Port Royal. Jamaica
La muchachita negra continuó moviendo con monótono impulso el enorme abanico de plumas
que colgaba del techo y con el que trataba de proporcionar algo de aire fresco a los hombres
acomodados en el porche.
Sebastian Colbert sudaba. Su camisa y su traje, inmaculados por la mañana, presentaban ahora
cercos en el cuello, las axilas y la pechera. Hasta el sombrero, olvidado sobre una silla, mostraba su
contorno oscurecido.
Para un hombre obeso como él, el tiempo estaba resultando realmente infernal. Y se había
agravado con la lluvia caída durante la noche, que, lejos de refrescar el ambiente, originó una densa
nube de vapor caliente que envolvió la isla de norte a sur y que en eso momentos los mortificaba.
Muchos temían que eso pudiera ser la avanzadilla de un huracán, porque si bien Jamaica no sufría
esos fenómenos con la frecuencia de otras islas, tampoco estaba libre de ellos.
Colbert miraba a la esclava y maldecía por lo bajo a una raza que se adaptaba a la incomodidad
del pegajoso clima.
– Estos jodidos negros vivirían en el infierno y aún tendrían frío. No me explico cómo soportan
semejante calor.
El comentario captó la atención de su anfitrión, y de Edgar, que también estaba presente.
– Supongo que fueron creados para soportarlo todo, ¿no? -dijo el hombre.
– Es posible. Si Dios no hubiera pensado en ello, ¿quién iba a recolectar en esta jodida isla?
– Bien, volvamos al tema que nos ocupa. ¿Qué piensa de mi propuesta, señor Colbert?
Sebastian y su hijo se habían encontrado con él en una reunión de negocios en la ciudad y el
hacendado insistió en invitarlos a un refrigerio en su casa de Port Royal, una magnífica construcción
de estilo inglés, de dos pisos, blanca toda ella, con un amplísimo patio-jardín y cocheras. El hombre
pasaba allí la mayor parte del tiempo, dejando el cuidado de su hacienda en manos de un capataz.
Se llamaba Noah Houston y, además de sus tierras sembradas de caña y café, poseía dos garitos
ruinosos en el puerto para los marineros que visitaban la isla, una sala de juego a la que acudían los
dueños de las plantaciones y vividores con la bolsa llena y tres burdeles. Edgar había perdido una
buena suma de dinero en sus mesas de juego y gastado más de lo prudente con sus putas desde que
regresó de Inglaterra. El hotel más caro de la isla era también propiedad de Houston.
A Sebastian no le agradaba aquel sujeto. Tenía demasiado dinero, demasiado poder y demasiadas
tierras que competían con las suyas. Pero no podía ni debía oponérsele, porque sus influencias a la
hora de fijar los mejores precios para sus productos le resultaban útiles.
Lo que más le desagradaba de Houston, sin embargo, era lo que se comentaba en los corrillos de
las tertulias. Se decía que era un pervertido, y no solamente con las mujeres. Al parecer, gozaba
martirizando a jóvenes a los que compraba, o que caían en sus manos por deudas de juego. Para
Noah Houston no existían distinciones en cuanto al sexo. Hembras o varones eran lo mismo.
Y no ocultaba su debilidad.
– Tendré que pensarlo detenidamente -respondió Sebastian-. Usted sabe el motivo por el que
compré a ese blanco cuando lo trajeron a Port Royal.
Noah asintió y chascó los dedos para que les sirvieran otro vaso de limonada fría.
– No tarde demasiado en tomar una decisión, Colbert.
Éste lo miró de hito en hito. Tenía la planta de un caballero y a sus casi sesenta años seguía
siendo atractivo y arrogante como pocos. Sí, seguro que podía encandilar a cualquier mujer, pensó
con un ramalazo de desprecio y envidia a la vez. Pero para desgracia de las pocas casaderas de Port
Royal, Houston sólo estaba interesado en la compra de esclavas para sus burdeles -siempre que
fueran bonitas– o para sus tabernas -si carecían de atractivos-. Una recua de esclavos faenaban en sus
distintas propiedades como camareros, limpiadores o cocheros. Y guardaba los mejores ejemplares
para su casa. Todos, sin excepción, pasaban por sus aposentos, ya fuera de mutuo acuerdo o a la
fuerza.
