú qué haces ahora?
—Yo voy a otro trabajo.
—¿Y dónde comes?
—En parque si hay buen tiempo. O en metro si hay frío o lluvia. Llevo aquí.
Y señaló una bolsa de loneta que siempre la acompañaba y en la que yo no había reparado antes.
—En el día de tu cumpleaños no puedes comer en el metro.
—No. Hoy parque.
—No. Hoy te invito yo a comer.
—No, no, no, no —dijo Corina. Pero se reía. Se reía y los ojos verdes rasgados se le achinaban y
los pómulos se hacían más prominentes.
—Es lo menos que puedo hacer.
 

- Корина, не трогай это. Я оставил это здесь, чтобы потом не забыть сделать заказ. У нас на прилавках осталось совсем немного ручек, подарочной бумаги и клея...

Защищаясь, Корина резко оборвала меня, не дав закончить фразу.

- Я не трогаю, я оставила все так, как нашла.

Корина была терпеливой, ловкой и работящей, но у нее имелся один недостаток, а, быть может, это только я вижу в этом недостаток, она была чертовски упряма и периодически отрицала какие-либо ошибки, не признавая их, что сильно меня напрягало. Как-то утром, дня через три или четыре после ее начала работы со мной, я вошел в магазин, и меня едва не хватил инфаркт – она буквально все поменяла местами. Корина сказала, что сделала это для того, чтобы основательно все вымыть и отчистить. Я же считаю, что любой человек, который принялся за уборку, должен снова все расставить по своим местам, не нарушая порядка и ничего не меняя, если эти вещи ему не принадлежат. К тому же, испанский язык Корины весьма скуден, и из-за этого она даже не понимает, что содержимое каждого ящика и коробки не соответствует названиям товаров. К слову сказать, я плохо представляю, почему ее испанский столь убог, что само по себе глупо, ведь она живет в Испании почти четыре года. В той же степени она не признает и марки товаров. Ей ни о чем не говорит Гальго или Микельриус, Милан или Пеликан, Эддинг или Паркер, разве что последнее она считает кличкой моей собаки, и точка. [прим: Galgo, Miquelrius, Milan, Pelikan, Edding, Parker, Tetris – фирмы, занимающиеся производством канцтоваров] Ни одна вещь не находилась на своем месте, там, где я мог бы быстро ее найти. В месте, отведенном под Тетрис, Корина разместила коробки и пакеты строго по размеру, цвету и другим, бог знает каким непостижимым критериям. Чтобы во всем этом разобраться требовалось целое войско опытных психологов и антропологов. Вот так и придушил бы ее, ей-богу! Но подобные чувства к иммигрантке, во все стороны трубящей о своей экономической несостоятельности в написанных от руки рекламках, не вызывают гордости. В пятницу этот болван разбередил мою рану. Я бравировал своими благими чувствами, но это была всего лишь чистейшая видимость.

Однако, несмотря на наши с Кориной стычки и ее маленькую ложь, я начал утро, взглянув на нее иначе, и не показывая виду, что внутренне я вышел из себя, и на это были причины. В магазине нас было всего двое, и если она положила скрепки в коробку не для скрепок, то, может, скажешь, кто это сделал? Придя в магазин, я подошел к электроплитке, чтобы поставить кофейник, но Корина выхватила его у меня из рук.

- Оставь, я приготовлю, – сказала она.

Нечего даже и говорить, что это немедленно меня напрягло, ведь я уже пояснил свои мании в отношении кофе. Правда, я тут же подумал, что здравомыслящий человек не станет тратить нервы по таким пустякам, и меня как человека зрелого, здравомыслящего и разумного, начинающего новую жизнь, подобные вещи не должны волновать. Я должен расслабиться и быть великодушным. Я подумал о слове “сосуществование”, которое сейчас в ходу, и слабо возразил:

- Не нужно, я сам, не беспокойся.

Корина предлагала сварить мне кофе спустя несколько недель работы в магазине, и я отказывался по тем же самым причинам, по которым она мне предлагала. Несмотря на то, что изначально я нанял ее как домработницу, сейчас она таковой не являлась. Она была продавщицей, а между служащей и домработницей большая социальная разница. Эта разница вызывала у меня некоторые душевные сомнения: входило ли в ее служебные обязанности мыть магазин и начищать до блеска “Кристасолем” витрины и прилавки, но, видимо, оттого, что мне не нравилось убираться, и я никогда этого не делал (этим занималась мама), я очень быстро перелистнул страницу этических дилемм.  Стыдно признаться, но я не возражал, когда Корина, засучив рукава, принялась за работу. Мне казалось, что она делала это по своей воле, и я чувствовал, что это избавляет меня от ответственности. В свое оправдание я мысленно сказал себе, что поскольку Корина в известной степени заменяла маму, то без всякого ущерба могла взять на себя какие-либо ее обязанности, но она никогда не варила кофе, прежде всего потому, что я никогда не просил ее об этом. Впрочем, мытье – вопрос неопределенный, с которым я всегда плохо справлялся, и который впоследствии имел две составляющих. Да будет вам известно, чашки, кофейник и все такое прочее я мыл сам, а вот уборка меня не касалась. [прим: “Кристасоль” – моющее средство для стекол]

- Я сварю.

