|
XIII
Viole Bernardina antes que traspasara el hueco del portalón, y salió a recibirle con demostraciones de vivo contento, mirándole como un aparecido, como un resucitado. «Dame café -le dijo el ciego con trémula voz-. Siento... nada más que un poquito de debilidad». Llevole adentro la fiel criada, y con rara discreción se abstuvo de decirle que la señorita Cruz había estado tres veces durante la noche buscándole, muerta de ansiedad. Mucha prisa corría comunicar el hallazgo a las angustiadas señoras; pero no urgía menos dar al fugitivo el desayuno que con tanta premura pedían la palidez de su rostro y el temblor de sus manos. Con toda la presteza del mundo preparó Bernardina el café, y cuando el ciego ávidamente lo tomaba, dio instrucciones a Cándido para que le retuviese allí, mientras ella iba a dar parte a las señoras, que sin duda le creían muerto. Lo peor del caso era que Hipólito Valiente, el héroe de África, estaba [249] aquel día de servicio. «Ya que no tenemos aquí al viejo, que sabe embobarle con historias de batallas -dijo Bernardina a su marido-, entreténle tú como puedas. Cuéntale lo que se te ocurra; inventa mentiras muy gordas. No seas bruto... En fin, lo que importa es que no se nos escabulla. Como quiera salir, le sujetas, aunque para ello tengas que amarrarle por una pata».
Rafael no mostró después del desayuno deseos de nuevas correrías. Estaba tan decaído de espíritu y tan alelado de cerebro, que sin esfuerzo alguno le pudo llevar Cándido al taller de polvorista donde trabajaba. Hízole sentar en un madero, y siguió el hombre en su faena de amasar pólvora y meterla en los cilindros de cartón que forman el cohete. Su charla continua, a ratos chispeante y ruidosa como las piezas de fuego que fabricaba, no sacó a Rafael de su sombría taciturnidad. Allí se estuvo con quietud expectante de esfinge, los codos en las rodillas, los puños convertidos en sostén de las quijadas, que parecían adheridas a ellos por capricho de Naturaleza. Y oyendo aquel rum rum de la palabra de Valiente, que era un elogio tan enfático como erudito del arte pirotécnico; y sin enterarse de nada, pues la voz del polvorista entraba en su oído, pero no en su entendimiento, [250] se iba engolfando en meditaciones hondísimas, de las cuales le sacó súbitamente la entrada de su hermana Cruz y de D. José Donoso. Oyó la voz de la dama en el corralón: «¿Pero dónde está?». Y cuando la sintió cerca, no hizo movimiento alguno para recibirla.
Cruz, cuyo superior talento se manifestaba señaladamente en las ocasiones críticas, comprendió al punto que sería inconveniente mostrar un rigor excesivo con el prófugo. Le abrazó y besó con cariño, y D. José Donoso le dio palmetazos de amistad en los hombros, diciéndole: «Bien, bien, Rafaelito. Ya decía yo que no te habías de perder... que ello ha sido un bromazo... Tus pobres hermanas muertas de ansiedad... Pero yo las tranquilizaba, seguro de que parecerías».
-¿Sabes que son tus bromas pesaditas? -dijo Cruz sentándose a su lado-. ¡Vaya que tenernos toda la noche en aquella angustia! Pero en fin, la alegría de encontrarte compensa nuestro afán, y de todo corazón te perdono la calaverada... Ya sé que Bernardina te ha dado el desayuno. Pero tendrás sueño, pobrecillo. ¿Dormirías un rato en tu camita?
-No necesito cama -declaró Rafael con sequedad-. Ya sé lo que son lechos duros, y me acomodo perfectamente en ellos.
Habían resuelto Donoso y Cruz no contrariarle, [251] afectando ceder a cuanto manifestara, sin perjuicio de reducirle luego con maña. «Bueno, bueno -manifestó Cruz-; para que veas que quiero todo lo que tú quieras, no contradigo esas nuevas opiniones tuyas sobre la dureza de las camas. ¿Es tu gusto? Corriente. ¿Para qué estoy yo en el mundo más que para complacerte en todo?».