Se rumoreaba, aunque Colbert no estaba seguro de que fuera cierto, que hacía meses se había
encaprichado de un robusto negro al que vio en la subasta de esclavos. Lo compró y trató de
seducirlo, como hacía con todos. Porque la seducción -decía él– formaba parte del encanto. Regalos
y dinero. Nunca la libertad, por supuesto. Curiosamente, se contaba que a aquel bracero llegó incluso
a ofrecérsela. Pero él se negó.
– Realmente, Houston… ¿por qué está usted tan interesado en mi esclavo? -preguntó Sebastian.
El otro exhibió una sonrisa ladina, pero calló.
Colbert siguió con el hilo de sus pensamientos. Había oído contar que a aquel tipo negro como
la noche, Houston lo hizo desnudar, mandó que lo atasen a un carro, lo azotó y después lo sodomizó.
Cuando acabó con él, tomó una pistola y le disparó en la cabeza, sin importarle el precio desorbitado
que había pagado por tan magnífico espécimen. Y cabía pensar que quisiera comprar a Miguel con
parecidos fines.
Houston no era estúpido y había esperado a que se encontraran cómodos y más frescos. De
todos modos, su propuesta de comprar al español lo había tomado por sorpresa.
– Si he de serle sincero, amigo Sebastian -dijo Noah-, no me agradó que superase la oferta de mi
empleado en la subasta. Si yo hubiera podido acudir, no se habría quedado usted con ese esclavo. Me
interesa comprárselo y, además, he oído por ahí que han surgido problemas en su plantación.
– ¿Quién ha propagado eso? -se picó Colbert.
– Ya sabe… Los negros hablan. Y hablan mucho, a veces. Alguno de sus esclavos se lo ha dicho
a otro esclavo, y ese a otro, y a otro… Estas cosas son así. Un castigo de esa índole acaba por
conocerse, no son muy frecuentes. Se dice que su hijo -miró directamente a Edgar, pero sin incluirlo
en la conversación– casi lo mató con el látigo.
Colbert rezongó, disgustado porque lo que sucedía en su hacienda pudiera estar en boca de
todos. Edgar, por su parte, enrojeció, humillado por Houston.
– Compré a esos dos españoles como venganza.
– Lo sé. Y no seré yo quien le diga si fue o no un acierto. Yo sólo quiero hablar de negocios.
Usted es un hombre inteligente. Y yo tengo mis informadores. Por lo que sé, el orgullo de ese
muchacho le está ocasionando problemas. Usted y yo sabemos que, tarde o temprano, acabará
matándolo de una paliza, o de un disparo -insinuó, mirando de nuevo a Edgar-. Carne de cañón, por
decirlo de algún modo. Y no dudo que le ha hecho pagar por la muerte de su hijo durante el tiempo
que ha dispuesto de él.
– Tengo pensado algo más para ese desgraciado.
– Colbert -se inclinó hacia adelante-, le ofrezco el doble de lo que pagó por él. No me importa
que me lo ceda algo… estropeado.
– ¿Está dispuesto a pagarme cien libras?
Noah le palmeó la rodilla con un gesto de camaradería que desagradó a Sebastian.
– Amigo mío, recuerde que mi empleado estaba en la subasta.
Colbert se removió en su asiento, pero no cejó.
– La subasta es un hecho del pasado. Ahora negociamos otra transacción.
