El buen hijo - domingo, paella

Mi alma. El sueño había plantado en mí sus semillas en forma de preguntas y no se marchaban. Mi
alma. ¿Dónde estaba? Desde luego, no en los pasillos de urgencias del hospital en el que ese día mi
madre fue atendida, radiografiada, reconocida, enyesada y demás. Pero allí, con esa luz fría tan fea,
empujado por la larga espera empecé yo a cavilar sobre mi situación, es decir, la nuestra, porque el
destino de mi madre y el mío estaban intrínsecamente unidos tanto en lo doméstico como en lo
laboral, y a raíz del sueño dudaba de que esta convivencia tan estrecha fuera una buena idea. Entonces
se me ocurrió lo de la paella, hacer una comida en casa el domingo para plantear algunos cambios,
digamos, organizativos, que yo pensaba entonces que es lo que el sueño pedía. Pero antes quería
consultarlo con Blanca.
Mi última relación fue con Blanca. Es una compañera de trabajo de Esther, la novia-amante de
José Carlos. José Carlos, creo que ya lo mencioné, es mi vecino y también mi amigo. Vive solo. Sus
padres son mayores y están en una residencia de ancianos, así que él compró el piso familiar a sus
hermanos. Nuestros amigos piensan que somos parecidos y que por eso somos íntimos, los dos
solteros del grupo, pero no lo somos, en absoluto. Primero, porque él viaja mucho por su profesión. Yo
ya he dicho que me gustaría viajar, pero con una tienda es imposible. Y, segundo, porque José Carlos
—aunque no se lo cuente a los demás a mí sí me lo cuenta— hace unos cuantos años que mantiene una
relación muy intensa con una compañera de trabajo que está casada y no quiere dejar a su marido. Esto
al principio desesperaba a José Carlos, pero ahora se ha acostumbrado y de hecho no le ve más que
ventajas. Esta chica se llama Esther y a veces yo también salgo con ellos. José Carlos siempre quiere
que yo me líe con alguna amiga de ella, preferiblemente que esté en parecida circunstancia. Dice que
las mujeres maduras y casadas son el chollo del siglo y que los hombres que no lo saben son idiotas,
pero que es una suerte para nosotros, los que sí lo sabemos, los iniciados, porque hay cientos y miles
de ellas disponibles. Sólo hay que saber alcanzarlas.
Una de esas amigas de Esther es Blanca. Hace un par de años empezamos a salir los cuatro
juntos, creo que porque Blanca era la coartada de Esther para salir a cenar algunas noches sin que su
marido sospechara. Esther dice que las coartadas para que cuelen tienen que ser no sólo verosímiles,
sino veraces. Que las mentiras se te olvidan y la verdad nunca caduca. Si le dice a su marido que va a
cenar con Blanca, va a cenar con Blanca. Y con José Carlos, aunque ésa es la parte que omite. Pero,
claro, para que Esther y José Carlos puedan cenar, no tiene mucha gracia que Blanca tenga que estar
de carabina. Así que empezaron a invitarme a mí.
Aunque es una mujer ni guapa ni fea, ni alta ni baja, Blanca está muy bien para los cuarenta y
largos que tiene, y en cuanto la conoces te cae de maravilla. Yo no me hubiera acercado a ella en la
vida, eso también es verdad, porque jamás se me hubiera ocurrido que un tío diez años menor pudiera
atraerle, pero la atraje, durante un tiempo al menos la atraje cerca, muy cerca de mí, en una relación
que ella llama intermitente y que yo llamo un naufragio. Aunque hace bastante tiempo que no nos
vemos, aunque la relación puede darse por concluida, yo sigo pensando en ella ocasionalmente. Y
como es ingeniera industrial, es listísima y me fío mucho de su criterio; en uno de los ratos que mi
madre estaba con los médicos y yo no podía entrar con ella, decidí contarle mi idea y que me ayudara
a diseñarla.
—Hola, Vincenzo, ¿qué te cuentas?
—Hola, Blanca. Que mi madre se ha caído.
—Vaya por Dios. ¿Se ha hecho mucho?
Sólo escuchar su voz al otro lado del hilo me tranquilizaba. Charlamos, le expliqué que mi madre
tenía el hombro roto, que le habían mandado reposo y que esa fractura podía implicar varios meses de
recuperación.
—No va a poder trabajar en una larga temporada. Además, Blanca, que tiene ya edad de jubilarse
y por eso se me ha ocurrido poner las cosas en orden. Que es que no puedo seguir así. Que ha llegado
el momento de responsabilizarme del negocio. ¿No te parece?
Con saber que tras mis palabras recibiría las suyas de vuelta ya elaboraba yo mis ideas mejor y
echaba mano de términos como «responsabilizarme del negocio», «poner las cosas en orden»,
expresiones que me son ajenas.
—Es una gran idea, Vicente.
—Pero ¿lo ves económicamente viable? Porque tengo algunos ahorrillos, pero no sé.
—Claro que es viable. Me parece muy pero que muy bien. Te hacía falta algo así...
—Pero ¿vale la pena intentarlo?
—A ti te gusta la papelería, ¿no?
Titubeé un instante antes de contestar.
—Sí, me gusta, sí, pero...
—Pues ya está. A por ello. Tengo que dejarte, Vincenzo. Ya me contarás. Saldrá muy bien... Un
beso... Ciao, ciao. Hasta luego.
La dejé ir. Con su atención, aunque sólo fuera durante esos minutos en que pudimos hablar antes
de que ella se metiera en una reunión de producto, me sentía reforzado: el paso que quería dar no era
insensato y las fuerzas no me fallarían. Vincenzo. Sólo ella me llama de esa forma. Es por un italiano
que conoció cuando tenía dieciocho años haciendo el InterRail. Un pizzaiolo que debía de estar cañón.
Cuando me lo contó me agarré un soberano ataque de celos, pero pronto comprendí que ella tenía
razón: es tontería padecer celos retrospectivos cuando sales con una mujer madura. Lo terrible sería
que tú fueses su primer novio y hubiese llegado virgen hasta esa edad.
Apaciguado por la conversación telefónica con Blanca y una vez trazado mi plan de la mano de
esa mujer que yo considero, aún hoy, muy buena tipa, cogí el teléfono y llamé a mi hermana Nuria. Le
conté lo del trompazo de mi madre y le pedí que viniera a comer el domingo. Muchos domingos come
en casa con nosotros, pero no todos, porque como es separada y sus tres niños tienen tres padres
distintos, organizar las visitas puede ser más complicado todavía de lo complicada que hace ya la
existencia mi hermana de su natural. Los sábados y domingos que Nuria está sin hijos no la pillas de
ninguna manera, porque siempre tiene plan con sus amigas o con algún noviete y lo último que le
