Gorki MáximoLa moneda falsaPersonajes |
Максим ГорькийФальшивая монетаДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: |
|
Acto primero
Amplia estancia, antecámara de una antigua casaseñorial. Para agrandarla han derribado una pared que la separaba de la estancia contigua. A la izquierda, donde antes se hallaba la puerta, hay un hueco para la tienda de relojes. A la derecha, escalera de dos tramos, que conduce a los entresuelos, donde habitan Kemskoi y Natalia. Debajo del hueco de la escalera, puerta que lleva a la habitación de Yacoliev. A la derecha, en el rincón, otra que comunica con el cuarto de Yefimov. Contigua, la puerta de la cocina. En la pared de la izquierda, segundo término, una ventana grande, que da al patio, y junto a la ventana, una alacena, delante de la que se ve un diván destartalado y sucio. Todo es viejo, deteriorado. La estancia sirve, al par, de comedor y sala. Es por la mañana temprano. Durante la noche ha habido un incendio en la vecindad; la estancia refleja el desorden, los muebles, revueltos y cambiados de sitio; por todas partes se tropieza con maletas, baúles y cestos desbordando ropas. Las molduras de la ventana están deshechas, y los vidrios, rotos. En el alféizar, un jarrón con flores. Al levantarse el telón se acaba de tomar el té. En el centro, sobre la gran mesa redonda, el samovar apagado, una tetera, tazas, servilletas, etc, Está abierta la puerta de la relojería y se ve a Yacoliev arreglar la tienda. Es hombre de sesenta años, tuerto de un ojo, con cara de eunuco. Se halla en mangas de camisa, con chaleco y pantuflas. Representa el tipo, tan ruso, del alcohólico clandestino. Bebe, más que por vicio, por táctica, para animarse en los trances más difíciles. Es sórdido y supersticioso, débil con el fuerte y fuerte con el débil. Astuto y sumiso a las circunstancias, da escape a su rencor en un tic nervioso que le hace temblar y rugir. Polina, su mujer, que ante un baúl arregla la ropa, tiene hacia treinta años, es bastante agraciada y viste de oscuro. Camina siempre silenciosa, pero leve y ágil. Su aire es grave, casi austero; pero cuando levanta los ojos se advierte que está preocupada y como temerosa de algo. Natalia, sentada a la mesa, lee periódicos y moja bizcochos en el té. Por la escalera del entresuelo desciende Claudia. Claudia: Natalia, bien podías ayudarme. Natalia: Aguarda un momento En seguida voy. Es que quiero saber cómo han tenido tiempo de escribir tanto. Claudia: ¿Sobre el incendio? Natalia: Sobre el incendio, sí. ¡Qué atrocidad! Parece mentira. Claudia: Bueno, ya lo verás después. Ahora ven y ayúdame. (A Polina). ¿Dónde se pone esto? Polina: Ahí, junto a Natalia, haz el favor. Natalia: (Leyendo tras el periódico desdoblado). ¿A qué os dais tanta prisa? No hemos dormido en toda la noche. Estamos muertos. Claudia: (Subiendo la escalera). ¿Y tú quieres dormir por todos, no? Natalia: (Mirando en derredor). "Por fortuna, no hay banquetes todos los días - pensaba la gallina, cuando apareció el cocinero para degollarla". Yacoliev: (Desde la puerta de la tienda). Polina, ¿no has visto el reloj del escaparate, el de mármol? Polina: Lo he visto; pero entre tus manos... Natalia: (Leyendo). "Con ímpetu cada vez más furioso, corría el torrente de fuego, reduciendo a cenizas la obra construida por el hombre..." Corría... Torrente... Reducir... ¡Cómo me gustan los párrafos con muchas erres. Lo recortaré para Dunia, que no las puede pronunciar. Diría: toente... eucir... Yacoliev: (Entrando en escena). La elocuencia no casa bien con la desgracia. Debían emplear un lenguaje más sencillo. Sin embargo, van por las nubes... Polina, ¿y la cajita de clavos? Polina: No sé. Yacoliev: Tú nunca sabes nada de nada. Natalia: ¿Cómo quieres buscarla ahora, estando todo por medio? Yacoliev: (Saca del bolsillo el reloj y lo mira). Dentro de poco vendrá un hombre. (indeciso, arruga la frente). Natalia: ¿Un hombre? ¿Aquí? ¿A esta casa? Es posible, papá? Yacoliev: ¡Ea! Ya estamos con las bromas de siempre. (Entra en la tienda). Natalia: "El abate desaparece, dejando perpleja a la marquesa". (Toma un trozo de pan, un plato, un cuchillo, abre un pote de mermelada y come. Polina, arrodillada ante un cesto de ropa, la mira fijamente, moviendo los labios). Claudia: (Desde lo alto). ¡Pero, Natalia, que caen las migajas en el pote... y luego tu padre!... Natalia: ...le regañará a mi madrastra, como siempre. Querida madrastra, ¿se dignará usted enfadarse una vez? Polina: (Desentendiéndose). Déjame. Tengo que preparar el almuerzo. Natalia: ¡Qué vulgar es eso del almuerzo!... Si no almorzáramos, tomaríamos el té con pastas, con bizcochos, con mermelada, con manteca. Sería mejor y más distinguido. Polina: Y si tu padre... Natalia: "Aquí mando yo -exclamó alterada la marquesa". Polina: (Sale con un cesto de ropa). Haz lo que te parezca. Claudia: Esta mujer está cada día más salvaje; y, sin embargo, tú... Natalia: ¡Déjame en paz! ¡No me faltaba más sino que tú me predicases! Claudia: Bueno, ¿y por qué te pones así? Natalia: Porque estoy rabiosa contra ella. Va de acá para allá, con esa cara lacia... (Imitándola en una mueca). ¡Ah!... Pues, hombre... ¿No es joven y guapa? ¡Que se imponga! Claudia: ¿Y cómo quieres que se imponga? Natalia: Imponiéndose. También tú, hormiguita, te has casado con un tipo... Claudia: (Sonriendo). Pero como me gusta... Natalia: Sí, sí; ya sabemos quién te gusta... Polina entra asustada, rápida, con los ojos extraviados, Detrás de ella, en el umbral, aparece Stogov. Es hombre que ha pasado los cuarenta, rasurado, las sienes grises, sin bigote y con el pelo planchado a cepillo. Viste con finura y se comporta y habla con aplomo, seguro de sí, con cierto aire displicente. Claudia: ¿Qué es esto, Polina? Polina: (En voz baja). No sé... ¡Natalia, Natalia!... Natalia: (Abriendo los ojos.). ¿Qué ocurre?... ¿Quién es... ? Polina: Este señor me preguntó de pronto... (Se dirige a la tienda, tropezando como una ciega). Stogov: (Cortésmente). ¿Con quién podría hablar para alquilar la habitación? Natalia: ¿Qué habitación? Aquí no alquilamos... Stogov: Me habían dicho que el relojero Yacoliev alquilaba un gabinete. Natalia: No sé nada. Pero yo soy la hija del relojero. Stogov: Tanto gusto. Pues yo venía... Natalia: ¿También ha sido usted damnificado en el incendio? Stogov: ¿Se puede hablar personalmente con el señor Yacoliev? Natalia: Se puede. Es un ser visible. Usted ¿es forastero? Asoma a la puerta de la tienda Polina, abatida la cabeza, como si no se atreviese a