– Piénselo. Usted recupera su inversión duplicada y yo obtengo lo que quiero. Además…, no
voy a ocultarle que sé que mis pequeños vicios corren ya de boca en boca, así que su venganza será
completa si me lo vende. Supongo que sabe a qué me refiero…
Sebastian disimuló su repulsión. Pero el negocio era redondo y sabía que a Houston no le faltaba
razón: Edgar había matado a uno y a punto estuvo de hacerlo también con el otro. Y él no deseaba
perder su dinero ni tener que romperle la cabeza a su hijo. Por otro lado, imaginar lo que pasaría
aquel jodido español en las zarpas de Houston acabó de decidirlo. Asintiendo, tendió una mano, que
el otro aceptó presuroso.
– En una semana lo tendrá aquí -le aseguró al hombre.
Noah sonrió como un gato satisfecho y mentalmente se congratuló de ser ya dueño del español.
Tuvo un amago de erección sólo de pensar en ello. Sí, merecía la pena el precio que iba a pagar.
Sin imaginar el destino que tramaban para él, Miguel trataba de recuperar las fuerzas con un
único propósito: vengarse de Edgar Colbert, de su padre y de todos los que llevaran su sangre.
Después del castigo, lo dejaron al cuidado de una mujer negra, que consiguió arrancarlo del
infierno. Durante días se debatió entre la vida y la muerte, delirando, presa de las fiebres. No fueron
los azotes, sino la inmundicia que impregnaba el largo látigo de Edgar la que provocó la infección.
Dos factores lo habían hecho seguir adelante y no abandonarse al dolor y la frustración: las
atenciones de aquella vieja esclava, con su dedicación y cariño, y el odio más infinito hacia los
Colbert.
Transcurrido casi un mes, aún se encontraba debilitado. Había perdido peso, estaba demacrado y
unas profundas ojeras ribeteaban su ardiente mirada verde, a la que la cólera y las fiebres habían
dotado de un brillo demoníaco.
Miguel recordaba vívidamente cada golpe, el insoportable dolor y la agonía de su larga
convalecencia. No se le iba de la cabeza la imagen de Diego mirándolo fijamente, sus dedos
ensangrentados, su cuerpo cayendo al vacío… Pero eso, lejos de postrarlo, lo alimentaba. Hora a
hora, minuto a minuto, cebaba su inquina.
No hacía nada para mitigar esos recuerdos. Porque necesitaba rememorarlos todos -los azotes,
el siseante chasquido del látigo en su espalda y la muerte de Diego– para continuar con vida. Sólo eso
le daba fuerzas. Solamente el resentimiento podía ayudarlo a acabar, un día u otro, con aquella casta
de sanguinarios asesinos.
Lo reincorporaron al trabajo. Con la mirada perdida en la selva que los rodeaba, juró ante Dios
que no descansaría hasta haber vengado a Diego y a Carlota, aunque con ello arriesgara su propia
existencia.
– ¿Cómo te encuentras?
La voz que sonó a su espalda le hizo tensar cada músculo. Se volvió lentamente y clavó sus ojos
en la muchacha. Había tanta furia en ellos que Kelly retrocedió un paso, acobardada, aun cuando él
estaba vigilado por un capataz armado.
Miguel no contestó. Sólo la miró. Y las profundidades de aquellos ojos color zafiro y su rostro
nacarado, mezclados con algún sortilegio extraño, ahuyentaron su furor por milésimas de segundo,
para regresar a su pecho con más fuerza que antes.
¿Cómo se atrevía aquella arpía a acercársele? ¿No había tenido bastante diversión?
– No he podido venir antes -se excusó ella, retorciendo entre sus dedos los lazos de su bonito
vestido amarillo, que le confería el aspecto de una hada-. Mi tío me obligó a quedarme en Port Royal.
A Miguel se le iban y venían las ganas de acercarse a ella, rodear su cuello y apretar, apretar,
apretar…
Durante casi un mes, había rumiado a solas su encono, su obsesión por matar a cualquiera que
llevara el apellido Colbert. Y ahora ella estaba ante él, a su merced. ¿Que había capataces? ¡Qué le
importaban! Podía acabar con la chica en un segundo, hacerle pagar la muerte de Diego y… ¿Por qué
diablos aquella mujer hacía replegarse su sed de venganza?