apetece es venir a comer con su madre viuda y con su hermano alma de caracol, porque eso y no otra
cosa es lo que yo ahora sabía que era.
A mi madre le da igual comer con mi hermana que no, ella tiene su vida. Quiero decir con esto
que mi madre no es la típica señora que necesita sus polluelos alrededor para sentirse útil. Ella ha
trabajado fuera de casa siempre y es bastante autosuficiente. No es que a mi madre no le guste mi
hermana o tenga un problema con sus nietos. En absoluto. Mi madre no es de esas mujeres maniáticas
que antes de que alguien ponga una huella dactilar en sus ceniceros de plata o haga un raspón con las
botas en el parquet prefieren morir solas y tristes. No. Mi madre es una mujer despreocupada para los
temas de la casa. La casa tiene un fin funcional y nunca la he oído quejarse porque se estrelle una copa
o nuestro perro llene de pelos el sofá. Lo que le desagrada es mandar a la gente, imponerse, dice ella.
Y yo creo que, más que eso, lo que quiere es evitar que le impongan nada a ella. De manera que si soy
yo el que llama, todo bien, pero si tuviera que llamar ella, jamás veríamos a los niños. No obstante,
aunque a mi madre le sea indiferente que venga mi hermana, yo la invito. Me consta que es bueno para
mi madre, para Nuria y para los críos. Bueno, y para mí también.
Para la familia, mi hermana Nuria es un poco como mi madre y tal vez por eso en seguida le
sobró su marido. Cada uno de sus tres hijos es de una pareja distinta, ya lo he dicho, porque le resulta
más fácil tener un hijo con un hombre que casarse con él. Ahora está saliendo con otro tío y, al ritmo
que va, me parece que pronto tendré cuatro sobrinos y cuatro ex cuñados. O cinco. O seis. Sin
embargo, ella no sabe que es alérgica al compromiso, cree que tiene mala suerte y que le tocan los tíos
con tara de fábrica. Así lo dice. Lo que le toca en realidad es una madre que no le ha enseñado a tener
paciencia. Pero, vamos, ésta es mi opinión. En la familia, toda la paciencia la tengo yo. Hasta aquel
domingo de la maldita paella.
Nuria se presentó con Jorge, su nuevo novio, un tío un poco más joven que ella, campechano y,
por una vez, normalito. Aunque yo no le conozco mucho y el asunto era delicado para exponerlo ante
extraños, me parecía que en el sueño mi padre me había dejado muy claro que no podía esperar. Tenía
que coger cuanto antes ese toro por los cuernos. Yo torero, lo que se dice torero, no soy, así que
mientras servía la paella y Parker correteaba alrededor de la mesa excitadísimo por la presencia
simultánea de los niños y de unos huesos de pollo que antes o después le caerían, dije:
—El otro día soñé con papá y...
Pero nadie prestó la mínima atención. Aunque me decepcioné un poco, hice acopio de fuerzas y
volví a abrir la boca para continuar:
—He estado pensando mucho estos días. He dado vueltas a las cosas y...
—No me gusta la paella —interrumpió mi sobrina pequeña, Amelie. Sí, mi hermana le puso ese
nombre por la película. Tuvo que pelearse con la funcionaria del registro, que lógicamente pretendía
inscribirla como Amelia, pero lo consiguió. Y no, nadie de mi familia tiene nada que ver con Francia
ni con el cine.
—¿Cómo no te va a gustar la paella? La paella está buenísima. La paella les gusta a todos los
españoles. La paella es patrimonio de la humanidad. Hasta a los catalanes les gusta —intervino el tal
Jorge, que tiene un sentido del humor peculiar y, como se ve que estaba en plena fase de
hiperactividad sexual con mi hermana, sólo quería complacer y hacer tan felices a los otros como se
sentía él mismo.
—Pues a mí no me gusta —insistía mi sobrina.
—Te la comes —dijo mi hermana—, y deja de tocar al perro.
—No —contestó la niña—, y tiene nombre, mamá, se llama Parker.
—Vicente, sírvele —me ordenó mi hermana.
—Si dice que no quiere, le puedo hacer otra cosa —ofrecí yo.
—Ni otra cosa ni nada. Si hay paella, se come la paella. ¡Que dejes de manosear al perro! —gritó
mi hermana.
—Que no quiero. —Mi sobrina Amelie erre que erre—. Parker, bonito, Parker...
—La vamos a tener, ¿eh? La vamos a tener. —Se ve que la actividad sexual no estaba teniendo el
mismo efecto beneficioso sobre el estado de ánimo de Nuria que sobre el de su amante.
—De verdad, Nuria, que no me cuesta nada. Caliento cualquier cosa. ¿Te apetece una tortilla,
Amelie? Hay también filetes rusos de ayer. Riquísimos, con kétchup —propuse a mi sobrina, que
hundía su carita entre las orejas de mi perro, cada vez más alterado de pura felicidad.
—Sólo le gusta la paella como la hace su padre —puntualizó Sergio, mi sobrino mayor.
Ajá, éste podía ser el verdadero quid de la negativa frontal de mi sobrina a comer arroz y de la
obcecación de su madre, mi hermana, con que lo engullera. A Nuria, con su hija le brota una
ofuscación que sólo se puede justificar porque la niña es clavada a su padre, al que Nuria no puede ni
ver. Lo odia con la misma intensidad con la que antes le adoraba.
Como se llevan a matar y están todo el día a la greña con la custodia y la pensión alimenticia y el
coche, que sigue a nombre de ella pero lo usa él —en fin, las miserias de las separaciones—, mi
hermana a veces confunde a su hija con su ex y se empecina en cosas irrelevantes. Como un plato de
paella y las caricias a un perro.
Así las cosas, empezamos a comer arroz amarillo en silencio, pero yo no iba a volver a tener otra
oportunidad hasta dentro de quince días, y quién sabe qué nuevo enfrentamiento entre Nuria y su hija
de seis años podía surgir entonces, así que me armé de valor y anuncié lo que me había propuesto:
—Os estaba diciendo que lo he pensado muy bien y quiero comprarle la tienda a mamá.
Me ajusté a mi guión, a esa reordenación territorial dictada por las circunstancias que, bajo mi
punto de vista, no perjudicaba a nadie: comprar la tienda, convertirme en empresario, ser el único
responsable, hacer algunos cambios en el modelo de negocio y a partir de ahí empezar también a
buscar un piso y, quizá en un plazo breve, mudarme. No me quedaba otra.
Mi madre me miró un momento. Nuria seguía comiendo compulsivamente, que es lo que hace
cuando le hierve la sangre. A saber qué fantasías violentas pasaban por su mente en esos momentos
con su ex o yo como víctimas. Se sirvió más arroz.