entrar. Claudia: Pase usted a la tienda. Está allí. Stogov: Gracias. Polina lo deja pasar, replegándose a la pared. Natalia: Es arrogante. Parece un héroe americano. Me gusta, me gusta... Claudia: ¡Natalia! ¿Cómo hablas así de un desconocido? Natalia: Tú, madrastra, ¿estás asustada? Polina: ¿Yo? ¿Por qué? Es que me duele mucho la cabeza? Natalia: No, no. Dime la verdad: ¿qué tienes? Polina: (Como si recordase). Estaba en el patio tendiendo la ropa blanca y de pronto lo vi venir... y me asusté... Natalia: Un día te vas a asustar de tu propia sombra, madrastrita, Muy bien. "Dejemos el asunto a la posteridad -dijo la condesa, arrojando por un balcón la zapatilla". Esta condesa no ha existido, te lo advierto. Madrastra, enciende el samovar. Claudia: (Mira sorprendida a Polina). ¿No será demasiado pronto? Natalia: No me fastidies con tus cosas... Yo lavaré los platos y haré todo cuanto haya que hacer. Yacoliev: (Desde la tienda). Natalia, ¿y la llave del gabinete? No la has visto? Natalia: No. Stogov está parado en el umbral de la relojería. Claudia y Natalia no lo ven. Claudia: ¿Sabes, Natalia, que sigo pensando en los monederos falsos? Desde que apareció la banda misteriosa, estoy... Natalia: ¡Ah, sí! ¿Y qué? Claudia: Me gustaría trabar conocimiento con un hombre que falsifique monedas de oro. Natalia: ¡Magnífico! Claudia: O si no, con alguno que las haga pasar por buenas. Natalia: ¡Espléndido! Claudia. (Contrariada, suspirando). Tú siempre igual; echándolo todo a broma. ¿Cómo puedes burlarte de todo, de todo? Natalia: (Seria). Verás; un pecador, tras de haber estado en el infierno mil novecientos veinte años, le decía a otro: "Después de todo, no hace aquí tanto calor como me habían dicho." Claudia: Eres inaguantable. Salen de la relojería Yacoliev y Stogov. Yacoliev: Polina, la llave del gabinete. ¿Dónde está Polina? Polina sale de la cocina y sube corriendo la escalera. Natalia mira fijamente a Stogov, que permanece inalterable. Claudia entra y sale, llevando los bultos de ropa. Yacoliev: Es muy interesante su proyecto. Lo creo un buen negocio. Ahora nos ha entrado la fiebre de los inventos. Stogov: Pero, técnicamente, estamos muy atrasados con relación a otros países. Yacoliev: En cambio, somos los primeros en forjar planes. Oh, eso sí. Stogov: (Iniciando una sonrisa). Los primeros serán los últimos... Dunia: (Entra presurosa. Es una mujer de veinticinco años, dicharachera y afectada. Mira a Stogov; no pronuncia las erres). Figúate; estaba vistiéndome, cuando estalló el incendio... Fui de las pimeas en salig. Echo a coeg, coe que te coe. ¿Compendes?. . Natalia: Figúate... Yacoliev: Entonces, ¿no te pasó nada? Dunia: El vestido. Un agujeo así. Natalia: A ver; enséñame el agujeo. Dunia: ¡Gaciosa! Polina: (Desde lo alto). La llave no aparece. Yacoliev: ¿Cómo que no aparece? Búscala. Claudia: Deja, que yo abriré sin llave. Yacoliev: (A Stogov) Perdone. Esta casa es el caos. Lo conduce hacia la puerta de la cocina. Yefimov les sale al encuentro llevando en las manos dos paquetes de libros, como si llevase dos cubos de agua Dunia: ¡Ha... sido una noche espantosa! Natalia: ¿Espantosa? ¡Hoíble! Dunia: Déjame en paz. A ti te gusta bulate de todo y a mí ponunciag como me da la gana. Yefimov: (Dejando los libros en el suelo y limpiándose el sudor). Para Natalia lvanofna no hay placer como el de burlarse de la gente. Natalia: "La filosofía era materia predilecta de Agafia". Dunia: ¿De cuál Agafia? Natalia: Una viejecita de que habla León Tolstoi en Ana Karénina. Yefimov: Para vuestro Tolstoi, hasta el jabón es una obra de arte. Natalia: Agafia no era Tolstoi, sino Levin. Yefimov: Da lo mismo. Un escritor serio no debe permitirse bromas. Y mucho menos, con sus héroes. Dunia: Natalia, ¿quién es ese señog? Natalia: (Dejando caer una taza). ¡Jesús..., otra desgracia! Polina: (Bajando la escalera precipitadamente y deteniéndose asustada). ¿Qué desgracia? Natalia: (Mostrándole la taza rota). ¡Qué difícil es trabajar, Polina! Yefimov: (Dándole un puntapié a los libros). Mirad, me han pagado la máquina de coser con un diccionario enciclopédico... Digo, y gracias... Que podían no haberme pagado nada, ya que la máquina estaba en el Monte de Piedad. ¡Cosas de Rusia! Esto ocurre en otro país y... van a la cárcel. Pero, entre nosotros... (Se abre de brazos desolado y entra en su habitación). Natalia: ¿No has vuelto a encontrarte con el de la verruga? Polina: ¿Y dónde? ¿Voy yo a alguna parte? ¡Si no salgo más que a la iglesia! Dunia: (Sigue a Yefimov). Todo hombe inteesante va a la iglesia. Polina: (Va y viene por la estancia, repasando varios objetos). Yo no me he fijado. Además, que sería inútil. Natalia: ¿Qué estás murmurando? Baroba: (Entra con un cesto en la mano. Es una mujer cuarentona, robusta, desenvuelta; habla con un tonillo especial, como si cantase). Buenos días... y buena suerte a todos... ¡Qué espanto, qué horror, qué ruina de incendio! Me he pasado la noche de un lado para otro, como un tonto de circo. Ni sé dónde estoy... Es la tercera vez que el Señor nos castiga con un incendio..., y nadie escarmienta. Cada día lo ofendemos más... Nuestros pecados crecen, crecen, como la mala hierba... ¿Queréis que os ayude a arreglar la ropa? Supongo que estaréis rendidas... Polina, arreglando la ropa, mira frecuentemente por la ventana que da al patio y escucha. Natalia: (A Baroba). Así se hace. Ayúdanos, mujer... Yo estoy muerta... Baroba: ¿Sabes a quién he visto? A tu prometido... Hace un momento. Natalia: (Indiferente). ¿Sí? ¿Dónde? Baroba: Viene para acá, con el juez. Natalia recoge tazas y platos y se los lleva a la cocina. Baroba: (A Polina). Hay que decir que Dios nos protege. El fuego se extinguió dos casas más arriba de ésta. ¡Jesús! Polina: (Con voz sorda). ¡Ojalá hubiese ardido ésta también! Baroba: ¿Por qué dices eso? Las casas no tienen la culpa; son los hombres; es nuestra estupidez, nuestra idiotez... Eso sí; esta casa es muy incómoda. No sé por qué Natalia no había de convencer a su padrino para que le regalase esta antigualla. Porque, dígase lo que se diga, estáis viviendo a merced de ese hombre. Y como es así, hoy os baila el agua; pero mañana os planta en la calle. Natalia debería vender esta casa. Yo le buscaría comprador. Glinkin sale de la tienda. Es un guapo mozo, de veinticinco años, de aire arrogante. Parece algo borracho o recién salido de la borrachera. Viste un gabancillo de piel, botas de cazador y gorra con escarapela. Trae una cartera en las manos. Baroba: Mis respetos, noble señor... Oye... ¿por