Tan eufórico estaba que saqué el móvil para mandar un wasap a Blanca. Como es natural, no la |
Я пребывал в таком восторге, что достал мобильник и решил послать сообщение Бланке. Естественно, я ничего не рассказывал ей о бесславном провале моего меркантильного предложения путем организации паэльи, зато теперь, наконец-то, мои дела пошли в гору, и можно было сообщить ей о своих достижениях. По своей наивности мне вздумалось предложить Бланке до некоторой степени новую версию самого себя как энергичного оптимиста, независимого и дальновидного человека, который мог исправить все прошлые промахи и неблаговидные поступки, приведшие нас к крушению. Вернее, приведшие к крушению меня, поскольку она продолжала держаться на плаву. Тем не менее, собираясь написать сообщение, я заметил, что Бланка находится в контакте и, не раздумывая ни секунды, я вышел из приложения. У меня создалось впечатление, что она могла меня заметить, и было ощущение того, что ей не хотелось застать меня, раздумывающим о ней утром во вторник, если быть точным, то без двадцати пяти девять. Именно этим мне совсем не нравится Whatsapp. Мне не хочется, чтобы люди знали, что делаю я, и сам я не хочу знать, что делают они, тем более Бланка. Сюрприз – одно дело, а застать человека врасплох – совсем другое. Сейчас поясню. С самого начала у нас с Бланкой все было легко. Мне даже не приходило в голову понравиться ей, и, как я уже упоминал, первый шаг сделала она. Хосе Карлос и Эстер шли к нему домой перепихнуться, и на выходе из ресторана Бланка попросила меня, а точнее вынудила, отвезти ее домой. - Я приехал не на машине, – ответил я, – и мне нужно выгулять собаку. - Не будь тупицей, – заявила она, – я погуляю вместе с тобой и с твоей собакой, а потом ты отвезешь меня на такси. Какой породы твой пес? Я обожаю собак. Я плохо понял логику сказанного и подумал, что Бланка была дамой параноидального склада, действующей несколько прямолинейно, которая играючи использовала меня в качестве охранника-провожатого до дверей ее дома. Мы вывели Паркера, и Бланка была с ним очень мила и внимательна, даже более чем. Она не могла притворяться, пес и в самом деле заинтересовал ее, и, отведя Паркера обратно домой, я предложил Бланке подвезти ее на своей машине. На светофоре она поцеловала меня. Поцелуй – ничтожно редкое явление, случающееся в моей жизни, но нет ничего лучше неожиданного поцелуя. Я узнал это, будучи еще подростком. Тогда Лурдес, моя первая любовь, поцеловала меня, когда я этого совсем не ждал. Ее поцелуй был сродни ловушке, но очень приятной, он был потрясением, отпечатавшимся во мне, оставившим свой след. Повторить тот первый, поразивший меня поцелуй, было невозможно, но я сохранил его. И сегодняшним утром, пребывая в эйфории, по дороге в магазинчик, я совершенно неожиданно вспомнил о первом поцелуе Бланки на светофоре. Мне захотелось разделить с кем-нибудь свою радость. Когда тебе кто-то нравится, ты продолжаешь рассказывать ей о себе, даже если ты ей уже безразличен. Ты можешь только говорить, что и делаешь с завидным упорством, будто вручая дар, стоя на одном колене, словно нить ваших любовных отношений тянется в будущее, целиком не оборвавшись в прошлом. Знает ли она об этом или нет, но я продолжал жить с ясным представлением, куда ведет эта нить, мечтая о том, что мои сегодняшние действия, как хлебные крошки Мальчика с пальчик, снова приведут меня туда, где мне было хорошо и я был влюблен. К счастью, весьма неуместная атака стыдливости (или благоразумия) в конечном счете не дала мне приобщить Бланку к моим стратегическим достижениям, на деле достаточно робким, если взглянуть на них с другой стороны. Я убрал свой мобильник, открыл магазин и включил радио. Мой настрой оставался столь же приподнятым, и я решил, что ведущий “Радио Классика”, мой воображаемый друг, сегодня вынужден будет обойтись без меня. Я настроил приемник на волну коммерческой передачи, где крутили хиты прошлых лет, и завсегдатаем которой, обычно, тоже бывал. Мне было необходимо уже пережитое мною счастье. “Если я любил по привычке, то по привычке и забыл. Сила привычки – мой проводник и мой свет…” – пел Хайме Уррутиа, певец, который мне нравится, и в чьем образе мышления я часто вижу отражение самого себя. [прим: Хайме Уррутиа – один из участников испанской рок-группы Gabinete Caligari, речь идет о песне La Fuerza De La Costumbre (“Сила привычки”),с диска Camino Soria (1987)] На этот раз без проблем я сварил себе кофе и обслуживал посетителя, когда в магазин вошла Корина. Увидев румынскую работницу, я не встревожился, посчитав, что она спустилась вниз за покупками для приготовления обеда и зашла ко мне лишь доложить о развитии утренних событий. - Секундочку, – сказал я ей, заканчивая обслуживать покупателя. Когда мы остались одни, я выжидательно посмотрел на нее. Ну что еще там с моей матерью? У меня еще сохранилась изрядная доля эйфории, и я не ожидал ничего, кроме хороших новостей. - Я пришла сюда. - Вижу. Как вы там? – с искренним интересом спросил я. Вдруг стало очень приятно оттого, что мне есть с кем разделить происходящее в стенах