Se volvió de espaldas para no verla. La hostilidad le carcomía el alma, pero incluso así, tuvo que
hacer un esfuerzo para no recordar que Kelly era la mujer con la que soñaba por las noches,
deseando estrecharla entre sus brazos, ansiando besarla hasta escucharla pedir clemencia y susurrar
su nombre en la cumbre del placer. No. Ella era solamente una maldita inglesa, familia del cabrón
que asesinó a su hermano, compatriota de los que mataron a Carlota y los convirtieron a Diego y a él
en escoria humana.
– Miguel… -la oyó llamarlo.
Apretó las mandíbulas hasta que le dolieron y continuó con su trabajo sin responder. Lo
atormentaba tenerla cerca, aunque la deseaba de un modo irracional.
A Kelly la angustia la ahogaba. Procuró no mirarlo, pero sus ojos se quedaron clavados en las
marcas que él tenía en la espalda. Y le volvió aquel sentimiento de repulsa que la atormentaba desde
que pisó la isla y conoció la esclavitud. Nada en el mundo podía justificar que unos hombres
poseyeran a otros. Y nada justificaba el salvaje castigo aplicado por Edgar.
Lo observó encorvarse una y otra vez, trabajar sin descanso, y un acceso de orgullo la embargó.
No iba a sentir lástima por él. Eso sería lo último que haría. Porque Miguel de Torres no era un
hombre del que hubiera que compadecerse. Muy al contrario. Había que enorgullecerse de él. Edgar
había fracasado al no ser capaz de arrancarle un solo grito y ella se había jactado de eso en su cara.
Desde entonces, las ya dañadas relaciones con su primo se habían deteriorado aún más.
Kelly había mandado otra carta más a su casa relatándole a su padre lo ocurrido y dándole un
ultimátum: o la sacaba de Jamaica o ella misma tomaría un barco con destino a Europa. Era una
baladronada, y lo sabía, pero también su único modo de conseguir volver a Inglaterra. La atracción
que sentía por aquel español soberbio y arrogante la estaba matando y sabía que un día u otro
acabarían con él. ¿Cómo evitarlo cuando él mismo parecía alimentar su propia perdición?
Simplemente, no deseaba estar allí para presenciar cómo moría.
También le había escrito a su hermano James, en esta ocasión a la dirección de su propiedad en
York, para que su padre no tuviera conocimiento de su misiva. Ahora sólo cabía esperar, pero no
demasiado. Uno u otro habrían de responder o bien ella tomaría sus propias decisiones, aunque
después la repudiaran.
– Miguel -insistió en dirigirse a él.
Él continuó con su mutismo y Kelly se mordió los labios. Se estaba humillando para nada, se
dijo en un relámpago de rebeldía. Quedaba claro que el español no quería saber nada de ella, ni
escuchar lo que tuviera que decirle. Seguramente la culpaba tanto como a Edgar de lo sucedido.
¿Cómo no comprenderle? Toda persona tenía un límite y Miguel, posiblemente, había llegado al
suyo.
Con una última mirada, agachó la cabeza y antes de alejarse, dijo:
– Lo siento.
La presión que sentía en el pecho y las ganas de llorar eran tan fuertes que acabó echando a
correr hacia la casa.
Unos ojos gatunos y brillantes la devoraban mientras se alejaba.
Pero Kelly nunca llegó a saberlo.

Порт-Ройал. Ямайка

Темнокожая девчушка монотонно продолжала махать огромным, подвешенным к крыше, опахалом из перьев, стараясь нагнать прохладный воздух на мужчин, с удобством расположившихся на террасе.