-Justo -dijo D. José revistiendo su oficiosidad de formas afectuosas-. Para eso estamos todos. Y ahora, lo primero que tenemos que preguntar al fugitivo es si quiere volver a casa en coche o a pie.
-¡Yo... a casa! -exclamó Rafael con viveza, como si oído hubiera la proposición más absurda del mundo.
Silencio en el grupo. Donoso y Cruz se miraron, y en el mirar sólo se dijeron: «No hay que insistir. Sería peor».
-¿Pero en dónde estarás como en tu casa, hijo mío? -dijo la hermana mayor-. Considera que no podemos separarnos de ti, yo al menos. Si se te antoja vagabundear por los caminos, yo también.
-Tú, no... Déjame... Yo me entiendo solo.
-Nada, nada -expuso Donoso-. Si Rafael, por razones, o caprichos, o genialidades que no discuto ahora, no señor, no las discuto; [252] si Rafael, repito, no quiere volver a su casa, yo le ofrezco la mía.
-Gracias, muchas gracias, Sr. D. José -replicó desconcertado el ciego-. Agradezco su hospitalidad; pero no la acepto... Huésped molestísimo sería...
-Oh, no.
-Y créanme a mí... En ninguna parte estaré tan bien como aquí.
-¡Aquí!
Volvieron a mirarse Donoso y Cruz, y a un tiempo expresaron los ojos de ambos la misma idea. En efecto, aquel deseo de permanecer en casa de Bernardina era una solución que por el momento ponía fin a la dificultad surgida; solución provisional que daba espacio y tiempo para pensar descansadamente en la definitiva.
«¡Vaya, qué cosas tienes! -dijo Cruz, disimulando su contento-. ¡Pero hijo, aquí!... En fin, para que veas cuánto te queremos, transijo. Yo sé transigir; tú no, y a todos nos haces desgraciados».
-Transigiendo se llega a todas partes -declaró D. José, dando mucha importancia a su sentencia.
-Bernardina tiene un cuarto que se te puede arreglar. Te traeremos tu cama. Fidela y yo turnaremos para acompañarte... Ea, ya [253] ves cómo no soy terca, y me doblego, y... Conviene, en esta vida erizada de dificultades, no encastillarnos en nuestras propias ideas, y tener siempre en cuenta las de los demás, pues eso de creer que el mundo se ha hecho para nosotros solos es gran locura... Yo, ¡qué quieres!, he comprendido que no debo contrariarte en ese anhelo tuyo de vivir separado de nosotras... Descuida, hijo, que todo se arreglará... No te apures. Vivirás aquí, y vivirás como un príncipe.
-No es preciso que me traigan mi cama -indicó Rafael, entrando ya en familiar y cariñoso coloquio con su hermana mayor-. ¿No tendrá Bernardina un catre de tijera? Pues me basta.
-Quita, quita.. Ahora sales con querer pintarla de ermitaño. ¿A qué vienen esas penitencias?
-Si nada cuesta traer la camita -apuntó D. José.
-Como quieran -manifestó el ciego, que parecía dichoso-. Aquí me pasaré los días dando vueltas por el corralón, conversando con el gallo y las gallinas; y a ratos vendré a que Cándido me enseñe el arte de polvorista... no vayan a creer ustedes que es cualquier cosa ese arte. Aprenderé, y aunque no haga nada con las manos, bien puedo sugerirle [254] ideas mil para combinar efectos de luz, y armar los ramilletes, y los castillos y todas esas hermosas fábricas de chispas, que tanto divierten al respetable público.
-Bueno, bueno, bueno -clamaron a una Donoso y Cruz, satisfechos de verle en tan venturosa disposición de ánimo.
Brevemente conferenciaron la dama y el fiel amigo de la casa, sin que Rafael se enterase. Ello debió de ser algo referente a la traída de la cama y otros objetos de uso doméstico. Despidiose Donoso abrazando al joven ciego, y este volvió a caer en su murria, presumiendo que su hermana, al hallarse sola con él, le hablaría del asunto que causaba las horribles desazones de todos.