—¿Queréis vosotros un poquito más? —ofreció Jorge por serenar los ánimos.
—No, gracias —le contestó mi madre—. ¿Cómo has dicho?
Eso me lo preguntaba a mí.
—Mamá, que tú con lo del hombro, pues que igual..., que tengo algunas ideas para la tienda que
me gustaría llevar a cabo... Cambios. Y prefiero emprenderlos solo. Y te puedo comprar tu parte. Ya
he mirado los créditos en el banco.
—Y la mía. Mi parte también me la comprarás. Vamos, digo yo —dijo Nuria descabezando un
langostino.
—Bueno, la tuya... —empecé a contestar a mi hermana, pero mi madre me cortó.
—Mi parte es más grande que la vuestra. Tengo además el tercio de libre disposición.
—Sí, mamá, por eso le estaba explicando yo a Nuria que su parte...
—Y será si yo quiero —me interrumpió mi madre.
—Sí, claro. Yo os lo propongo porque creo que sería buena idea. Así tú puedes jubilarte,
rescatamos tu fondo de pensiones, que hay un dinerito interesante, y...
Me volvió a cortar.
—Ah, o sea, que lo tienes todo planeado.
—Sí —contesté yo un tanto desconcertado. Me había figurado que tenerlo todo estudiado habría
sido un punto a mi favor, una demostración de madurez y responsabilidad.
—¿Y cuánto nos darías?
Ahora era Nuria la que me interrumpía. Había dejado temporalmente los langostinos. Esta
perspectiva del dinero en su bolsillo le había hecho olvidar los sinsabores con su ex y ahora era ella la
que acariciaba a Parker y le daba una alita de pollo de su plato, cosa que tengo terminantemente
prohibida, así no hay forma de educarlo, pero no dije nada porque el adiestramiento de mi perro no era
hoy el tema.
—O sea, que me tengo que jubilar.
—No, mamá, no es eso. —Ahora venía la peor parte—. Lo que yo quiero es que estés cómoda,
mamá. Asegurar tu futuro. Que igual la tienda ya, mamá, no sé, es mucho para ti. Te cansa. Vamos,
quiero decir...
No me dejó seguir.
—Lo que tú quieres es quitarme de en medio.
—Pero aunque no sea exacto, así por encima, ¿de cuánto dinero estamos hablando? —Mi
hermana a lo suyo—. Por hacerme una idea. Con eso le compro el coche a Daniel. —Daniel es su ex
este que detesta; con Luis, el otro ex, el segundo, se lleva de maravilla afortunadamente, es un santo
varón, y con Ernesto, el primero, no hay conflicto porque es argentino y vive allí la mitad del tiempo
—. Necesito un coche. Y al fin y al cabo está seminuevo.
—Mamá... —Yo intentaba reencauzar la conversación hacia mi madre, que era quien
verdaderamente me interesaba. Pero Nuria no estaba dispuesta a ceder protagonismo:
—¿Diez mil euros? ¿Cuánto puede valer la tienda? ¿Veinte mil? ¿Cien mil?
La ignoré, aunque me costaba porque seguía alimentando a Parker y malacostumbrándolo.
—Mamá, el local podría seguir estando a tu nombre. Yo te pagaría un alquiler, y la titularidad del
negocio es lo que pasaría a ser mío, porque si lo piensas...
—Ésa es la cosa, que la que tengo que pensar soy yo —sentenció mi madre.
Me quedé callado. Hasta ahí alcanzaba el guión que me había preparado con Blanca. Nuria
aprovechó el silencio que se hizo:
—A mí me corresponde la misma parte que a él. ¿No, Jorge?
Jorge trabaja en una gestoría y mi hermana ya lo quería meter en su gran embrollo, en la gran tela
de araña que son sus relaciones sentimentales, donde lo mezcla todo, lo confunde todo y acaba sin
nada. Pero Jorge fue prudente, visto lo visto, y no se mojó, aunque todos supiéramos que no alinearse
a muerte con mi hermana en un momento así era bronca segura más tarde. Nuria es de las de o
conmigo, o contra mí.
Decidí contraatacar. Al fin y al cabo, una hermana no es una madre.
—Según el testamento, sí, Nuria; pero yo llevo trabajando allí desde el mismo día que se murió
papá, mientras que tú no. No es lo mismo. ¡Y no des de comer a Parker en la mesa! —le espeté.
—Pues no lo entiendo —contestó ella.
Me estaba hartando mi hermana. En lugar de ayudarme a convencer a mi madre, hacía la cuenta
de la lechera, pero me armé de paciencia y proseguí con la explicación. Nadie había dicho que fuera a
ser fácil.
—Mujer, que yo todos estos años he aportado más. Es lo que te quiero decir. Y que, cuando un
socio no mete nunca un duro en el negocio, sus acciones se desvalorizan.
—Tú tampoco has metido un duro —me dijo mi madre agitando los deditos que sobresalían de la
escayola. Que se hubiera mantenido callada no significaba que se hubiera rendido, ni siquiera que la
hubiera convencido un poco.
—Pero le he echado muchísimas horas. Eso también es aportación de capital, mamá. Mis
acciones, comparadas con las de Nuria, han subido cantidad. Cantidad han subido.
Me había dolido la alusión directa de mi madre al dinero, a mi falta de aportación. Siempre he
tenido un problema con esto, con mi tendencia a desaparecer, a no ser visto, a borrarme. ¿Es que no
llevaba yo veinte años con ella allí, mañana, tarde y muchas noches? ¿Es que no se acordaba? ¿Es que
mi cuerpo no ocupaba espacio, es que mis manos no habían dejado su huella sobre el mostrador, sobre
la caja, sobre el ratón del ordenador, sobre la escalerita del almacén? Yo no había metido un duro. Yo
no había estado. Sentí que el estómago se me cerraba, y Parker, que para mis estados de ánimo es muy
perceptivo, dejó a mi hermana, se vino a mi lado y se pegó a mi pierna agitando su cola para darme
ánimos y calor, un calor que a veces, es cierto, necesito bastante. Y es que en mi familia, como he
explicado, no somos muy dados a mostrar los sentimientos, mucho menos a hablar de ellos
serenamente y racionalizarlos. Es más, los sentimientos se nos escapan. Como palabrotas. Como
ventosidades que te pillan de imprevisto y te abochornan. Hacen estallar, hacen descarrilar un discurso
cualquiera y siempre están fuera de lugar y de tono. A mi madre no te la ganas con los sentimientos,
porque a ella ese tipo de conversaciones sencillamente no le interesan. Y con mi hermana Nuria nos
habíamos pasado la infancia y la adolescencia batallando a muerte en combates cuerpo a cuerpo hasta
que yo la superé en peso y estatura y ella reculó. Bastantes sentimientos y emociones había habido ahí,
en esas peleas, como para explorar cualquier otro a estas alturas. Logré calmarme y no entrar al trapo.
—¿Puedo poner la tele? —preguntó mi sobrino, el mediano, que es un loco de las motos; ese
domingo había carreras.
Mientras los niños veían las motos y mi sobrina jugaba obsesivamente con mi móvil (es una niña