qué te has puesto de gran gala? Glinkin: ¿A ti qué te importa? ¿Y Yacoliev? Baroba: ¡Hijo, qué atrocidad! ¡Vaya un ceño! Polina: (A Glinkin). ¿No quiere usted saludarme? Glinkin: Perdón... He preguntado dónde está Yacoliev. Baroba: ¿A quién se lo has preguntado? Glinkin: A quien sea. Lo mismo da. Baroba: (A Polina). ¿Dónde pongo esto? Polina: Trae acá. Es para allá arriba. (Se va). Glinkin: (Gruñéndole detrás). ¡Anda, sardina ahumada!.. ¿Y tú, Barobita, cómo estás? Baroba: Como siempre. Tirando. La clientela no es grande; pero siempre de buen humor... Oye, tú... ¿Cuándo me pagas ese pico? Glinkin: (Dando vueltas en torno a la mesa). Un día de éstos... (Se mete dos dedos en el bolsillo del chaleco, como para sacar el reloj. El reloj no está allí. Mira de soslayo al bolsillo, hace una mueca burlona y tararea el aria de Fausto: "Dio dell' or; del mondo signor..."). Baroba: (Observándole sonriente). ¿Pero no te acuerdas que me diste el reloj en prenda del préstamo? Glinkin: Me acuerdo; pero no me acuerdo. Baroba: ¿Y cuándo es la boda, excelencia? Glinkin: ¿A ti qué te importa? La familia es un sagrado oasis en el desierto de la vida, y nadie debe penetrar en el santuario de Himeneo. Ya sé. Para ti y para cuantos son como tú, el matrimonio es un espectáculo de baratillo; para mí, en cambio, es una función de gala en un teatro oficial. ¿Comprendes? No, naturalmente. (Mira al techo, silbando). Natalia: (Entra haciendo una reverencia exagerada). Vizconde... Glinkin: Buenos días, ¿Y su padre de usted? Natalia: Está con un señor, alquilándole un gabinete en el ala izquierda de la casa. Glinkin. Pero. ¿se puede vivir en un ala?. ¿Adónde va usted? Natalia: A la compra para el almuerzo. Glinkin: Paseo utilísimo. No olvide traer aguardiente. Natalia: Conozco sus gustos, vizconde. Stogov: (Entrando). El hombre debe tener amo. Hombre sin amo, hombre perdido. Yacoliev: (Siguiéndole muy contento). Y el amo, reinar sobre todos. ¡Muy bien!... Da gusto oír juicios tan razonables en estos tiempos de anarquía y locura... ¡Muy bien! Y ahora, permítame que le presente a mi familia. Mi hija Natalia... Stogov: (Saludando sin darla la mano). Pedro Basilovich Stogov... Natalia hace una reverencia, dándose una importancia cómica. Glinkin: (Dándose también importancia). Esteban Tikonof Glinkin, jurisconsulto. Natalia: Bueno... jurisconsulto. ¡Escribano! Glinkin: (Mirándola con rabia). Secretario particular del juez de instrucción Kemskoi... Yacoliev: Ana Baroba, que comercia en antigüedades... Baroba: Justo; comercio... Compro, vendo, alquilo, hipoteco... y, cuando es menester, busco una heredera guapa y rica... Stogov: ¿Produce mucho el comercio de antigüedades? Glinkin: ¡Hombre! Todos son embustes... Las antigüedades las inventa ella misma. Baroba: Un mueble antiguo, para que usted lo sepa, no se inventa; hay que hacerlo. Y no puede hacerse sin documentación, sin fantasía. Yacoliev: (A Stogov, mostrando a Polina). Mi mujer.. (Polina retrocede, ocultando la mano atrás). Stogov: (La hace una inclinación). ¿Me permite usted ahora (a Yacoliev) que tome las medidas del gabinete? ¿Tiene usted un metro? Yacoliev: ¡Polina! Polina: (Sentándose en la silla). No, no tenemos metro. Yacoliev: ¿Cómo que no tenemos? Natalia: El metro está en mi cuarto. (Polina no se mueve). Yacoliev: (A Polina) ¿Has oído? Natalia: Yo lo traeré. (Se va). Yacoliev: (A su mujer). ¿Qué tienes? Polina: (En voz baja). Estoy cansada. Yacoliev: ¡Bah! Todos estamos cansados. Natalia: (Con el metro, a Stogov). Aquí tiene usted el metro. Stogov: Gracias. Yacoliev. ¿Quiere usted que le ayude? Stogov: No, no se moleste. Lo haré yo solo. (Sale). Yacoliev: Me parece un buen inquilino. Y con recursos... con recursos. Natalia: "Abate, ya lo hemos oído". (Va a la tienda). Yacoliev: (A Polina). Tú, ¿qué haces ahí acurrucada como una gallina? Pronto... a arreglar la casa... ¡Vivo!... (Polina se levanta). Glinkin: (Irónico). Bonito modo de tratar a una mujer. Yacoliev: ¿Y es usted quien habla, Tikon? Vaya, me voy, porque si no... (Va a la tienda, rabioso y gruñendo). Glinkin: (Buscando por la estancia). Ni un solo espejo... No hay modo de saber si se existe o no. (Sube la escalera). Baroba: (Cuando desaparece Glinkin). Vaya un tramposo, sinvergüenza. ¡Eh, Polina! Oye, pero ¿qué tienes hoy? ¿Qué pasa? Polina: (Yendo a la cocina). ¿Dónde está Claudia? Baroba: Salió a comprar naftalina. (Aproximándose a la ventana, hace señas; luego se vuelve). Stogov: (En la ventana). ¿Qué quieres? Baroba: ¿Se arregló el asunto? Stogov: Sí. He alquilado el gabinete... ¿Qué especie de idiota es el yerno? Baroba: ¿Ese? Lo tengo aquí. (Cerrando el puño). Stogov ¿No hay nadie? Baroba: No. ¿Le llamo? Stogov: Sí. Pero date prisa. Baroba va a la cocina mirando a hurtadillas la tienda. Stogov entra por la puerta del patio y casi al mismo tiempo sale de la cocina Polina. Lo mira asustada. Él sonríe. Pollina: (Con voz apenas perceptible). ¿Por qué has venido? ¿Por qué? Stogov: (Habla bajo, con leve sonrisa. Es difícil saber si lo hace en serio o en broma). Te dije que no podía olvidarte y que te tenía que encontrar... Y te he encontrado. Polina: Vete... Te lo suplico. . Vete... Stogov: (Sonriendo). Dejémonos de fingimientos, Polina... Polina: ¿Qué pretendes? ¿Qué eres para mí? Stogov: (Siempre sonriendo). Soy tu destino, tu señor, tu amante. Polina: No te conozco. No quiero. Stogov: Soy tu destino... Eres mía (Se le acerca hablando confidencialmente). En mí hay algo que se parece a una conciencia, Polina. Polina: ¡No! Stogov: Sí. . Algo... Acaso viene del insomnio. Acaso del hastío... En suma, que te necesito y vengo por ti... Polina: No... No te atreves... No puedes... Por causa tuya estuve en la cárcel, abandonada, deshonrada... ¡Por causa tuya! Stogov: Pero ¿no te absolvieron? Polina: Calla... Stogov: Pero si lo sabe todo el mundo. ¿Por qué callar? Yo sé que el niño nació muerto, porque me lo dijo la partera. Pero murió antes de que ella declarase... Y yo, como sabes... Por lo demás, no necesito justificarme. Ni quiero. Polina: ¿A qué has venido? ¿A qué? Stogov: Yo he dicho: a llevarte conmigo. Pollina: Estoy casada. Mi marido tuvo piedad de mí entonces, en el tribunal, viéndome en el banquillo. Stogov: A veces trae cuenta ser piadoso. Polina: Hace cuatro años que vivo. Stogov: ¿Vives?... ¿Te parece esto vida? Polina: No seas cínico. Stogov: Vaya, vaya... Dejémonos de historias... Polina: Te lo ruego, te lo suplico, en nombre de Dios... Vete. ¿Qué puedo hacer yo, Dios mío? ¿Qué puedo hacer? Stogov: (Cejijunto, sereno). No se escapa al propio destino. Polina: (Apoyada en la puerta). Pero ¿quién eres tú? ¿Qué eres? ¿Con qué derecho? Stogov: Polina, varias veces te he visto rezando en la iglesia. A tu edad se reza así sólo cuando se desea pecar y no se tiene ánimo. He tenido miedo de ti... ¿Comprendes? Miedo. Polina: No es cierto... Mientes... (Suplicante). Vete. Te lo suplico... Stogov: (iniciando una sonrisa). Pecas de pensamiento. Yo sé que deseas pecar, que lo esperas... Polina: No, no es verdad... No quiero... No es verdad. Stogov: Ea, acabemos... No puedes engañarme, Polina. (Casi con admiración). Eres una mujer fuerte... Una verdadera mujer. ¿Cómo pareces tan humilde, tú que has sido tan orgullosa? No te reconozco... Me maravillo. Sin embargo, lo que tú llamas pecado no es pecado, sino deber. ¿Comprendes? Deber... Antes bien sabías que eso era tu deber, tu gloria. ¿Lo sabías? No es posible que una mujer como tú... ¡No finjas!... (Habla en voz alta, como un hombre atareado). Entonces, señora, enviaré inmediatamente al carpintero. (En voz baja). Respóndeme: "Bien. Adiós". Polina: Bien... Adiós... De la tienda sale Kemskoi, un hombre de sesenta años, muy cuidado, un poco huraño, con una mueca inmóvil en la cara. Viste un amplio gabán y tiene en la cabeza un birrete de juez. Trae en las manos un par de patos. Kemskoi: ¿El señor, quién es? Stogov: Un inquilino. He alquilado el gabinete de allá. Kemskoi: ¿Ah, sí?... ¿Casado? Stogov: Soltero. Kemskoi: ¿Por qué? Stogov: ¡Caray!... Es más cómodo ¡y más barato! Kemskoi: ¡Hum!... Quizá tenga usted razón... Polina, ¿y Glinkin, está? Polina: (Volviendo a entrar). Sí. Kemskoi: Me dejó y se fue sin decir nada. Le digo: "Toma esos dos patos y llévaselos a Natalia". Y va y se me escabulle... (Sentándose a la mesa, a Stogov). De modo que ha alquilado usted el gabinete... ¡Hum, hum! ¿Y usted qué es? ¿En qué se ocupa? ¿De qué vive? Stogov: (Sin prisa, encaminándose a la puerta de la tienda). Estoy acabando un invento... Kemskoi: ¿Un invento? A ver, a ver... ¿De qué es ese invento? ¿Para qué? ¿Cómo es? ¿Cuánto tiempo lleva inventando? Stogov: Se trata simplemente de una liga. Kemskoi: ¿Cómo, cómo? ¿Una liga?... ¿De qué clase? Stogov: Una liga... de metales. Kemskoi: No comprendo. Stogov: Hasta después. (Sale). Kemskoi: Polina, ¿quién es este tipo? Polina: (En voz baja). No sé... No sé... Kemskoi: (Rabioso). Pero, bueno. ¿Quién es toda esta gente que viene aquí? Oye, Polina. ¿Se asustó mucho Natalia cuando el incendio? Polina: Hombre, no es ya ninguna niña... Kemskoi: Prepara bien estos animales. Ya sabes: un asado con vino y zanahorias... Ayúdame a desatarlo. Baroba: (Llega de la cocina). Deje, que yo le ayudaré... Tú, andando, a la cocina, Polina Petrovna. Kemskoi: ¿Estas ahí, vulpeja? Baroba: La desgracia nos reúne a todos en montón, señor juez. Kemskoi: ¿También se ha quemado tu casa, eh? Baroba: No, señor... Dios me libró en su santa voluntad. Kemskoi: ¿De qué desgracia hablas entonces? No comprendo. Tú, tú misma eres la desgracia en persona. (Satisfecho del chiste, ríe). Dondequiera que vas, llevas la inquietud, el temor... Baroba: ¡Señor juez! Pero, ¿qué está usted diciendo? No hago más que bien a todo el mundo, y me sale con ésas... A propósito, ¿va usted a cumplir lo prometido? Kemskoi. ¿Yo he prometido? ¿Qué? ¿A quién? Baroba: A mí. Venderme los candelabros. Kemskoi: (Hace con las manos señas de que le enfada Baroba). Déjame en paz. ¡Los candelabros! (Pausa breve). Son magníficos, ¿eh? Valdrán... valdrán... Bueno, que no los vendo. Baroba: ¿Y el reloj de la chimenea? Kemskoi: (Severo). He dicho que me dejes en paz... Vete... Baroba se aleja, poniéndose en un rincón ante un cesto de ropa, de modo que apenas se la ve. Yacoliev: (Entrando). Buenos días. Kemskoi: Hola, compadre, buenos días... Pero, oye... ¿Qué clase de gente son todos estos inquilinos? No estoy contento... Me disgusta... Yacoliev: (Abriendo los brazos). ¿Y qué quiere usted que yo le haga? Tampoco me gustan a mí... Pero hay que vivir... Hay que comer... Hay que vestirse... Kemskoi: (Cortándole el paso). Vamos por partes, Yacoliev. Yo le doy la casa a Natalia... y tú la conviertes en una hostería. Huéspedes, inquilinos... No veo claro en este asunto... Después de todo, la casa es mía. ¡Sí!... Vengo acá y me encuentro de pronto un nuevo inquilino... Un hombre que... ¿Y el tal Yefimov?... ¿Y los otros?... Hay que tener más cuidado, Yacoliev. Yacoliev: (Excitado). Pero usted póngase en mi lugar, ¡caramba!... La calle es de poco tránsito; no hay tráfico; la tienda va mal... En la otra, de la plaza Pushkin, daba gusto... Este que entra y te encarga un reloj de pulsera para su amiguita... El otro que se lleva uno de pared, para su oficina... Pero ¿aquí? Aquí, ni un encargo... Ni un alma... ¿Quién quiere usted que venga aquí? He perdido la clientela, no gano un kopek, no hago más que gastar y gastar. Kemskoi: Eso no es cuenta mía... Tú verás... Yo he hecho lo que he podido. He abierto esa puerta para tu tienda... He revocado la fachada. Pero... convertir esto en una hostería, ¡no!... Yefimov y toda esa tropa me disgustan... Soy ya viejo, compadre. Yacoliev: (Con voz sorda, moviendo nerviosamente los dedos). Tampoco estoy yo en la primera juventud. Kemskoi: Muy bien... Pero... Voy a mi cuarto... Que me lleven agua para lavarme. Yacoliev: (Mirando a la tienda). Ahí viene Ivanov. Kemskoi: (Desde la escalera). Vendrá a preguntar por el escribano. Yacoliev: (Hace un gesto amenazador, levantando el puño tras Kemskoi). (A Baroba). ¿Has oído? ¿Qué te parece? Baroba: Paciencia. ¿Qué has de hacer? (Suspira). Yacoliev: (Yendo a la cocina). ¡Tener que vivir así!... Anda, llévale el agua... Baroba: Voy. Ivanov: (Un policía desenvuelto, alegre, atildado). Eh, Barobita... Aguarda un segundo. Baroba: (En la puerta de la cocina, guiñándole para que mire a la escalera). ¡Chuuú! Ivanov: ¿Quién es? Baroba: Kemskoi. Ivanov: ¿Qué haces tú aquí? Baroba: Ayudo a arreglar la casa... Ivanov: Oye... . ¿Adónde ha ido tu huésped? Baroba: Si vieras... ¡Señor, qué memoria!... Adónde me dijo?... Ivanov: ¿A Smorgonin? Baroba: ¡Qué! Era un hombre muy diferente... Era... Era... Ivanov: Estás muy bien en tu papel de encubridora. Baroba: ¿Qué dices? ¿Yo... ? Ivanov: No tendré más remedio que atraparte otra vez... Baroba: ¿A mí? Ivanov: Es claro... No escarmientas. Sigues encubriendo ladrones, comprando objetos robados... Baroba: Compro de todo. Si me venden un elefante, compro el elefante... De eso vivo... Ivanov: Bueno, mira. Es preciso que entregues esta carta. (Le da un sobre). ¿Sabes a quién? Baroba: Sí, hombre. A Claudia... Ivanov: No, no... Nada de Claudia. Es una carta para Dunia... Baroba: ¡Ah, vamos! Ahora es Dunia. Entendido. ¡Para despistar!... Ivanov: Como me arregles este asunto... Kemskoi: (Desde lo alto). ¿Y mi agua? Baroba: En seguida. (Corre por ella). Ivanov: Oye, búscame al escribano, que tenemos que hablar. (Va a la ventana, saca una carta del bolsillo y la lee sonriendo. Yefimov lo observa desde la puerta. Del cuarto de Natalia sale Glinkin, ve al policía, hace una mueca y quiere huir. Ivanov se vuelve y oculta la carta). Tenga estos dos paquetes. Glinkin: (Se acerca, coge los paquetes y los toma el peso en la mano). Y esto ¿qué es? Ivanov: No sé. Yo debo entregarlos y usted recibirlos y firmar. Glinkin: Le ruego no me dé lecciones sobre lo que he de hacer. Lo sé de sobra. Ivanov: ¡Ah! ¡Perdón! Glinkin: Sí. (Firmando en el libro). Puede usted retirarse. Ivanov: Gracias por el permiso. Glinkin: ¿Cómo?... Ivanov: Que voy a presentar otra denuncia contra usted. Glinkin: ¿Otra? ¿Y por qué? Ivanov: Por escándalo público. Glinkin: No fue escándalo, sino protesta contra el predominio de los extranjeros. Ivanov: (Sorprendido). ¿Extranjero Iván Luckit Koznov? Glinkin: Sé de dónde es, mejor que usted. Ivanov: Usted es un hombre muy perspicaz... Ya lo creo. Yefimov: (Entra con un brazo en cabestrillo). Bueno va. Yo creía que llegaba tarde al almuerzo, y resulta... ¡Por Sodoma y Gomorra! Ivanov: ¿Qué tiene usted? Yefimov: Que me he cortado. Ivanov: (A Yefimov). Esta noche nos veremos en "El Oso Blanco". Yefimov: (Mostrando la mano). ¿Cómo quiere usted que yo juegue así? Ivanov: Hasta la vista, nobilísimo señor Glinklin. (A Yefimov). Entonces, hasta la noche, en "El Oso Blanco", señor Jeremías. Yefimov: Jeremías... Es difícil estar alegre cuando se llama uno Yefimov. Ivanov: ¿Y yo, que me llamo Ivanov?... Pues no me importa. Me da igual... (Glinklin se encoge de hombros). Natalia: (Con la cesta de la compra, aparece en la tienda). Buenos días, Sherlock Holmes... Ivanov: (Golpeando con los zapatos). Permítame que la ayude. Natalia: No se moleste. En casa hay muchos caballeros... ¿A qué viene usted? Ivanov: He traído unas cartas. Y ahora voy con su vecino. ¡Hasta luego! Glinkin: Me asombra que tenga usted tanta confianza con un policía... Natalia: Por mis venas corre sangre plebeya. ¿Está aquí el padrino? (Se dirige a la escalera, sube un tramo y dice a Glinka). Dígale a mi madrastra que puede ir poniendo la mesa. Glinkin: (A Yefimov). Yefimov, vaya usted a decírselo a Polina... Yefimov: (Ofendido). ¡Alto, alto, señor mío! ¡No tantas órdenes! Yo soy el hombre de las sorpresas. Nadie sabe de lo que me siento capaz. Glinkin: Yo no doy órdenes. ¡Qué fastidio de vida! Y pensar que, a pesar del incendio sigue uno tan aburrido como antes!... Yefimov: (Triste y pacífico). ¡Digo! ¡Y se queja usted!... Usted, con un apellido ilustre: Glinklin. Recuerda a Glinka y la ópera La vida por el zar. Si se llamara usted Yefimov... Glinkin: (Con dignidad). Mi apellido es de origen francés: De Gliken. Mi abuelo era gentilhombre de Luis XVIII: Glinkin no es más que una adaptación al ruso, un rusofismo; mejor dicho, un rusismo. Yefimov: ¡Qué más da!... De todos modos, es un apellido ilustre. Pero llamándose Yefimov, ¿qué hace uno? ¿Puede usted imaginar un monumento a Yefimov? Si lo erigiesen en una plaza pública, nadie pasaría por allí... Baroba: (Viene de la cocina). ¿Vino Natalia? Glinkin: (Señalando la cesta). Fíjate. Yefimov: Barobita, ¿has visto a mi mujer? Baroba: (Arrimando sillas a la mesa). Por el patio anda. No se pueden ustedes imaginar cuánto atormenta Yacoliev a Polina. ¡Dan ganas de... ! Yefimov: (A la ventana). ¿Qué haces ahí? ¿Con quién estabas? Baroba: ¡Y dale!... Y machaca: "Que si te saqué del arroyo... Que si te libré de la justicia... Que si esto, que si lo otro... " ¡Naturalmente!... Como que el gusto es mucho y el gasto poco. ¡Porque lo que la dé ese borracho de los demonios!... Yefimov se precipita en la cocina. Glinkin: (Viéndolo ir). ¿Pues no está celoso ese idiota? Baroba: Amor sin celos es como pan sin sal... Glinkin: (Siguiendo a Yefimov a la cocina). Barobita... A ver si almorzamos... Mete prisa, que tengo un hambre... Baroba: Aguarda un poco, cabeza de chorlito. Polina: (Con platos). ¡Dios mío, pero todavía está esto así!... Todo manga por hombro... Baroba: ¿Y quién ha de arreglarlo sino tú? Polina: (Abriendo paquetes). ¿Tú crees en el Destino? Baroba: Naturalmente. ¿Cómo no? Polina: ¿Y en Dios, crees? Baroba: Naturalmente. Pero ¡qué preguntas me haces! Polina: ¿Y quién es más fuerte, Dios o el Destino? Baroba: ¡Ah, eso sí que no sé! No creo que lo sepa nadie. Menos que todos, tu marido, que te trata como te trata. Polina: Merecido me lo tendré, Baroba. Baroba: Vamos, calla. Has pecado como uno y te arrepientes como mil. ¿No hueles a quemado? Sí. ¡Huy, que se me queman los patos! (Corre a la cocina y en el umbral tropieza con Yacoliev). Yacoliev: ¿Estás ciega? Baroba: ¡Perdón! Yacoliev: ¡Bruja! (Entra en la tienda cuando le detiene Polina). Polina: Aguarda un instante. Yacoliev: ¿Qué hay? Polina: Has hecho mal en alquilar el gabinete. Yacoliev: (Deteniéndose). Pero ¿vas a mezclarte tú?... Polina: (Con firmeza). Sí. Yacoliev: (Sorprendido). ¿Qué estás diciendo? Polina: Que ese sujeto es un mal hombre. Yacoliev: ¿Y a ti qué te importa? Polina: (Agitada). Tú eres bueno y lo comprenderás. Yo callo. Callo siempre. Pero si me decido a hablar, quiere decirse... Yacoliev: (Serio). Quiere decirse que debo hablar en serio contigo... Y hablaré. (Va de prisa a la tienda). Ahora veremos... Polina: (Mira en torno, asustada, y dice entre dientes). Bueno, pues sí... ¡Pase lo que pase!... Claudia: (Entra corriendo del patio, agitadísima). Polina... Mi marido me ha sorprendido con Ivanov... Oye, corre y dile a Dunia que diga que hablaba con ella por encima de la valla. ¡Corre, por Dios!... Pero ¿qué te pasa? ¿Estás mal? Polina: (Como delirando). Claudia, dime la verdad... ¿Se puede tener piedad de mí? ¿Se me puede prestar oído? Llevo tres años de callar... y callar... ¡Tres años encerada dentro de mí misma! Claudia: (Inquieta). Pero ¿qué dices? ¡Cálmate, mujer! Polina: (En voz baja, exaltándose). Sí, lo comprendo... He sido muy mala..., muy mala... Pero ¡he sufrido tanto, Claudia! ¡Me han atormentado tanto mis culpas!... Claudia: ¿Tus culpas? ¿Qué culpas, infeliz? Polina: Lo que yo digo. ¿Es un delito la desgracia? Yo