Себастьян Колберт жутко потел. На безупречно чистой с утра рубашке и костюме теперь явственно проступали темные пятна вокруг шеи, подмышками и на груди. Неровные темные очертания виднелись даже на забытом на кресле сомбреро.
Для такого тучного человека, как Себастьян, этакая погода оказывалась сущим адом. Духота еще больше усугублялась из-за проливного дождя, шедшего всю ночь. Ливень не остудил воздух, но вызвал испарение и густой туман, который накрыл остров от севера до юга, и теперь этот горячий, липкий туман мучил и изводил людей. Многие боялись, что это могло быть предвестником урагана, время от времени обрушивавшегося на остров, хотя Ямайка страдала от подобных явлений не так часто, как другие острова.
Колберт глядел на рабыню, вполголоса проклиная расу, которая приспособилась к этому раздражающе-липкому климату:
- Эти чертовы негритосы выживут и в преисподней, да еще и замерзнут. Не понимаю, как они выносят такую жарищу.
Это бурчание Колберта привлекло внимание гостеприимного хозяина и Эдгара, который тоже находился здесь.
- Полагаю, они были рождены для того, чтобы переносить все это, не так ли? – ответил хозяин.
- Вполне возможно. Если бы господь не призадумался над этим, то кто стал бы собирать урожай на этом проклятущем острове?
- Ну да бог с ним, вернемся к интересующей нас теме. Итак, что Вы думаете о моем предложении, господин Колберт?
Себастьян с сыном встретились с вышеупомянутым мужчиной в Порт-Рояле, на собрании торговцев, и он настойчиво приглашал их к себе перекусить, чем бог послал. Его роскошный, ослепительно-белый двухэтажный дом был выстроен в английском стиле. Во дворе перед домом раскинулся просторный парк. Имелась при доме и пристройка для экипажей. Мужчина проводил в своем городском доме бóльшую часть времени, оставив заботы о поместье в руках управляющего.
Хозяина особняка звали Ной Хьюстон. Помимо земель, засаженных тростником и кофе, он владел двумя задрипанными притонами в порту для моряков, что приплывали на остров, и игорным заведением, которое посещали плантаторы и проходимцы с тугими кошельками, а также имел три борделя.  Со времени своего возвращения из Англии Эдгар потерял весьма круглую сумму за игровыми столами Ноя, а также немало, сверх всяких разумных пределов, денег спустил на шлюх. Самая дорогая на острове гостиница тоже являлась собственностью Хьюстона.
Себастьяну совсем не нравился этот тип. У него было слишком много денег, власти и земель, и он был излишне сильным конкурентом, но Колберт не мог, да и не должен был воевать с ним, поскольку авторитет и связи Хьюстона оказывались полезными для установления наивыгоднейшей продажной цены на произведенный ими товар.
Однако больше всего Хьюстон был ему неприятен теми слухами, что ходили о нем на вечеринках в тесных кругах. Поговаривали, что он был извращенцем, и не только с женщинами. Возможно, Хьюстон получал удовольствие, истязая купленных им юношей, или же тех, кто попал в его руки за карточные долги. Для Ноя Хьюстона не существовало различия полов: женщины или мужчины были для него без разницы, да он и не скрывал этой своей слабости.
- Мне нужно основательно подумать над этим, – ответил Себастьян. – Вам известна причина, по которой я купил этого белого, когда его привезли в Порт-Ройал.
Ной утвердительно кивнул и щелкнул пальцами, чтобы им подали еще один графин холодного лимонада.
- Решайте быстрее, Колберт, не стоит откладывать дело в долгий ящик.
Колберт в упор смотрел на собеседника. Этот важный, статный господин в свои без малого шестьдесят лет оставался весьма привлекательным, как немногие в его возрасте. “Да, он, безусловно, мог бы прельстить любую женщину” – с презрением и завистью подумал Себастьян. Однако, к несчастью немногочисленных порт-роялских девиц на выданье, Хьюстона интересовала лишь покупка хорошеньких рабынь для своих борделей, да красоток для таверн, если в том была нужда. Множество невольников, не покладая рук, работали в его заведениях подавальщиками, уборщиками или кучерами. Лучших из них он приберегал для собственного дома. И все они, без исключения, силком ли, по доброй ли воле, проходили через его спальню.