- Да нет же, право, не стоит, – настаивал я.

- А ну-ка отойди, глупыш.

“Глупыш” Корина произнесла с улыбкой, легонько отпихнув меня бедром. Если есть что-то, что чарует меня и покоряет, так это женские бедра. Иногда среди набивных диванных подушек на тебя набрасываются точеные, хрупкие косточки и крепко прижимаются к твоим бедрам. Ты можешь их потрогать, но еще лучше обнять их обеими руками, и при этом бедра любимой женщины лучше бедер какой-нибудь незнакомки, это очевидно. По словам Бланки, я недостаточно раскрываю свои чакры, и мое тело несгибаемо-крепкое как шкаф, вероятно, поэтому я возбуждаюсь, чувствуя мягкое движение бедра какой угодно женщины. И сразу проходит все плохое, исчезают все волнения и тревоги, открывая мир красоты и возможностей, в меня вселяется радость жизни, чего мне обычно не хватает.

В это время звякнули дверные колокольчики, отгоняющие всякую нечисть. Еще тысячу лет тому назад мама заставила отца повесить их для того, чтобы знать, что в магазин вошел покупатель. Я вышел, чтобы обслужить посетителя слегка расстроенный несуразным вихрем, внезапно пронесшимся по моему возбужденному телу, и бессмысленно совращающим мой мозжечок, который уже просил меня броситься на приступ, захватить ее талию, руки, грудь, губы и все остальное. Я оставил Корину в подсобке одну со всякими кофейными штучками до тех пор, пока не обслужил клиентов и не успокоился.

Клиентами оказались несколько подростков. Многие из них приходят в магазин и, ясное дело, составляют часть моей клиентуры. Я приглядываюсь к ним и, мне думается, что я их знаю. Они грубы и бессердечны, они непрерывно глумятся друг над другом, оттого что безжалостны и слабы. Они причиняют друг другу боль, потому что впервые в их головах что-то происходит, а сами они остаются кто слишком большим, кто слишком маленьким. Я не выношу таких людей, бездумно и с легкостью обижающих друг друга, а, следовательно, иногда мне бывает очень трудно обслуживать их с их вечным взаимным хамством, пренебрежением, прозвищами и оскорблениями. Я старался сосредоточиться на обслуживании этих ребят, которые всегда таят в себе какую-нибудь угрозу. За ними нужен глаз да глаз, потому что иногда они так и норовят что-нибудь стянуть или сделать тебе какую-нибудь гадость. Так вот, я старался сосредоточиться, но не мог перестать думать о Корине. Мне в голову пришли слова, сказанные в пятницу Хосе Карлосом, когда мы поднимались в лифте, прежде чем разойтись по домам:

- Знакомиться – это самое лучшее. Ты будешь знакомиться с женщиной снова и снова, потому что никогда не узнаешь ее до конца.

Утверждение Хосе Карлоса о том, что ты никогда не узнаешь женщину окончательно, сильно

отличается от того, что утверждал бы я. Он говорит так из оптимизма: для него было бы замечательно, если бы процесс знакомства с кем-либо никогда не заканчивался. По его словам, это гарантирует прочные отношения, лишь усиливая любовь. Я же вовсе не согласен с его мнением. Я считаю, что нескончаемое знакомство с человеком это беда, с которой нужно смириться, и тем не менее, это беда. Хотя поначалу знакомство прекрасно, потому что ты ходишь по местам, в которых лично ты никогда бы не появился – фильмы, рестораны, города, ты изучаешь марки шампуней, манеру расставлять посуду в кухонном шкафу… Но вот наступает момент, когда мне хочется, чтобы первый этап завершился, мне хочется довольствоваться стабильностью уже знакомого тела и вполне ожидаемыми привычками. Мне не нравятся неожиданности.