no soy una perra. Soy una mujer. No se me puede tratar como a una perra. Y, sin embargo, si vieras tú cómo me trata. Claudia: ¡Pues mándalo al infierno!... Pero, oye, ¿qué debo hacer yo? Mi marido vendrá en seguida... Corre, por Dios, y dile a Dunia... Polina: Pero ¿por qué? Claudia: ¡Dios mío, no me entiende! ¿Pero no te he explicado ya que mi marido me sorprendió con Ivanov? Corre y díselo a Dunia... Polina: No puedo. Yefimov: (Viene de la tienda; habla subrayando las palabras), ¿Has vuelto a hablar por cima de la valla, no? Claudia: ¡Vamos, hombre!... ¡Tú sueñas!... Yefimov: ¿Con quién hablabas? Polina: (Poniendo los manteles, como un autómata). Hablaba con Dunia. Yefimov: (La mira). Lo veremos. Se lo preguntaré a Dunia. Claudia: Pregúntaselo. Polina sonríe abstraída. Yefimov: ¿De qué te sonríes? Polina: (Casi llorando, melancólica). De mí, te lo aseguro, de mí misma. Yefimov: ¿Y qué has hallado en ti de ridículo para eso? Porque yo no veo... la verdad... Claudia: Contigo se ríe una hasta cuando está triste. Baroba: (Llama desde la cocina). ¡Polina!... ¡Claudia! (Las dos salen). Glinkin desciende la escalera limpiando una vieja cornucopia llena de polvo, que deja en un escalón. Yefimov: (Mirándose en la cornucopia, sonríe). Este espejo es una porquería. Glinkin: (Arreglándose la corbata). Para la gente de esta casa es magnífico. Yefimov: Una porquería... El hombre debe contemplarse en cristales limpios, pulcros... Y este espejo está lleno de manchas. Glinkin: ¡Tú sí que eres una mancha!... Un borrón en la historia de la cultura. Yefimov: ¡Bastante se me da a mí de la cultura! ¡Idiota! (Dirige fieras miradas a Glinkin; toma unas tijeras y comienza a dar golpes en el aire). En este instante asoma a la puerta de la tienda Lusghin. Es hombre que ha pasado los cuarenta, vestido con modestia, pero con aseo; lleva sombrero duro, derribado sobre la nuca. Trae una cartera bajo el brazo. Se detiene y mira a Yefimov, sonriendo. El aspecto y las miradas son de un hombre anormal. Yefimov: (Continúa golpeando el aire y gruñendo). ¡Toma! ¡Y tú también, toma!... ¡Para que aprendas a escribir!... ¡Y tú, para que aprendas a leer!... Lusghin (Avanza un paso). ¿Gimnasia? (Quitándose el sombrero, hace unas muecas de saludo). Buenos días. ¿El relojero? Yefimov: (Furioso). No ha venido aún. Lusghin: Tengo que componer un reloj. Yefimov: ¡Compóngalo! Lusghin: Mejor dicho, tengo que dar a componer un reloj. Yefimov: ¡Delo! Lusghin: Perdón..., ¿a quién? Yefimov: ¡A quien sea! ¿A mí qué me importa? Lusghin se le acerca riendo y brincando. Es tan divertido su aspecto, que Yefimov, antes hostil, se detiene ahora y le sonríe. Lusghin ríe más fuerte y arroja la cartera sobre la mesa. Yefimov acaba también por reír. Yefimov: (Riendo). Pero ¿usted, quién es? Lusghin: Un hombre. ¿Le parece una cosa ridícula? (Los dos ríen a carcajadas). Yefimov: ¡Delicioso!... ¿Y que es usted? ¿En qué se ocupa? Aparece Natalia en la escalera. Lusghin: Busco herederos para una herencia que se comerá el fisco. Yefimov: (Poniéndose serio). Una herencia, ¿de quién? Lusghin: (Tomando confianza). ¡Ah, no puede decirse! Si lo dijera, usted, usted mismo, me saldría diciendo: "El heredero soy yo". Y vendría el lío. Natalia desciende la escalera y observa a Lusghin con ojos interrogadores. Lusghin le hace un saludo profundo y respetuoso. Yefimov: Desea componer un reloj. ¿Está tu padre? Natalia: No sé. (A Lusghin). Oiga: ¿de qué herencia hablaba? Lusghin: (Galantemente). Interesantísimo. Una herencia fabulosa. Murió el testador y no se conocen herederos. Hace dos años que los busco. Natalia: ¿De veras?... ¿Son de aquí, de la ciudad? Lusghin: Parece que sí. Se presume. Natalia: ¿Seré yo la heredera? ¿Usted qué opina? Lusghin: ¡Ojalá! Lo celebraría sinceramente. ¡Palabra! Natalia: Entonces, declárense usted heredera. Siéntese. Haga el favor. Decláreme heredera. ¿A usted, qué más le da uno que otro? Lusghin: A mí me es lo mismo. (Se sienta sonriendo). Yefimov: (Siempre risueño). ¡Caramba! ¡Es usted un hombre muy original! ¡Muy original! Claudia viene de la cocina, arregla la mesa y mira curiosa a Lusghin. Yacoliev entra detrás de ella. Yefimov: Pero ¿no cierra usted la tienda? Yacoliev: ¿Para qué? ¿Crees que se le ocurrirá entrar a nadie? Lusghin: (Levantándose). A mí... Deseo componer un reloj. Yacoliev: ¿Usted? ¡Ah, bien! Pase por aquí... Natalia: Vaya, y después arreglaremos lo de la herencia. Pero, de veras, ¿es tan grande? Lusghin: Intolerablemente grande. (Sigue a Yacoliev, haciendo señas a Natalia. Todos lo contemplan entré irónicos y curiosos). Claudia: Pero ¿de qué herencia estáis hablando? Natalia: Es algo raro, rarísimo. Avisa al padrino que está el almuerzo. Yefimov: (Preocupado). ¿Quiénes podrán ser los herederos..., suponiendo que exista la herencia? Claudia: (Bajando la escalera aprisa). ¡Vaya un tipo! Polina viene de la cocina. Luego descienden la escalera Kemskoi, Claudia y Glinkin. Natalia: Presiento que la heredera voy a ser yo. Podéis, desde luego, felicitarme. Yefimov: Caramba, ¿y yo?... ¿Por qué no había de ser yo? Lusghin: (Sale precipitadamente de la tienda, aferra de una mano a Yefimov, le lleva aparte y le pregunta). Dígame: ¿No ha venido un sujeto que se parece a mí? Yefimov: (Riendo). No. Lusghin: ¿No? Telón
|
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Большая комната - приёмная барского дома: её увеличили за счёт другой комнаты, выломав стену. В левом углу, где был вход с улицы, устроено небольшое помещение для магазина часов. Правее - лестница в два марша, она ведёт в антресоли, где живут Кемской и Наташа. Под лестницей - дверь в помещение Яковлевых, направо, в углу - дверь к Ефимовым, ближе к рампе дверь в кухню. В левой, скошенной вглубь стене - окно во двор. Рядом с окном - старый буфет. У правой стены - диван, но на него садятся осторожно. Всё - старое, ветхое. Эта комната служит гостиной, столовой.