Ходил слушок, хотя Колберт и не был уверен, что все было именно так, что несколько месяцев назад Хьюстон запал на здоровенного, крепкого как бык, негра, которого увидел на невольничьем рынке. Он купил его и попытался совратить, как делал это со всеми остальными, потому что совращение – говорил он – составляет часть очарования, другую часть составляют подарки и деньги, но свобода – никогда. Любопытно, но поговаривали, что Хьюстон даже предлагал тому рабу свободу, но тот отказался.
- В самом деле, Хьюстон... Почему Вас так интересует мой раб? – спросил Себастьян. Хьюстон хитро усмехнулся, но промолчал.
Колберт последовал дальше за нитью своих размышлений. Краем уха он слышал разговоры о том, что Хьюстон заставил того черного, как ночь, негра раздеться догола и велел привязать его к телеге, а затем выпорол его и изнасиловал. Покончив с этим, он выхватил пистолет и выстрелил рабу в голову, не придавая значения заоблачной цене, которую он заплатил за столь великолепный образец. Вполне допустима была мысль, что Хьюстон желал купить Мигеля для подобных же целей.
Хьюстон был неглуп и подождал, пока гости не станут чувствовать себя спокойней и вольготней. Как бы то ни было, а его предложение купить испанца немало удивило их.
- Откровенно говоря, дружище Себастьян, – наконец ответил Ной, – мне пришлось не по душе, что на торгах Вы перебили ставку моего управляющего. Если бы я мог прийти на торги, то не оставил бы Вам этого раба. Я заинтересован в его покупке, а кроме того, я слышал, что на Вашей плантации у него возникли кое-какие проблемы.
- Кто Вам это сказал?
- Черномазые болтают, порой, слишком много. Кто-то из Ваших рабов шепнул другому, а тот еще 
кому-то, и еще, ну и пошло-поехало, знаете ли… Вот такие вот дела. К тому же, подобные наказания не так часты. Говорят, что Ваш сын, – Ной посмотрел прямо на Эдгара, не приобщая, впрочем, того к разговору, – едва не забил его кнутом до смерти.
Колберт мрачно выругался, недовольный тем, что случившееся в его поместье смогло оказаться у 
всех на языке, а пристыженный Хьюстоном Эдгар, в свою очередь, покраснел.
-  Я купил этих двух испанцев, чтобы осуществить свою месть.
- Знаю, и не стану утверждать, правильно это было или нет. Я хочу поговорить лишь о делах. Вы – 
умный человек. У меня есть свои осведомители, и, насколько мне известно, причиной проблем этого парня является его гордость. Мы с Вами знаем, что рано или поздно он забьет его до смерти или пристрелит, – Хьюстон с намеком снова посмотрел на Эдгара. – Пушечное мясо, что ни говори, и я ничуть не сомневаюсь, что Вы заставляли его расплачиваться за смерть Вашего сына все то время, что он был у Вас.
- Я должен придумать еще что-нибудь для этого ничтожества.
- Колберт, – Хьюстон наклонился вперед, – я предлагаю за него двойную цену, и мне неважно, что 
Вы отдадите мне его несколько… попорченным.
- Вы готовы заплатить за него сотню фунтов?
Ной по-свойски хлопнул Колберта по колену, и этот панибратский жест очень не понравился 
Себастьяну.
- Дружище, не забывайте, что мой управляющий был на торгах.
Колберт дернулся, но не отступил.
- Те торги – дело прошлое, а теперь у нас иная сделка.