Аромат кофе, сваренного Кориной, был восхитительным, температура молока – тоже, и пропорции кофе и молока были подходящими, а этого добиться труднее всего. Когда подростки ушли, Корина принесла мне чашку кофе и тарелку, на которой лежал кусок торта.

- Что это? – удивленно спросил я.

- Это тебе. У меня сегодня день рождения.

Торт был не покупной, а домашний. Многочисленные слои бисквита перемежались с шоколадным кремом, и сверху торт был украшен белой приторно-сладкой глазурью. Я не такой уж сладкоежка, и знаю, что сахар в избытке – просто яд, и тем не менее, я плотоядно облизнулся, чтобы не разочаровать Корину. Я отлично понимал, что она хотела произвести на меня какое-то впечатление, составив свое мнение обо мне.

- С днем рождения, Корина! Я желаю тебе долгих лет жизни!

Она отмахнулась и улыбнулась мне. Уголок ее губ был измазан кремом – Корина тоже ела торт.

- Нравится?

- Не то слово, еще как нравится! Объедение! – с наигранным воодушевлением воскликнул я, хотя, на мой взгляд, как я уже говорил, торт был уж очень сладким.

Судя по размеру куска, который положила мне Корина, весь торт должен был быть необъятным. Я поинтересовался, сама ли она его пекла, и где нашла такую большую духовку для готовки.

- Торт домашний, так ведь?

- Конечно. В Румынии мы всё готовим дома.

- А почему ты мне ничего не сказала? Я дал бы тебе выходной.

- А-а, работа есть работа. Какая разница, день рождения это или обычный день?

- Разница есть.

- Верно, лучше уж обычный день, ведь я уже старуха. – Корина сказала это с лукавой улыбкой, искоса поглядывая на меня.

- Старуха? Да что за чушь ты несешь?! – Мы никогда не разговаривали с ней в таком фривольном, задушевном тоне. Как я говорил, у нас, скорее, случались ситуации, когда я старался скрыть свое напряжение и сдержать чувства перед ее крайним упрямством. Однако, всем мужчинам на свете известно, что когда женщина называет себя старухой, нужно тут же выразить удивление и всеми силами разубеждать ее в этом, а поскольку я всю жизнь жил с двумя женщинами, матерью и сестрой, я знаю об этом не понаслышке. Из этого правила нет исключения.

- Ты же знаешь, сколько мне лет, – с уверенностью сказала она.

- Понятия не имею.

- Ты видел мой возраст в паспорте, когда просматривал бумаги для нашего договора.

- Я не обратил на это внимания.

- Правда?

- Совершенно точно!

- Мне уже тридцать семь.

- Надо же, какое совпадение! Мне тоже тридцать семь.

- И у тебя тоже сегодня день рождения? – теперь уже она, я уверен, смотрела на меня с искренним удивлением.

- Нет-нет, что ты. Я имел в виду, что мы родились в один год. Вот тебе и совпадение. – Корина ничего не ответила. Мне показалось, что я ляпнул что-то не то, и попытался исправить ошибку.

- Знаешь, а ты выглядишь гораздо моложе.

- Ты, правда, так считаешь?

- Конечно, это все подтвердят.

Не думаю, чтобы кто-нибудь это сказал, Корина выглядела в точности на свои годы, ни больше, ни меньше, но я давно понимаю, что от меня ожидают, вот и соврал, сказав то, что было нужно. Нет никакой разницы – румынка ли это, перуанка или индонезийка, все женщины хотят одного: не стареть и быть худыми. Я знал только одну женщину, которой был безразличен ее возраст, она с восторгом разглядывала в зеркале свои новые морщины и пятна на коже – это была Бланка, но Бланка живет в другом мире. Вошла покупательница с двумя детьми, а потом еще одна. Утро подходило к концу, и наступал обычный час оживленной торговли, так что наш разговор закончился.

Позднее, когда мы уже закрывались, меня осенило:

- А что ты будешь делать сейчас?

- Пойду на другую работу.

- А где ты будешь ужинать?

- Если будет хорошая погода, то в парке, а если будет холодно или дождливо, то в метро. Я ношу

ужин здесь. – Корина указала на холщовую сумку, которую всегда носила с собой, и которую я раньше не замечал.

- Но в день рождения ты не можешь ужинать в метро.

- Не могу, значит, сегодня поужинаю в парке.

- Ну уж нет. Сегодня я приглашаю тебя на ужин.

- Нет-нет-нет, – сказала Корина, но рассмеялась. Она смеялась, а в ее широко открытых миндалевидных зеленых глазах плескался испуг, и еще резче проступили скулы на лице.

- Это самое малое, что я могу сделать.

hacer picia – сделать гадость, навредить