Утро. Ночью близко был пожар. В комнате беспорядок, мебель сдвинута с мест, всюду узлы с платьем и бельём, в окне сломана рама, стёкла выбиты, на подоконнике - горшок с цветком. Только что кончили пить чай. Среди комнаты, на большом овальном столе, погасший самовар, неубранная посуда. Дверь из комнаты в часовой магазин открыта, там возится, прибирая товар, Я к о в л е в, человек лет 60-ти, кривой, с лицом евнуха, в жилете, в туфлях. В комнате - П о л и н а разбирает платье, бельё; ей лет под 30, одета в тёмное, красива, двигается легко и бесшумно, кажется - строгой, даже суровой, смотрит исподлобья, но когда откроет глаза - видно, что она испугана, подавлена чем-то. Н а т а ш а, сидя у стола, читает газету и грызёт сухари. По лестнице с антресолей сходит К л а в д и я. К л а в д и я. Наташа, ты бы помогла! Н а т а ш а. Подожди, сейчас. И когда они успели написать столько! К л а в д и я. О пожаре? Н а т а ш а. Да. Удивляюсь. К л а в д и я. После удивишься. Лучше помоги-ка. (Полине.) Это - куда? П о л и н а. Это - к Наташе, пожалуйста. Н а т а ш а (через газету). Ну, чего вы торопитесь? Всю ночь не спали, устали... К л а в д и я (уходя вверх). Ты что же, за всех собралась отдохнуть? Н а т а ш а (осматривая комнату). "Как хорошо, что это бывает не каждый день, - подумала курица, когда повар начал резать ей горло". Я к о в л е в (из двери магазина). Полина, ты не видала, где часы из витрины, мраморные? П о л и н а. У вас в руках видела. Н а т а ш а (читает). "Всё яростнее разливалась огненная река, превращая труды рук людских в прах". Люблю, когда еров много... Я к о в л е в (входя). Красноречие несчастию не подобает, тут нужно бы рыдая говорить, а они, пустобрёхи... Полина, а где ящик с гвоздями? П о л и н а. Не знаю. Я к о в л е в. Мало ты знаешь... Н а т а ш а. Ну, где теперь найти этот ящик! Я к о в л е в (вынул часы, смотрит). Тут сейчас человек должен придти... (Замялся, сморщил лицо.) Н а т а ш а. Человек? Возможно ли это, отец? К нам придёт человек? Я к о в л е в. А, ну тебя! Всё шуточки... (Идёт в магазин.) Смотри актрисой будешь... Н а т а ш а. "Аббат исчез, оставив маркизу в недоумении". (Взяв кусок хлеба, блюдце и ложку, развязывает банку с вареньем, ест. Полина, стоя на коленях, смотрит пред собою, шевеля губами.) К л а в д и я (с верха). Наташа, ты опять насыплешь крошек в банку, а отец... Н а т а ш а. Проберёт мачеху. Так и надо. Многоуважаемая мать моя - вы соизволите рассердиться когда-нибудь? П о л и н а (очнувшись). Мне пора обед готовить. Н а т а ш а. Обед - это тривиально. Обеда не будет, а будет чай с различными вкусными добавлениями, об этом позабочусь я. П о л и н а. А если отец... Н а т а ш а. "Здесь приказываю только я, - величественно произнесла маркиза". П о л и н а (уходя с охапкой одежды). Ну, как хочешь. К л а в д и я. Она как будто всё больше дичеет, а ты с ней... Н а т а ш а. Ах, оставь! Ещё и ты будешь меня моралью набивать! К л а в д и я. Чего ты взвилась? Н а т а ш а. Надоело! Ходит какая-то бутылка постного масла... от неё - тоска. Чертей не удивишь кротостью. Молодая женщина, недурна, а не умеет себя поставить... К л а в д и я. Как это - поставить? Н а т а ш а. Так. Тоже и ты, труженица, вышла замуж за привидение какое-то... К л а в д и я (усмехаясь). Если мне нравится... Н а т а ш а. Ну, миленькая, вижу я, кто тебе нравится! (Полина входит торопливо, потерявшаяся, широко раскрыв глаза, за нею, в дверях, Стогов, мужчина лет за сорок, острижен ёжиком, виски седые, бритый, без усов, одет солидно. Говорит, держится спокойно, уверенно, с оттенком пренебрежения.) К л а в д и я. Что вы, Поля? П о л и н а (бормочет). Вот, - Наташа... я не знаю... Н а т а ш а (прищурясь). Что такое? П о л и н а. Вот этот господин... я сейчас спрошу... (Идёт в магазин, спотыкаясь, как слепая.) С т о г о в (вежливо). С кем я могу говорить относительно найма квартиры? Н а т а ш а. Какой квартиры? Мы - не сдаём... С т о г о в. Мне сказали, что у часовщика Яковлева сдаётся флигель. Н а т а ш а. Не слыхала, хотя прихожусь часовщику дочерью... С т о г о в (кланяясь). Очень приятно узнать. Однако... Н а т а ш а. Вы - погорелец? С т о г о в. Нельзя ли видеть самого господина Яковлева? Н а т а ш а. Можно. Он - существо видимое. Вы - приезжий? (Полина стоит у двери в магазин, наклоня голову, как бы не смея войти туда.) К л а в д и я. Пройдите в магазин - он там... С т о г о в. Благодарю вас. (Полина, уступив ему дорогу, отошла в сторону, встала, опираясь плечом о стену.) Н а т а ш а. Вежлив. Похож на американского героя. К л а в д и я. Как ты можешь так говорить с незнакомым? Н а т а ш а. Ты, мачеха, чего испугалась, а? П о л и н а (согнувшись над узлом). Я? Почему? Голова кружится... Н а т а ш а. Нет, всё-таки? П о л и н а (словно припоминая). Я развешиваю во дворе платье - вдруг он идёт... Я не испугалась... Н а т а ш а. Ох, мачеха, ты скоро сама себя бояться станешь... Ну, ладно: "Оставим это для потомства, - сказала графиня, выбросив за окно изношенную туфлю". Впрочем - такой графини не было. Мачеха, иди, ставь самовар! К л а в д и я (задумчиво, глядя на Полину). Не рано ли? Н а т а ш а. Не смущай меня возражениями! Я буду мыть посуду и вообще - трудиться. Я к о в л е в (из магазина). Наташа, не видала ключ от флигеля? Н а т а ш а. Нет. (Стогов в двери магазина. Клавдия и Наташа не видят его.) К л а в д и я (мечтательно). Знаешь, Ната, я всё думаю о фальшивомонетчиках... Н а т а ш а. Да? И что же? К л а в д и я. Вот бы познакомиться с человеком, который делает золотые.... Н а т а ш а. Прекрасная мечта! К л а в д и я. Или хоть с таким, который сбывает их... Н а т а ш а. Превосходная идея!.. К л а в д и я (вздохнув, с досадой). Ты всё насмехаешься. Удивительно, до чего ты несерьёзна! И как это можно: всегда, надо всем шутить? Н а т а ш а (серьёзно). А видите ли: один грешник, просидев в аду тысячу девятьсот тринадцать лет, сказал соседу: "Здесь вовсе не так жарко, как мне говорили". К л а в д и я. Терпеть не могу твои шуточки... (Из магазина выходят Яковлев и Стогов.) Я к о в л е в. Полина - ключ от флигеля! Где Полина? (Полина из кухни быстро бежит по лестнице в антресоли. Наташа бесцеремонно разглядывает Стогова. Он тоже спокойно разглядывает всех. Клавдия всё время входит и уходит, унося вещи.) Я к о в л е в. Очень интересно объяснили вы намерения ваши. И верное, должно быть, дело - теперь многие изобретают... С т о г о в. Мы весьма отстали в технике против иностранцев. Я к о в л е в. Зато в доброте души - мы впереди всех народов. С т о г о в (усмехаясь едва заметно). Говорят, что так... Д у н я (вбегает, - это девица лет 25-ти, жеманится, приглядываясь к Стогову, картавит). П'едставьте, всё ещё летят иск'ы. Я вынесла на те'асу батистовое платье, и вд'уг оно заго'елось, - вот какая ды'а. Я п'ибежала сказать вам... Я к о в л е в (внушительно). Искры летят оттого, что люди роются на пожарище. Д у н я (удивилась). Да? Я к о в л е в. А вы думали - отчего? Д у н я. П'едставьте, я вовсе не думала об этом! Н а т а ш а (уронила на пол блюдце). Ах, несчастная! Я к о в л е в. Хозяйка, эх... П о л и н а (с верха). Нет ключа. Я к о в л е в. Как же это?.. К л а в д и я. Идёмте, я отопру без ключа! Я к о в л е