- Подумайте, как следует, Колберт. Вы возвращаете себе капитал в двойном размере, а я получаю 
то, что хочу. К тому же… не стану скрывать – мне известно, что мои маленькие шалости уже у всех на языке, так что ваша месть будет полной, если я куплю этого испанца. Полагаю, Вы знаете мои предпочтения…
Себастьян скрыл свое отвращение. Сделка была идеальной, и Колберт знал, что Хьюстон прав: 
Эдгар убил одного и едва не прикончил второго. Себастьян не желал терять свои деньги, или разбивать голову сыну, но окончательно принял решение, представив, что предстоит пережить проклятому испанцу в лапах Хьюстона. Колберт протянул руку Ною, соглашаясь на сделку, и тот торопливо ее пожал.
- Через неделю он будет здесь, – уверил Себастьян Хьюстона.
Ной улыбнулся, как сытый, довольный кот, мысленно поздравив себя с тем, что будет хозяином 
испанца. У Хьюстона наметились признаки эрекции, едва он подумал об этом. Безусловно, заплаченная им цена имела смысл.

Не имея ни малейшего представления о своей судьбе и о том, что ему уготовили, Мигель старался восстановить силы с единственной целью – отомстить Эдгару Колберту, его отцу и всем тем, в чьих жилах течет их кровь. После наказания его оставили на попечение одной негритянки, которая продолжала вытаскивать его из сущего ада. Много дней Мигель метался в горячечном бреду, находясь между жизнью и смертью и упорно цепляясь за жизнь. Лихорадку вызвала не сама порка, а грязь, впитавшаяся в длинный кнут Эдгара. Две причины заставляли Мигеля жить дальше, не поддаваясь боли и безысходности: внимание, нежность и самоотверженная забота старой рабыни и беспредельная ненависть к Колбертам.
Минул почти месяц, но Мигель был все еще слаб. Он сильно похудел и осунулся; под глазами залегли глубокие тени, еще больше подчеркивавшие лихорадочный взгляд его зеленых глаз и демонический блеск, проскальзывающий в них.
Мигель живо помнил каждый удар, невыносимую боль и долгую, мучительную борьбу за выздоровление. У него из головы не выходил образ пристально смотрящего на него Диего, его окровавленные пальцы и тело, падающее в пустоту... Но образ брата не угнетал, а, напротив, поддерживал его, час за часом, минута за минутой подпитывая его ненависть.
Мигель ничего не делал, чтобы притупить воспоминания. Чтобы выжить, ему было необходимо снова и снова вспоминать все – каждый удар, приглушенное щелканье кнута по спине и смерть Диего, потому что только это придавало ему сил. Только злость и негодование могли помочь ему когда-нибудь покончить с этим родом кровавых и жестоких убийц.
Но вот Мигеля вновь погнали на работу. Блуждая растерянным взглядом по окружавшему его густому лесу, он поклялся перед богом, что не успокоится до тех пор, пока не отомстит за смерть Диего и Карлоты, пусть даже рискуя собственной жизнью.
- Как вы себя чувствуете?
Голос, раздавшийся за спиной, заставил напрячься каждый мускул Мигеля. Он медленно повернулся и вонзил свой взгляд прямо в глаза девушки. В глазах Мигеля была такая ярость, что Келли испуганно отступила на шаг, несмотря на то, что за ним приглядывал вооруженный надсмотрщик.
Мигель ничего не ответил, и только молча смотрел на нее. Глубина этих сапфировых глаз, жемчужная матовость ее лица и какое-то необычное очарование вмиг изгнали из его глаз ярость, чтобы тут же с большей силой возвратить ее в грудь.
Как эта ведьма осмелилась приблизиться к нему? Неужели ей было недостаточно увеселений и забав?
- Я не могла прийти раньше, – оправдывалась Келли, теребя банты своего красивого желтого платья, придающего ей вид феи, – дядя вынудил меня остаться в Порт-Ройале.
У Мигеля то пропадало, то возникало желание подойти к ней поближе, обхватить ее шею руками и сжимать, сжимать, сжимать...