«Vámonos a la casa -dijo Cruz, cogiendo del brazo a su hermano-. Tengo miedo de estar aquí, Sr. Valiente... No es desprecio de su taller, es... que no sé cómo hay quien tenga tranquilidad en medio de estas enormes cantidades de pólvora. Supóngase usted que por artes del enemigo cae una chispa...».
-No, señorita, no es posible...
-Cállese usted. Sólo de pensarlo, parece que me siento convertida en pavesas. Vamos, vámonos de aquí. Antes, si te parece, daremos un paseíto por el corralón. Está un día precioso. Ven, iremos por la sombra. [255]
Lo que el señorito del Águila recelaba era cierto. La primogénita tenía que tratar con él algo muy importante, reciente inspiración sin duda, y último arbitrio ideado por su grande ingenio. ¿Qué sería?
«¿Qué será?» -pensó el ciego temblando, pues todo su tesón no bastaba para hacer frente a la terrible dialéctica de su hermana. Principió esta por encarecer las horrendas amarguras que ella y Fidela habían pasado en los últimos días, por causa de la oposición de su querido hermano al proyecto de matrimonio con D. Francisco.
-Renunciad a eso -dijo prontamente Rafael-, y se acabaron las amarguras.
-Tal fue nuestra idea... renunciar, decirle al buen D. Francisco que se fuera con la música a otra parte, y que nos dejase en paz. Preferimos la miseria con tranquilidad a la angustiosa vida que ha de traernos el desacuerdo con nuestro hermano querido. Yo dije a Fidela: «Ya ves que Rafael no cede. Cedamos nosotras, antes que hacernos responsables de su desesperación. ¡Quién sabe! Cieguecito, puede que vea más que nosotras. ¿Su resistencia será aviso del Cielo, anunciándonos que Torquemada, con el materialismo (como él dice) del buen vivir, nos va a traer una infelicidad mayor que la presente?». [256]
-¿Y qué dijo Fidela?
-Nada: que ella no tiene voluntad; que si yo quería romper, por ella no quedara.
-¿Y tú qué hiciste?
-Pues nada por el pronto. Consulté con D. José. Esto fue la semana pasada. A ti nada te dije, porque como estás tan puntilloso no quise excitarte inútilmente. Pareciome mejor no hablar contigo de este asunto hasta que no se resolviera en una o en otra forma.
-¿Y Donoso qué opinó?
-¿Donoso...? ¡Ah...!
|
XIII
Рафаэль не успел еще войти в ворота, как Бернардина заметила его и радостно выбежала навстречу, разглядывая словно призрак или выходца с того света.
«Дай мне кофе,— сказал слепой дрожащим голосом.— Я чувствую... нет, ничего, только небольшая слабость». Верная служанка ввела Рафаэля в дом. Проявив благоразумие и такт, она ни словом не обмолвилась о том, что сеньорита Крус, полумертвая от волнения, трижды в эту ночь прибегала к ней в поисках брата. Надо было поскорее сообщить измученным сестрам о приходе беглеца, но еще важнее было накормить его: этого настойчиво требовали бледность лица и дрожащие руки слепого. В мгновение ока Бернардина сварила кофе, и пока Рафаэль, обжигаясь, глотал горячий напиток, наказала мужу никуда не выпускать гостя, сама же опрометью бросилась успокоить сеньор, без сомнения считавших брата погибшим. Как назло, Иполито Бальенте, африканского героя, не было в тот день дома. «Вот досада, старика нет, — сказала Бернардина мужу,— он всегда умеет развлечь сеньора историями о сражениях. Займи бедняжку как можешь. Рассказывай, что в голову взбредет. Сочини, наври что-нибудь позанятней. Пошевели мозгами... Самое главное — не дать ему удрать. Если захочет улизнуть, задержи его, хоть за ногу привяжи, но не пускай».