completamente adicta a las pantallas, la pobre es clavada a su madre, por eso pelean tanto), los adultos
permanecimos sentados alrededor de una paella fracasada. Las cosas habían salido peor de lo previsto.
No podía quitarme de la cabeza que sacando un tema que yo sabía tan delicado, que potencialmente
podía molestar, había provocado esta situación y hacía daño a mi madre, ya de por sí herida en la
caída. A mi hermana, en cambio, no se le movía un pelo del moño ese desatinado que se hace. No hay
nada peor que una mujer de cuarenta que quiere ir como una de quince, con todo mi respeto hacia las
mujeres de cuarenta. Yo hubiera esperado de mi hermana un poco más de apoyo, sinceramente, porque
como a ella la papelería le es indiferente y yo, al fin y al cabo, no estaba pretendiendo venderla, ni
cerrarla, sino proponiendo una solución para la vejez de nuestra madre, no se me ocurrió, mientras lo
pergeñaba los días anteriores, que a Nuria le fuera a parecer mal. Eso me fastidiaba. A mi hermana
llevo prestándole dinero muchísimos años, desde que éramos pequeños prácticamente. Lo llamo
prestar, pero es un eufemismo. Le regalo dinero. O me lo saca. Veinte euros hoy, cincuenta mañana, si
echas la cuenta las más de las veces le paso más pasta que sus tres ex juntos. Eso está claro. A veces
pienso que debería apuntarlo, porque ya son unos buenos miles de euros, pero otras veces pienso: ¿qué
clase de persona soy si contabilizo las necesidades de mi hermana y mis sobrinos, sobre todo, que son
unos niños que no tienen culpa de nada? ¿No está la familia para eso? Al fin y al cabo, yo no tengo
hijos propios. Todavía.
Nuria nunca menciona el dinero que me debe. Sólo en Navidad, cuando me hace unos regalos
estupendos a modo de compensación. Pero yo casi preferiría que no me hiciera regalos tan estupendos
y saldara algo de la deuda. A veces, esos regalos los hace con lo que me ha pedido el día anterior. Bien
es cierto que yo tengo ventajas sobre ella. No pago casa porque vivo con nuestra madre y tengo trabajo
porque me quedé en la papelería. Si se hubiera quedado ella, no habría trabajo para los dos. De algún
modo, yo ocupo espacios que también podrían ser suyos por derecho propio. Igual que ella nunca me
ha reclamado esos espacios, yo no le reclamo mi deuda. Mi amigo José Carlos, que es tan pragmático,
me dice:
—Si en el fondo le haces un favor a Nuria, que no tiene que ocuparse de tu madre ni de su
negocio.
Pero no es estrictamente cierto. Nuria nunca quiso saber nada de la papelería. Cuando vivía mi
padre y llegaba el verano, siempre nos decía eso de «En vacaciones no quiero veros en casa hechos
unos zánganos. Hala, a la imprenta conmigo», y le ayudábamos a hacer el inventario o a pintar las
paredes o a cualquier pequeña faena. En realidad, mi padre era un buenazo y a los dos días nos dejaba
irnos a la piscina con los amigos, pero la gran diferencia entre mi hermana y yo es que ella detestaba
estar encerrada en pleno julio mientras los demás se divertían. A mí, en cambio, me gustaban las
sombras refrescantes de las persianas echadas y los recovecos entre las cajas de material, que llegaban
hasta el techo. Me gustaba descubrir libros, calendarios, postales, revistas irremediablemente
atrasadas que nadie había recogido nunca y que nadie leería, artículos que acumulaban ya más años
que nosotros y que mi padre guardaba porque en su día le dio pena cobrárselos a tal editor que cayó
enfermo o a tal representante que tenía mala suerte o que bebía y a quien la vida había maltratado.
«Las modas vuelven, un día serán antigüedades», decía mi padre y así justificaba todo aquel sobrante
inútil. A mi padre no le gustaba hacer daño, y ésa es una cualidad que yo admiro en las personas y que
me gustaría ser capaz de imitar.
Por eso se me hacía más difícil ver a mi madre disgustada y con la comida fría en el plato.
Impedida de un brazo, con magulladuras y cardenales varios, no se maquillaba, ni tenía facilidad para
ir a la peluquería y mantener ese aspecto vivo, activo, resuelto que la caracterizaba.
—Y si me jubilo, ¿qué queréis que haga? —preguntó.
Menos mal. Esto me daba un respiro. A lo mejor la idea empezaba a parecerle menos mala.
—Mamá, muchísimas cosas. Quedar con amigas, viajar, apuntarte a cursos, ir al teatro... Hoy hay
mil cosas para los jubilados.
—Para los viejos —me corrigió ella—. Me ves ya como una vieja, Vicente.
—Eres un poco vieja, abuela —terció Amelie sin levantar la cabeza del iPhone.
Entre las actividades ideales de otro tipo de jubilada yo hubiera incluido la de dedicar tiempo a
los nietos, pero sé que para mi madre no es una opción. Cuando mi hermana nos deja a los niños, que
es bastante a menudo, sabe que con quien tiene que hablar es conmigo, porque soy yo, el tito, quien se
ocupa de ellos. Y si hace falta, porque veo que mi madre no está para críos, me voy yo a casa de Nuria
y le echo una mano. Aunque, francamente, es lo que menos me apetece, porque tiene la casa siempre
hecha una jaula de monos y, como no soporto el desorden, me paso el rato que esté allí organizando
aquello. Cuando Nuria mete la llave en la puerta y descubre su propia casa bajo un nuevo prisma, el de
la higiene, algo debe de movilizarse dentro de ella porque le sale de dentro besarme y creo que lo hace
sinceramente. Me achucha un poco, me despide con un beso cálido y me llama Tinín-chiquitín, que es
como me llamaba cuando éramos muy niños y todavía no nos pegábamos.
La conversación terminó, como tantas veces, inconclusa. Pasaron a otro tema, las vacaciones de
los niños y los campamentos a los que mi hermana pretendía apuntarlos, y no quedamos en nada. Yo
guardaba silencio y me decía: «Hay que dar tiempo», que es una cosa que yo tiendo a pensar cuando
necesito tranquilizarme y neutralizar alguna idea perturbadora que implica a terceros. Pero no me
tranquilizaba, así que, mientras ellos cotorreaban animadamente, quizá para demostrarme a mí que mi
reciente propuesta no había causado la mínima mella, me levanté y recogí la mesa. Cuando en la
cocina vertí los desperdicios de la paella en la escudilla de Parker y vi cómo mi perro los devoraba
con glotonería, sentí que con ellos desaparecían mis aspiraciones de conquistar territorio ignoto.