моего дома, есть свидетель, который облегчил мою ношу. Я чувствовал прилив воодушевления. Сегодня ночью я мог остаться с Хосе Карлосом. Мы могли бы пойти в кино или куда-нибудь еще, или просто немного послушать музыку. По радио почти каждый день передавали неплохие концерты. Было бы неплохо снова стать завсегдатаем небольших местечек, где группы играют вживую. Будет ли Хосе Карлос дома, или он опять в разъездах? - Я пришла сюда, – настойчиво повторила Корина. – Она сказала, чтобы я пришла сюда. - У тебя что, нет денег? Разве ты не видела кошелек, который я оставил на кухне? В нем сорок евро на покупки. Ну такой красный, большой? Я совершенно точно положил его в коробку с разными вещицами. Я вконец сбился. Пожалуй, с утренним напряжением и метаниями по дому я мог и не показать ей, где лежат деньги на расходы. Я направился к кассе, чтобы дать ей оттуда несколько евро. Потом я вложил бы деньги, потому что в денежных вопросах мне нравилось быть щепетильным. Я протянул Корине деньги, но она отрицательно помотала головой. - Сеньора сказала, чтобы я шла в магазин помогать тебе. Несколько секунд ушло у меня на то, чтобы связать “сеньору” с моей матерью, которая оставалась дома непричесанной, в халате и ночной сорочке, и в которой было мало что царственного и величественного. - Что за сеньора? Моя мама? Корина согласно кивнула. - Мама сказала тебе, чтобы ты шла в магазин? - Она сказала, что дома все чисто, а здесь ты один не справишься. Я должен был предвидеть, что все это утреннее смирение, доброе отношение к переменам, было простой видимостью для того, чтобы выиграть время и притупить мои волнения. Мать даже и не думала смиряться с присутствием Корины, пристально смотревшей на меня в ожидании дальнейших указаний. Я был вынужден присесть. Меня будто палкой по голове огрели, будто хор из десятков человек кричал мне “Дурак! Какой же ты придурок!”. Сидя на стуле, я ощущал панику, видя перед собой Корину, стоящую на том же самом месте, что и двадцать четыре часа назад, когда я нанимал ее на работу. “Если ты ищешь во мне что-то особенное, я тебя разочарую… Не жди ничего нового от мужчины с привычками…” – продолжал распевать по радио Хайме Уррутиа. Мы вернулись к исходной точке: совместное проживание с пожилой женщиной, которой необходима помощь, и которая не хочет смириться с этим. Понятное дело, что у меня была паника, оттого что все получалось в видеоигре, идущей на экране, но не в той игре, что со свойственной мне ловкостью и умением настойчиво вел я. Это была уже другая игра. Неизвестный далекий и безразличный программист вынуждал меня играть в ином темпе и, пожалуй, в другой манере, которая, естественно, была мне незнакома. Кроме того, при моих теперешних возможностях решить эту обидную несправедливость было нелегко, главным образом потому, что я был привязан к магазину. До двух часов дня я не мог закрыть лавчонку и вернуться домой, чтобы продолжить наш с мамой разговор, точнее перебранку, поскольку говорить на эту тему спокойно было крайне сложно. Я мог отправить Корину обратно домой, чтобы она взвалила на себя плохое настроение моей матери, но тогда я рисковал тем, что мама уволила бы Корину, окончательно распрощавшись с ней. Я предпочел бы иное решение. Словом, я сказал Корине: - Хорошо, оставайся здесь. Проходи в подсобку, потом я поговорю с мамой. Мне очень жаль. Она злилась? - Нет. Я прибиру здесь? - Прибирешь? Ну… если ты считаешь, что это необходимо… Корина прошла за витрину, и я увидел, как она остановилась в закутке и поставила сумку в уголок. Мне вдруг стало стыдно, что эта женщина увидит, в каком состоянии пребывает невидимая никому часть магазина. За последние дни, что мама не занимала свой стул, как делала это всякий раз в рабочее время, наша конторка пришла в некое запустение, я мало следил за порядком. Грязные чашки и ложки скапливались в маленькую кучку, ожидая свободного времени (и моего желания) помыть их. А туалет? У меня не было ни малейшего представления, каков был туалет, однозначно одно – крышка унитаза поднята, что вечно раздражало маму и сестру. Они всегда запрещали мне держать унитаз открытым, так что наипервейшее, что я сделаю, обзаведясь собственным домом, войду в туалет, подниму крышку и оставлю ее поднятой так долго, насколько мне вздумается. Уж слишком мама и сестрица занудны по поводу этой темы. - Где лежат вещи для уборки? - Здесь, в туалетной, под умывальником, но если ты не хочешь... - У тебя нет перчаток? Перчаток у меня не было. Мама была единственной, кто занимался уборкой туалета, и я был не в курсе, пользовалась ли она резиновыми перчатками или нет. Я просто дал ей деньги, а она пошла и купила. Когда Корина отмыла жалкие метры подсобки и оставила сверкающими чашки и ложки, она снова оказалась передо мной. - А что теперь? Чудесным образом мне пришло в голову наклеить ценники на последний заказанный товар, чем Корина и занималась все оставшееся утро, по счастью, недолгое. Пока она наклеивала ярлычки, я занялся расчисткой офисного стола, на котором в течение последней недели медленно накапливалась почта, накладные, счета и реклама.
|