Однако после завтрака Рафаэль не выказал стремления к новому побегу. Он так пал духом и так отяжелел, что покорно последовал за пиротехником в его мастерскую. Кандидо усадил слепого на чурбан, а сам снова взялся за прерванное-занятие — засыпку пороха в гильзы для ракет. Но нескончаемая болтовня, искрящаяся весельем и шумливая, как потешные огни, которые хозяин мастерил, не вывела Рафаэля из угрюмой молчаливости. Он сидел в неподвижной и выжидательной позе сфинкса: упершись локтями в колени и опустив подбородок на ладони, казалось приросшие к его лицу по странному капризу природы. Рассеянно прислушивался он к жужжанию Бальенте, к велеречивым и пространным восхвалениям пиротехнического искусства, не вникая, однако, в слова мастера, задевавшие лишь его слух, но не разум. Неожиданный приход Крус и дона Хосе Доносо вырвал Рафаэля из глубокой задумчивости. До него донесся со двора знакомый голос: «Где же он?» — но он не сделал ни малейшего движения навстречу сестре.
В критические минуты непогрешимое чутье Крус особенно бросалось в глаза. Сеньора тотчас поняла, что ей не следует быть чрезмерно строгой с беглецом. Она обняла и нежно поцеловала брата, а дон Хосе дружески похлопал его по плечу со словами: «Ладно, ладно, Рафаэлито. Я говорил им, что ты не пропадешь... Все это просто шутка... Бедные твои сестры чуть не умерли с горя... Но я их успокаивал, я был уверен, что ничего с тобой не случится».
— Недобрые у тебя шутки, — сказала Крус, подсаживаясь к брату. — Подумай только, держать нас всю ночь в такой тревоге! Но теперь ты снова с нами, все тревол-; нения забыты, и я от всего сердца прощаю тебе эту без рассудную выходку... Бернардина уже накормила тебя, теперь ты должен отдохнуть, бедняжка. Тебе бы поспать немного на своей кровати...
— Мне не нужна кровать, — промолвил Рафаэль сухо. — Я уже проспал ночь на жестком ложе, и оно меня вполне устраивает.
Доносо и Крус решили не прекословить и для виду во всем соглашаться со слепым: потом легче будет уломать его.
— Хорошо, хорошо, — проговорила Крус. — В доказательство того, что я во всем иду тебе навстречу, я не стану возражать против жесткой постелр. Тебе она по вкусу? Отлично! Я на то и живу на свете, чтобы угождать тебе во всем.
— Правильно, — подхватил дон Хосе, прикрывая свою озабоченность ласковыми словами. — Для того мы все и существуем. И наш первый вопрос беглецу: хочет ли он ехать домой в коляске, или пойдет пешком?
— Я… домой? — встрепенулся Рафаэль, словно услышав самое нелепое предложение. Все умолкли. Доносо и Крус переглянулись, и в их глазах читалось: «Не надо настаивать. Будет только хуже».
— Но где же ты хочешь жить, мой мальчик? — произнесла старшая сестра. — Подумай, ведь мы «е можем жить без тебя, я по крайней мере. Если тебе нравится бродить по дорогам, я пойду вместе с тобой.
— Ты, нет... и не думай... Я обойдусь без тебя.
— Полно, полно, — вмешался Доносо. — Если Рафаэль по какой-либо причине, будь то прихоть или серьезные обстоятельства, — я сейчас не собираюсь, да, сеньор, не собираюсь обсуждать их,— если Рафаэль, повторяю, не желает вернуться домой, я предлагаю ему поселиться у меня.
— Благодарен, премного благодарен, сеньор дон Хосе, — ответил в замешательстве слепой. — Благодарю вас за гостеприимство, но не могу принять его... Я был бы слишком докучливым гостем...
— О нет.
— И поверьте... Нигде мне не будет так хорошр, как здесь.
— Здесь!
Снова Крус и Доносо переглянулись, и взгляд обоих выразил одну и ту же мысль. В самом деле, желание слепого остаться в доме Бернардины разрешало временно все трудности и давало возможность спокойно и не торопясь поразмыслить над окончательным решением.
— Ну что ты говоришь! — сказала Крус, скрывая свою радость. — Мой мальчик, здесь!.. Но в конце концов, чтобы ты убедился, как мы тебя любим, я уступлю. Я умею уступать; ты же своим упорством делаешь всех нас несчастными.
— Было бы желание, а договориться всегда можно, — промолвил дон Хосе многозначительно.