Почти месяц наедине с собой он пережевывал свою ненависть, свою одержимость убить любого, кто носит фамилию Колберт. И вот теперь она стояла перед ним, и только он решал помиловать ее или казнить. Да что представляют из себя эти надсмотрщики? Что они значили для него?! Он за секунду мог бы разделаться с этой девушкой, заставить ее заплатить за смерть Диего, но... Какого черта эта женщина заставляет его отступиться от жажды мести?
Мигель отвернулся, чтобы не видеть ее. Враждебность и неприязнь грызли его душу, но даже так он должен был прилагать усилия, чтобы не вспоминать, что Келли была женщиной, о которой он мечтал ночами. Он страстно желал сжимать ее в своих объятиях, целовать до тех пор, пока не услышит от нее просьбу о пощаде, мечтал шептать ее имя в миг величайшего наслаждения. Нет! Она была лишь проклятой англичанкой, родственницей скота, который убил его брата, соотечественницей тех, кто убил Карлоту, а его и Диего превратил в человеческие отбросы.
- Мигель, – услышал он ее зов.
Мигель до боли стиснул челюсти и, молча, продолжил работу, не отвечая на ее призыв. Он терзался оттого, что Келли была рядом с ним, хотя и неимоверно вожделел ее. А Келли душили беспокойство и печаль. Она старалась не смотреть на Мигеля, но ее глаза оставались прикованными к шрамам на его спине. Она снова испытала те же чувства, что терзали ее с тех пор, как она ступила на остров и узнала о рабстве – его полное неприятие и решительное осуждение. Ничто в мире не могло оправдать, что одни люди владеют другими людьми, и ничто не оправдывало Эдгара, применившего варварское наказание к Мигелю.
Келли наблюдала, как Мигель снова и снова наклонялся, трудясь без передыху, и на нее накатил приступ гордости за него. Она не собиралась жалеть этого мужчину, это было бы последнее, что она сделала, потому что Мигель де Торрес был не из тех людей, кто нуждается в сочувствии, совсем наоборот, им следовало гордиться. Эдгар потерпел крах, не сумев добиться от Мигеля ни единого крика, и она гордилась испанцем. С самого начала разлада Келли с двоюродным братом их отношения день ото дня все больше ухудшались.
Келли послала домой еще одно письмо. В нем она написала отцу обо всем случившемся и поставила ультиматум: либо он забирает ее с Ямайки, либо она сама садится на корабль, плывущий в Европу. Это была чистой воды бравада, и она это знала, но в то же время это был единственный способ добиться возвращения в Англию. Ее влекло к этому надменному и гордому испанцу, и она терзалась, зная, что когда-нибудь с ним окончательно расправятся. Как этого избежать, если он сам, казалось, стремился к своей гибели? А она просто не хотела быть здесь и видеть, как он умрет.
Еще одно письмо она написала брату Джеймсу на его адрес в Йорке на случай, если отец не получит ее послание. Теперь оставалось только ждать, но не слишком долго. Кто-нибудь из них должен ей ответить, или она сама станет принимать решения, если они оставят ее здесь, открестившись от нее.
- Мигель, – настойчиво позвала она, направляясь к испанцу.
Мигель продолжал молчать, и Келли закусила губу. Он ни за что унижал ее, и это выражалось в его внезапном бунтарстве. Он обвинял ее в случившемся точно так же как обвинял Эдгара. Ну как его не понять? Любой человек имеет свой предел, и Мигель, возможно, дошел до своего. Девушка в последний раз взглянула на Мигеля, опустила голову и, прежде чем уйти, тихо сказала:
- Мне очень жаль.
Тяжесть в груди и желание заплакать были так сильны, что Келли развернулась и помчалась к дому.
Сверкающие кошачьи глаза жадно пожирали ее, пока она убегала все дальше, но Келли никогда так и не узнала об этом.

siseante (=sonido silencioso) – тихий, приглушенный звук