Моя душа. Сон посеял в моей душе свои семена в виде вопросов, не выходящих у меня из головы.

Моя душа. Где она была? Да уж конечно же, не в больничных коридорах, принявших в тот день мою мать. В больнице маму осмотрели, сделали рентген, наложили гипс и все прочее. Там, под этим ужасным, холодным светом, подталкиваемый долгим ожиданием, я стал размышлять о своем положении, точнее говоря, нашем положении, поскольку наши с мамой судьбы, в сущности, были прочно соединены как дома, так и на работе. Вскоре после вещего сна, я засомневался в том, что наше совместное проживание было отличной идеей. Тогда мне в голову пришла мысль приготовить дома в воскресенье паэлью, чтобы мы поговорили и привнесли кое-какие изменения в нашу жизнь. Но прежде мне хотелось посоветоваться с Бланкой.

Моя последняя связь была именно с Бланкой. Бланка – сослуживица Эстер, очень близкой подружки Хосе Карлоса. Думается, я уже упоминал, что Хосе Карлос – мой сосед и друг. Он живет один. Его родители очень старенькие и находятся в доме для престарелых, так что он выкупил у своих братьев их долю на квартиру. Наши друзья считают, что мы с ним похожи, и поэтому близки – еще бы, два холостяка из компании, – но это вовсе не так. Во-первых, он много разъезжает по работе. Я уже говорил, что мне хотелось бы попутешествовать, но с магазином это невозможно. А во-вторых, Хосе Карлос – хоть и не рассказал всем остальным, а только мне – уже несколько лет поддерживает весьма страстные отношения с одной замужней сослуживицей, которая не хочет бросать мужа. Поначалу это приводило Хосе Карлоса в отчаяние, но теперь он привык и даже находит в этом свои преимущества. Эту девушку зовут Эстер, и иногда я тоже хожу вместе с ними. Хосе Карлос хочет, чтобы я связался с какой-нибудь ее подругой, предпочтительно, тоже замужней. Он говорит, что зрелые замужние женщины это лакомый кусочек и теплое местечко нашего столетия, и те, кто этого не знает, просто идиоты. Ведь такие женщины – удача для нас, тех, кому это известно, и кто к этому приобщился, потому что сотни и тысячи из них свободны, нужно только суметь их добиться.

Одна из этих подруг – Бланка. Пару лет назад мы начали встречаться вчетвером, поскольку Бланка была, как я полагаю, прикрытием для Эстер, чтобы иными вечерами сходить поужинать, не вызывая подозрений мужа. Чтобы алиби сработало, говорит Эстер, нужно, чтобы оно было не только правдоподобным, а правдивым, потому что ложь со временем позабудется, а правда – никогда. Если она говорит мужу, что идет ужинать с Бланкой, то она и идет с Бланкой. И с Хосе Карлосом. Впрочем, эту подробность она пропускает. Вполне естественно, для того, чтобы Хосе Карлос и Эстер могли поужинать, Бланке не хотелось прозябать. Словом, они начали приглашать и меня.

Хотя Бланка ни красавица и не страхолюдина, не высокая и не маленькая, но для своих сорока с небольшим она выглядит очень неплохо, и едва познакомившись с тобой, производит хорошее впечатление. Правда и то, что я бы в жизни к ней не приблизился, потому что мне даже в голову не приходило, что ее мог привлечь парень на десять лет моложе. Однако я ее привлек, и очень скоро мы сблизились, придя к отношениям, которые она называет маяком, а я – кораблекрушением. Несмотря на то, что мы уже давно не видемся и наши отношения могут считаться законченными, я время от времени продолжаю думать о ней. Поскольку она инженер, и очень умна, я во многом ей доверяю и многим делюсь. В один из тех моментов, когда мама была у врачей, и я не мог войти к ней, я решил рассказать Бланке о своей задумке, чтобы она помогла мне составить план.

- Привет, Винсенсо, что скажешь?

- Привет, Бланка, скажу, что мама упала.

- Господи боже, и сильно?

Едва услышав в трубке ее голос, я сразу успокоился. Мы стали разговаривать, и я объяснил ей, что мама сломала плечо, ей велели отдыхать, и что лечение этого перелома займет несколько месяцев.

- Она долгое время не сможет работать. И кроме того, Бланка, она уже пенсионного возраста, и мне пришло вголову привести дела в порядок. Я больше не могу и дальше так продолжать, пришло время взвалить все дела на себя. Тебе так не кажется?

Зная, что ответом мне будут мои же слова, я уже строил планы, прибегая к совершенно чуждым мне выражениям “взвалить все дела на себя” и “привести дела в порядок”.

- Это грандиозная мысль, Висенте.

- Как ты думаешь, по финансам это реально? У меня есть кое-какие сбережения, но я не знаю.

- Думаю, это выполнимо. Мне кажется идея очень, очень хороша. Тебе не хватало чего-то такого...

- Полагаешь, стоит попробовать?

- Ты же любишь свой магазинчик, разве нет?

Мгновение я колебался, прежде чем ответить.

- Да, люблю. Люблю, но...

- Так давай, действуй! Я должна тебя оставить, Винсенсо. Потом ты мне все расскажешь. Все будет хорошо, у тебя получится... Целую... Чао-чао. До встречи.

Я дал ей уйти. От ее внимания, хотя нам удалось поговорить лишь несколько минут, прежде чем она ушла на производственное собрание, я приободрился: шаг, который я хотел осуществить, не был неразумным, и мои усилия были бы оправданны. Винсенсо. Только она называла меня так. Это из-за одного итальянца, с которым она познакомилась, когда ей было восемнадцать, и она путешествовала по интеррейлу. [прим: интеррейл – европейский железнодорожный проездной, забронированный заранее по определенному маршруту на условиях безвозвратности] Некий, должно быть, потрясающий пиццайоло. [прим: владелец пиццерии] Когда Бланка рассказала мне о нем, меня одолел мощнейший приступ ревности, но очень быстро я понял, что она была права: глупо ревновать к прошлому, встречаясь со зрелой женщиной. Самым ужасным было бы то, что я оказался ее первым парнем, ведь до этого возраста она пребывала бы в девицах.

Успокоенный телефонным разговором с Бланкой, и разом наметив с легкой руки этой женщины план, я схватил телефон и позвонил своей сестре Нурии. К слову сказать, Бланку я и по сей день считаю очень хорошим человеком. Так вот, позвонив сестре, я поведал ей о том, как сильно ударилась при падении мать, и попросил ее прийти к нам в воскресенье пообедать. Она часто обедала с нами по воскресеньям, но далеко не всегда. Сестра была в разводе, у троих ее детей были разные отцы, и организовать визиты к нам для нее могло оказаться сложнее, чем преодолеть обычные трудности ее повседневной жизни. В те субботы и воскресения, когда не было детей, застать Нурию дома и затащить ее к себе было никоим образом невозможно, поскольку у нее всегда имелись планы с подругами или с каким-нибудь дружком, поэтому самое последнее, что ей хотелось бы, это прийти обедать с вдовой-матерью и братом “с душой улитки”, потому что, теперь я знал, это было так и не иначе.