— У Берндрдины есть комната, которую можно приспособить под жилье. Мы перевезем сюда твою кровать. Фидела и я по очереди будем навещать тебя. Как видишь, я не упряма, я покладиста и... В этой жизни, тернистой и полной невзгод, нельзя всегда стоять на своем; нужно прислушиваться и к мнению других; думать, будто весь мир создан для тебя одного, — безрассудство... Так и я — что поделаешь! — поняла, что не следует противоречить, раз уж ты так жаждешь жить отдельно от нас... Будь спокоен, мой мальчик, все войдет в свою колею... Не горюй. Будешь и здесь жить по-княжески.
— Нет нужды перевозить сюда обстановку, — сказал Рафаэль, невольно подчиняясь дружескому и ласковому тону старшей сестры. — Разве у Бернардины не найдется складной кровати? А больше мне ничего и не надо.
— Оставь, оставь! Еще что выдумал — жить отшельником. Что за покаяние такое?
— Ведь прислать кровать ничего не стоит, — вставил дон Хосе.
— Ну, как хотите, — заявил слепой с довольным видом. — Здесь дни мои пройдут в прогулках по двору, в беседах с петухом и курами. Кавдидо понемногу научит меня своему ремеслу — это не бог весть какое искусство., Я овладею им и, даже если не приложу рук к делу, смогу давать Кандидо полезные советы: как сочетать световые эффекты, как устраивать букеты, каскады и красивые гирлянды, которые так нравятся почтенной публике. — Вот и прекрасно, — воскликнули в один голос Крус и Доносо, обрадованные столь счастливым расположением духа Рафаэля.
Сеньора и ее верный друг наскоро и незаметно для Рафаэля перебросились несколькими фразами насчет доставки кровати и других домашних вещей. Затем Доносо обнял слепого и распрощался, а Рафаэль вновь погрузился в меланхолию, предполагая, что сестра, оставшись с ним наедине, заговорит о причине всех треволнений.
— Пойдем в дом, — предложила Крус, взяв брата за руку. — Мне как-то не по себе здесь, сеньор Бальенте... Это не от пренебрежения к вашей мастерской, а... не знаю, как можно чувствовать себя спокойно, когда кругом столько пороха. Вдруг, не дай бог, упадет искра...
— Нет, сеньорита, это невозможно...
— Почем знать. При одной мысли об этом я так и даижу себя сгоревшей дотла. Нет уж, пойдем отсюда. Если хочешь, Рафаэль, давай прогуляемся по двору, в тени. День такой чудесный. Поднимайся.
Чего сеньорито дель Агила опасался, то и случилось. Старшая сестра явно намеревалась заговорить с ним о чем-то необыкновенно важном. Какое еще вдохновенное решение своего изворотливого ума преподнесет она ему?
«Что-то будет?» — с трепетом думал слепой: ему не хватало твердости встретиться лицом к лицу с несокрушимой рассудительностью сестры. Крус начала с преувеличенного описания ужасных мук, которые она испытывала последнее время из-за того, что ее любимый Рафаэль противится задуманному браку Фиделы с доном Франсиско.
— Откажитесь от него, — торопливо сказал Рафаэль, — и все мучения кончатся.
— Мы и сами думали об этом... Отказаться, сказать добрейшему дону Франсиско, чтобы он искал себе другую невесту, а нас оставил в покое. Лучше жить в нищете, но в мире, чем чахнуть от тоски в раздоре с любимым братом. И я сказала Фиделе: «Видишь, Рафаэль не уступает. Уступим мы, чтобы не быть причиной его страданий. Кто знает? Он слеп, но, быть может, прозорливее нас. Не подсказано ли его упорство небом, не предупреждает ли оно нас, что Торквемада с его, как он выражается, материализмом благоденствия, принесет нам еще большие несчастья?
-— И что же ответила Фидела?
— Ничего. Сказала, что не ей решать, что если я нарушу сговор, она не станет противиться.
— Как же ты поступила?
— Пока никак. Я посоветовалась с доном Хосе. Это было на прошлой неделе. Тебе я ничего не рассказала: <ты ведь такой впечатлительный, мне не хотелось зря волновать тебя. Я сочла за лучшее умолчать об этом, пока мы не придем к окончательному решению.
— А каково мнение Доносо?
— Доносо? Ах!..
|