Маме все равно, обедать с сестрой или без нее, у нее своя жизнь. Я хочу сказать, что мама не совсем типичная женщина, которой необходимо присутствие ее “цыпляток”, ее детушек, вокруг, чтобы чувствовать себя полезной. Мама вполне самодостаточна, она никогда не была домохозяйкой, всегда работала. Не то, чтобы она не любила мою сестру или у нее возникали проблемы с внуками, ничуть не бывало. Мама не из тех маньячек, которые предпочитают умереть в одиночестве и грусти, прежде чем кто-либо оставит отпечаток на их серебряных пепельницах или оцарапает ботинком паркет. Нет, моя мама – женщина, не озабоченная подобными домашними проблемами. Для нее дом имеет свое ограниченное функциональное предназначение, и я никогда не слышал ее жалоб из-за разбитого стакана или шерсти нашего пса на диване. Как она сама говорит, ей неприятно командовать людьми, возвышаться над ними. И я думаю, что еще больше она не хочет, чтобы ей что-либо навязывали. Таким образом, если звоню я, то все путем, но доведись звонить ей, и мы никогда не увидели бы детей. Несмотря на то, что матери было безразлично, придет ли к нам моя сестра, я, тем не менее, ее приглашаю. Мне хорошо известно, что так будет лучше для мамы, Нурии и для ее детишек. В общем-то, и для меня тоже.

По мнению родственников, сестрица Нурия немного похожа на мать, возможно, поэтому очень скоро ее муж оказывался лишним. Как я уже сказал, все ее дети от разных мужей, поскольку ей проще иметь ребенка от законного мужа. Сейчас она встречается еще с одним парнем и, судя по тому, как продвигаются у них дела, мне кажется, что очень скоро у меня будет четыре племянника и четверо бывших зятьев. Или пятеро, а может быть, и шестеро. Однако Нурия не понимает, что у нее аллергия на разного рода обязательства и договоры, и думает, что она просто невезучая, раз ей попадаются, по ее словам, одни недоделанные. На самом деле все дело здесь в матери, которая не научила ее терпению. Впрочем, это всего лишь мое мнение. В нашей семье терпение было только у меня. До этого воскресенья с проклятой паэльей.

Нурия заявилась с Хорхе, своим новым дружком, простым парнем немного моложе ее, общительным, и в кои-то веки, нормальным. Кое-что я плохо понимаю, и эта тема весьма щекотлива, чтобы выносить ее на обозрение чужих людей, тем не менее, мне кажется, что во сне отец дал мне четкие разъяснения, и я не мог больше ждать. Я должен был как можно раньше схватить быка за рога. Я тореро, конечно, не в буквальном смысле этого слова. Словом, пока готовилась паэлья, а Паркер в присутствии детей в необычайном возбуждении носился вокруг стола в ожидании цыплячьих костей, которые рано или поздно упали бы, я произнес:

- На днях мне приснился отец и...

Но никто не обратил на меня никакого внимания. Несколько разочарованный, я собрался с силами и снова открыл рот, чтобы продолжить:

- Я много думал в эти дни о делах, вертел так и этак и...

- Мне не нравится паэлья, я ее не люблю, – встряла крошка-племянница Амели́. Кстати, сестра дала ей это имя в честь фильма. Ей даже пришлось поругаться со служащей в отделе регистрации, которая, вполне логично, стремилась записать племянницу как Амелию, но Нурии удалось добиться своего, хотя никто из наших родственников не имеет ничего общего ни с Францией, ни с кинематографом.

- Как это не любишь паэлью? Ах какая замечательная паэлья, пальчики оближешь. Паэлью любят все испанцы. Паэлья – это достояние человечества. Она нравится даже каталанцам, – вмешался вышеупомянутый Хорхе, имевший весьма своеобразное чувство юмора. По-видимому, его отношения с моей сестрой находились в фазе гиперсексуальной суперактивности, и он просто хотел порадовать и осчастливить других настолько, насколько был счастлив сам.

- А мне не нравится, – упорствовала племянница.

- Съешь, как миленькая, – отрезала сестра, – и перестань трогать собаку.

- Не буду, – возразила девчушка, – и, между прочим, мама, у собаки есть имя, его зовут Паркер.

- Висенте, положи ей паэлью, – приказала сестра.

- Если она сказала, что не хочет паэлью, я могу приготовить что-то другое, – предложил я.

- Никакого другого, если есть паэлья, значит съест паэлью. Перестань тискать собаку! – заорала сестра.

- А я не хочу- у-у, – упрямо тянула племяшка Амели. – Па-а-аркер, красавчик, милашка-Паркер...

- Будет паэлья, ясно? Паэлья. – Сразу видно, что сексуальная активность не возымела столь положительный эффект на настроение Нурии, в отличие от ее возлюбленного.

- В самом деле, Нурия, мне это не трудно. Подогрею что-нибудь. Амели, ты любишь омлет? Есть также вчерашние котлетки. С кетчупом – объедение, – предложил я племяннице, которая прижималась личиком к собачьим ушам, все больше сияя от счастья.

- Ей нравится только паэлья, какую готовит ее отец, – уточнил Серхио, мой старший племянник.

Так вот в чем могла крыться истинная причина полного нежелания племянницы есть рис и внезапная одержимость ее матери, моей сестры, с которой она его проглотила. Это из-за дочери на Нурию накатывает умопомрачение, которое можно оправдать лишь тем, что девочка как две капли воды похожа на своего отца, которого Нурия не может даже видеть. Она ненавидит его так же страстно, как некогда обожала.

Нурия находится с бывшим мужем на ножах; они целыми днями ругаются из-за опеки, алиментов и машины, которая оформлена на сестру, а пользуется ею он. В конце концов, это беда всех разведенных, но сестра, порой, путает дочь со своим бывшим и начинает спорить с ней, настаивая на вещах, не относящихся к делу, например, на паэлье или проявлении ее нежности к собаке.

Итак, мы начинаем есть желтый рис в молчании. Кто знает, какой еще новый конфликт может возникнуть между Нурией и ее шестилетней дочерью? Тогда в течении следующих пятнадцати дней мне может не представиться снова возможности все рассказать, так что я набрался храбрости и выпалил то, что хотел:

- Я уже говорил вам, что хорошо подумал, и теперь хочу купить у мамы магазин.

Я следовал своему плану, этой территориальной перестройке, продиктованной обстоятельствами, которая, с моей точки зрения, никому не приносила вреда: купить магазин, стать предпринимателем, быть единственным ответственным лицом, внести кое-какие перемены, касающиеся торговли, и, начиная с этого момента, также начать подыскивать себе квартиру, и, возможно, в самый короткий срок переехать. Ничего другого не оставалось.

Минуту мама смотрела на меня. Нурия помимо воли продолжала есть. Она всегда ест, когда у нее бурлит кровь. Зная, какие неудержимо-яростные фантазии бушуют сейчас в ее голове, в которых мы с ее бывшим мужем являемся жертвами, я подложил ей побольше риса.

- Хотите еще немного? – предложил Хорхе, чтобы охладить накал страстей.

- Нет, спасибо, – ответила ему мама. – Что ты сказал? – этот вопрос она адресовала уже мне.

- Мама, я сказал, поскольку ты со своим плечом все равно... у меня есть кое-какие мысли по поводу магазина, которые мне хотелось бы осуществить... Кое-какие перемены, и я предпочитаю взяться за них сам. Я могу купить у тебя твою долю. Я уже посмотрел свои сбережения в банке.

- И мою, я говорю, мою долю ты тоже купишь, – выпалила Нурия, отрывая голову креветке.

- Хорошо, твоя... – начал было отвечать я сестре, но мама резко меня оборвала.

- Моя доля больше вашей, кроме того у меня треть наследства в свободном распоряжении.

- Да, мама, поэтому я объяснял Нурии, что ее часть...

- И будет так, как я захочу, – перебила меня мама.

- Да, конечно. Я считаю, идея была бы недурна, потому и предложил ее. Ты можешь пойти на пенсию, мы избавились бы от твоего пенсионного фонда, выгадали бы кое-какие деньжонки и…

Мама снова оборвала меня.

- Стало быть, ты уже все распланировал.

- Да, – несколько смущенно ответил я. Я представлял себе, что мое занятие делами было бы

любезной услугой с моей стороны, проявлением моей зрелости и ответственности.

- И сколько ты нам дашь? – живо поинтересовалась Нурия, не дав мне договорить и даже оставив на время креветок. Перспектива появления денег в ее кошельке заставила ее забыть об огорчительных неурядицах с ее бывшим. Сейчас она ласково поглаживала Паркера и сделала нечто окончательно и бесповортно запретное – дала псу цыплячье крылышко со своей тарелки. Это не метод воспитания собаки, но я ничего не сказал ей, потому что тема сегодняшнего разговора – отнюдь не обучение моего пса.

- Значит, по-твоему, я должна отправляться на пенсию.

- Нет, ма, это совсем не так, – сейчас наступало самое худшее. – Я только хочу, чтобы тебе жилось

спокойно и удобно, хочу обеспечить твое будущее. Я не знаю, но, по-моему, тащить на себе такой магазин тебе уже слишком тяжело. Ты устала. Я хочу сказать…

Она не дала мне продолжить.

- Избавиться от меня, вот чего ты хочешь.

- Так о какой сумме, хотя бы приблизительно, мы говорим? – сестра тадычит о своем. – У меня тут мысль. На эти деньги я куплю машину Даниэлю. – Даниэль это как раз тот самый бывший, которого она ненавидит. С Луисом, еще одним бывшим, вторым по счету, сестра, к счастью, чудесно ладит; он просто святой. С Эрнесто, самым первым, она не враждует, потому что он аргентинец, и половину времени живет там. – Мне нужна машина, на худой конец, подержанная.

- Мама… – обратился я к матери, стараясь направить разговор в действительно интересующее меня русло, но Нурия не собиралась уступать главную роль.

- Десять тысяч евро? Сколько может стоить магазин? Двадцать тысяч? Сто тысяч?

Я не удостоил ее ответа, хотя игнорировать сестру было трудно, поскольку она продолжала баловать Паркера, подкармливая его.

- Мам, помещение могло бы оставаться по-прежнему записанным на твое имя, я платил бы тебе за аренду, а ко мне перешло бы владение магазином, потому что если ты думаешь…

- Это дело я должна обдумать, – изрекла мама.

Я замолчал. До этой минуты мне удавалось действовать по плану, составленному Бланкой. Нурия воспользовалась моим молчанием, чтобы громко вопросить:

- Мне причитается такая же часть, как и ему, да, Хорхе?

Хорхе работает в какой-то посреднической фирме, и сестра уже хотела втянуть его в паучью сеть хитросплетений, сотканных ее любовными отношениями, в которых все перемешалось и запуталось, ничем не заканчиваясь. Однако Хорхе был благоразумен, и, оценив увиденное, не стал марать себя, ввязываясь в дрязги, хотя все мы знали, что не присоединиться в такой момент к сестре подобно смерти, ибо позже однозначно разразится скандал. Нурия из тех людей, кто либо с нами, либо против нас.

Я решил пойти в контратаку – в конце концов, сестра не мать.

- По завещанию – да, Нурия, но я работаю там все время с того самого дня, как умер отец, в то время как ты – нет. Это не одно и то же, – съязвил я. – И не подкармливай Паркера за столом!

- Что-то я не понимаю, – ответила она.

Сестра порядком мне надоела, я был сыт ею по горло. Вместо того, чтобы помочь мне убедить мать, она возводила воздушные замки, но я все же вооружился терпением и продолжил объяснения. Никто и не говорил мне, что будет легко.

- Послушай, дорогуша, я хочу сказать, что все эти годы я многое вкладывал в магазин. И еще... когда пайщик не вкладывает в дело ни гроша, его акции обесцениваются.

- Ты тоже ни гроша в него не вложил, – величественно сказала мать, шевеля торчащими из-под гипса пальчиками. То, что до этого момента мама хранила молчание, соблюдая спокойствие, не означало, что она смирилась, или то, что она хотя бы чуточку согласна со мной.

- Но я ухлопал на него кучу времени, мама, а это тоже вложение капитала. Мои акции из тех, что мы разделили с Нурией, количественно выросли. Их стало больше.

Меня расстроил недвусмысленный намек матери о деньгах, о моем недостаточном вкладе. У меня всегда имелась одна проблема – тенденция исчезать, быть невидимкой, изглаживаться из памяти. Разве не проводил я с ней в магазине эти двадцать лет по утрам, а зачастую, и по ночам? Неужели она не помнит это? Разве мое тело не занимало там место? Разве руки мои не оставляли следов на прилавке, на кассе, на компьютерной мышке, на стремянке? Я не вложил ни гроша, меня вообще там не было. Я почувствовал, что в животе у меня все опускается, и Паркер, очень чувствительный к моему душевному состоянию, оставил сестру, подошел ко мне и прижался к моей ноге, виляя хвостом, чтобы подбодрить меня и дать мне тепло, которого мне так порой не хватало. Видите ли, как я объяснял, в моей семье, не принято проявлять свои чувства и, тем более, открыто выражать или говорить о них. Более того, эти чувства вырываются из тебя, как грубые, непристойные ругательства, как внезапные кишечные газы, заставляющие тебя краснеть. Они заставляют тебя взрываться, теряя рассудок. Эти чувства всегда не ко времени и не к месту. От матери ты не добьешься проявления чувств, поскольку подобные разговоры ее не интересуют. С сестрой Нурией мы провели все детство и раннюю юность в смертельных схватках, сражаясь друг с другом до тех пор, пока я не превзошел ее в весе и росте, и она не отступила. В этих ссорах и драках бывало достаточно чувств и эмоций, чтобы изучить любое иное на данный момент. Я заставлял себя молчать и не попадать в ловушки.

- Можно мне включить телевизор? – спросил средний племянник, помешанный на мотоциклах, а в это воскресенье как раз проводились заезды.

Пока мальчишки смотрели на мотоциклы, а племянница, как одержимая, играла с моим мобильником (эта девчушка – ярая приверженка экранов, бедняжка, она является занозой для своей матери, поэтому они и ругаются), взрослые продолжали сидеть вокруг неудавшейся паэльи. Все вышло хуже, чем я предполагал. Я не мог выбросить из головы мысль о том, что вынося на свет столь деликатную тему и зная, что она потенциально могла всех обеспокоить, я сам породил эту ситуацию и причинил боль матери, которая и без того уже была ранена при падении. У сестры, наоборот, не шелохнулся ни один волосок из нелепого пучка на голове, который она соорудила. При всем моем уважении к сорокалетним женщинам, нет ничего хуже сорокалетней женщины, которая хочет казаться пятнадцатилетней. Если честно, я ждал от сестры чуть большей поддержки, потому что ей наш канцелярский магазинчик до лампочки, и, конце-то концов, я же не собирался ни продавать его, ни закрывать; я всего лишь предложил решение для нашей старенькой мамы. В предыдущие дни, когда я готовил свой план, мне и в голову не приходило, что Нурии мое предложение покажется плохим, и это меня бесило. Многие годы я одалживаю сестре деньги, чуть ли не с самого детства. Это я так называю одалживать, но на самом деле это эвфемизм. Я дарю ей деньги, или же она их из меня выуживает. Двадцать евро сегодня, пятьдесят завтра, а если учесть, как часто это происходит, то я даю Нурии больше денег, чем три ее бывшеньких вместе взятых. Это ясно, как божий день. Иной раз я подумываю, что не мешало бы намекнуть сестре, что она должна мне уже несколько добрых тысяч евро. Однако в другой раз, думаю иначе: “что же я за человек, если подсчитываю нужды и потребности сестры и племянников, особенно этих безвинных детей? Разве не для этого существует родня? И в конце концов, у меня нет собственных детей. Пока еще нет”.

Нурия никогда не вспоминает о деньгах, которые мне должна. Только на Рождество, делая мне замечательные подарки в виде компенсации. Только я, пожалуй, предпочел бы, чтобы она не делала мне таких шикарных подарков, а лучше вернула бы мне часть долга. Иногда эти подарки делаются на деньги, которые она попросила у меня в долг накануне. Правда, у меня есть некоторые преимущества перед сестрой – я не плачу за квартиру, поскольку живу с нашей матерью, и у меня есть работа, потому что я остался в магазинчике канцтоваров. Если бы Нурия осталась в магазине, то в нем не было бы работы для двоих. В любом случае, я занимаю место, которое в равной степени по праву могло бы быть ее, а поскольку сестра никогда не требовала себе это место, я не требую с нее долги. Мой друг Хосе Карлос, прагматик до мозга костей, говорит:

- Да ты делаешь Нурии одолжение тем, что она не должна заниматься матерью и делами.

Но это не совсем так. Нурия никогда ничего не хотела знать о магазине. Когда был жив отец, и наступало лето, он всегда нам заявлял: “Я не хочу видеть, как на каникулах вы лодырничаете, сидите дома и бьете баклуши. А ну-ка, живо, марш со мной в типографию!” И мы помогали ему проводить инвентаризацию, красить стены или делали еще какую-нибудь мелкую работенку. На самом деле отец был добродушным человеком, и каждый день в два часа дня разрешал нам пойти с друзьями в бассейн. Главное отличие между сестрой и мной в том, что она ненавидела весь июль сидеть взаперти, в то время как остальные развлекались. Мне, напротив, нравились освежающие тени опущенных жалюзи или прохладные уголки среди коробок с оборудованием, доходящих до потолка. Мне нравилось открывать книги, календари, почтовые открытки, безнадежно запоздалые журналы, которые никто никогда не забирал и, вероятно, никто никогда не прочтет. Одним словом, это был товар, который накапливался много лет, больше, чем было нам с сестрой в ту пору. Отец хранил его, потому что в свое время ему было жалко получать компенсацию с того издателя, который заболел, или с того представителя, которому не везло, который пил, или с которым круто обошлась жизнь. “Мода вернется, и когда-нибудь эти вещи станут антикварной стариной”, – говорил отец в оправдание накопившейся кучи бесполезного хлама. Отец не любил причинять боль. Этим качеством в людях я восхищаюсь, мне и самому хотелось бы им обладать.

Поэтому мне трудно видеть  расстроенную маму перед тарелкой с остывшей едой. Маму, не владеющую рукой, с различными синяками и кровоподтеками, ненакрашенную, не имеющую возможности сходить в парикмахерскую и поддерживать активный образ жизни, столь характерный для нее.

- Если я пойду на пенсию, что мне, по-вашему, делать? – спросила она.

“Слава богу! – вздохнул я с облегчением. – Скорее всего, эта мысль начала представляться ей не такой уж плохой”.

- Да мало ли что, мама. Например, встречаться с подружками, путешествовать, записаться на курсы, ходить в театр... Теперь для пенсионеров существует тысяча вещей.

- Для стариков, – поправила она. – Ты рассматриваешь меня как старуху, Висенте.

- Ты немножечко старенькая, бабуля, – вступила в разговор Амели, не поднимая головы от айфона.

Для другого типа пенсионеров я включил бы в список среди прочих великолепных дел – посвящение своего времени внукам, но я знаю, что для мамы это не выбор. Когда сестра оставляет нам детей, что случается довольно часто, она знает, что должна поговорить именно со мной, потому что это дядя занимается ими, то есть я. При необходимости, если я вижу, что матери не до малышей, я иду к Нурии домой, чтобы помочь ей, хотя, если честно, этот вариант нравится мне гораздо меньше, потому что ее квартира всегда напоминает обезьянью клетку, а я терпеть не могу беспорядок и какое-то время прибираю в доме. Когда Нурия вставляет ключ в дверь, она находит свою квартиру совершенно новой, в смысле чистоты и гигиены. В душе сестры, должно быть, что-то шевелится, потому что она от всего сердца целует меня, и, надеюсь, она делает это искренне. Она ласково обнимает меня, даря на прощание теплый поцелуй, и называет Крошка Тинин. Так она называла меня, когда мы были совсем маленькими и еще не дрались.

Как бывало много раз, разговор закончился, но не завершился. Сестра стремилась повернуть беседу на тему детских каникул и лагерей, и наш разговор ничем не закончился, потому что все переключились на другую тему. Я молчал и твердил себе: “нужно время, нужно подождать”. Обычно я думаю так, когда мне нужно успокоиться и подавить возмущение, связанное с третьими лицами. Однако я не успокаивался, так что пока все оживленно болтали, вероятно, для того, чтобы показать мне, что мое недавнее предложение не произвело на них ни малейшего впечатления, я поднялся и убрал со стола. На кухне я вывалил остатки паэльи в миску Паркера. Увидев, как мой пес с жадностью уплетает паэлью, я почувствовал, что вместе с объедками исчезает и мое стремление покорить неведомые земли.

hacer un raspón – повредить поверхность

coche seminuevo – машина, которая была в эксплуатации недолгое время, и имеющая небольшой пробег