в (Стогову). Пожалуйте. Хаос у нас. (Ведёт его к двери в кухню. Навстречу - Ефимов, в руках его по тяжёлой связке книг, он держит их, как вёдра с водою.) Д у н я. Ах, какой ужас был ночью, какое раззорение! Н а т а ш а. Забыла, Дуня, нужно сказать - 'аззоение... Д у н я. Ах, оставь! Что тебе? Ты любишь осмеивать всех, а мне нравится картавить. Е ф и м о в (опустил книги на пол, отирает пот с лица). Для Натальи Ивановны стеснять людей - первое удовольствие. Н а т а ш а. "Философия составляла любимый предмет Агафьи". Д у н я. Это что ещё за Агафья? Н а т а ш а. Старушка одна у Льва Толстого, в "Анне Карениной". Е ф и м о в. Ваш Толстой мыло считал произведением искусства. Н а т а ш а. Агафьюшка, это не Толстой, а Левин. Е ф и м о в. Всё равно. У серьёзного писателя и герои не говорят глупостей. Д у н я. Наташа, - кто этот господин? Н а т а ш а (отломила ручку чашки). Ещё одно несчастие! П о л и н а (как во сне, спускается с лестницы, испуганно остановилась). Какое несчастие? Н а т а ш а (показывая ей чашку). Как трудно трудиться, Поля! Е ф и м о в (толкая ногой связку книг). Вот, - за швейную машину энциклопедическим словарём заплатили. И то - слава богу, - могли ничего не заплатить, а машина-то уже в ссудной кассе заложена. Да... В других странах невозможно подобное... извращение фактов, а у нас... (Огорчённо махнул рукою, взял книги, идёт к себе.) Н а т а ш а. Ты этого бритого не встречала раньше? П о л и н а (беспокойно). Где же? Куда я хожу? Только в церковь... Д у н я (идёт за Ефимовым). Интересного мужчину и в церкви заметишь. П о л и н а (ходит по комнате, дотрагиваясь до разных вещей). Ничего я не замечала. Всё это напрасно... Н а т а ш а. Что ты ворчишь? Б о б о в а (входит с узлом в руке. Женщина за сорок, говорит певуче, крепкая, бойкая). Здравствуйте, дорогие, на долгие года! Страхи-то, ужасти, пожарище-то каков! Я, подобно мыше летучей, всюю ноченьку металась, не знай как! Третий разок посещает господь городок наш огненной бедой, и раз от разу всё погибельней. Растут, видно, грехи-то наши, возрастают... Не помочь ли вам в уборке-то, устали, поди-ко? (Полина, разбирая вещи, часто поглядывает в окно на двор, прислушивается.) Н а т а ш а. Вот именно - помоги! Умираю от усталости... Б о б о в а. Женишка твоего видела сейчас. Н а т а ш а (равнодушно). Где? Б о б о в а. Сюда идёт с Кемским. (Наташа, составив на поднос чайную посуду, несёт её в кухню.) Б о б о в а (Полине). Нет, как ведь господь милостиво оградил вас, всего на два дома до вашего иссяк огонь... П о л и н а (глухо). Сгореть бы и этому... Б о б о в а. Ну, зачем же? Нас не стены держат, а глупость да робость наша. Однако неудобный домок, неудобный! Что это Наташа не уговорит крёстного отца совсем подарить ей рухлядь эту? А то - живёте вы под барским капризом: сегодня - любезны, а завтра - пошли прочь! А Наташе-то продать бы дом этот, а я бы покупателя нашла. (Глинкин входит из магазина. Красивый молодой человек 22-25 лет. Лицо нахальное. Немного выпивши или с похмелья. В кожаной куртке, охотничьих сапогах, в картузе с дворянской кокардой. В руках - портфель.) Б о б о в а. Дворянину - почтение! Что это, какой кожаный сегодня? Г л и н к и н. Не твоё дело. Где Яковлев? Б о б о в а. Уж очень ты строго спрашиваешь! Г л и н к и н (Полине). Вы что же не здороваетесь со мной? П о л и н а. А вы со мной? Г л и н к и н. Пардон. Я спросил: где Яковлев? Б о б о в а. А ты кого спросил? Г л и н к и н. Не всё равно - кого? Б о б о в а (Полине). Это куда? П о л и н а. Дайте мне, это наверх. (Идёт.) Г л и н к и н (ворчит ей вслед). Копчёная селёдка. Как живёшь, Бобиха? Б о б о в а. А как привыкла: хихоньки да хахоньки, доходишки махоньки, живу - не тужу, всем служу, а тебе - погожу. Когда должишки-то отдашь мне? Г л и н к и н (ходит вокруг стола). Успеешь. (Суёт пальцы в карман жилета, предполагая найти там часы. Часов нет. Он косится на карман, на пальцы, щёлкает ими. Напевает из Фауста.) "На земле весь род людской..." Б о б о в а (улыбаясь, следя за ним). Забыл, что часики-то у меня в закладе. Г л и н к и н. Я гадостей не люблю помнить. Б о б о в а. Свадьба-то у вас - когда? Г л и н к и н. Это не твоё дело. Семья - священный оазис в пустыне жизни, и никто не смеет вторгаться в недра брака. Да. Для вас, вот таких, брак - любительский спектакль, а для меня это парадное представление на сцене императорского театра. Поняла? Нет, конечно. (Осматривает стены, насвистывая.) Н а т а ш а (вышла, приседает). Виконт! Г л и н к и н. Здравствуйте. А где ваш отец? Н а т а ш а. Пошёл сдавать какому-то господину квартиру во флигеле. Ну-с? Г л и н к и н. Странно. Разве во флигеле можно жить? Куда это вы? Н а т а ш а. За провизией к обеду. Г л и н к и н. Полезное путешествие. Водки купить не забудьте. Н а т а ш а. Виконт - я знаю ваши вкусы... С т о г о в (входит). Человек должен иметь хозяина... Я к о в л е в (идя за ним, весело). И надо всеми - господь! Приятно слышать такие речи в наше время всяческого буйства. Очень приятно... Теперь позвольте вас познакомить с моими: дочь - Наталья. С т о г о в (кланяется, не подавая руки). Пётр Васильевич Стогов. (Наташа комически важно приседает.) Г л и н к и н (тоже важно). Тихон Степанов Глинкин, юрист. Н а т а ш а. Из пятого класса реального училища. Г л и н к и н (окинув её сердитым взглядом). Личный секретарь судебного следователя Кемского. (Стогов серьёзно кланяется, но в глазах усмешка.) Н а т а ш а. То есть - писарь. Я к о в л е в. А эта - торгует старинными вещами. Б о б о в а. Продаю, покупаю, распрекрасную невесту сосватать могу. С т о г о в. Выгодно старинными вещами торговать? Г л и н к и н. Ерунда! Обман! Она сама выдумывает эти вещи... Б о б о в а. Вещь, сударь мой, нельзя выдумать, её надо сделать. И без обману нельзя. Все любят обмануты быть, лишь бы хорошо обманули. Я к о в л е в. А вот - жена... (Полина прячет руки за спину, отступив.) С т о г о в (кланяется ей). Так вы позвольте мне смерить там, - нет ли у вас рулетки или аршина? Я к о в л е в. Полина... П о л и н а (села на стул). Нет. Я к о в л е в. Как - нет? Н а т а ш а. Аршин у меня в комнате. (Полина не двигается.) Я к о в л е в. Ты слышишь? Н а т а ш а (идёт). Я принесу. Я к о в л е в (жене). Ты - что? П о л и н а (тихо). Устала... Я к о в л е в. Ну... все устали!.. Н а т а ш а (подавая аршин). Извольте. С т о г о в (кланяясь). Благодарю. Я к о в л е в. Может - помочь вам, а? С т о г о в. Нет, не беспокойтесь, я сам... (Ушёл.) Я к о в л е в. Ну, - похоже, что хороший постоялец, видимо - со средствами. Вот я забочусь обо всех, как лучше, покойнее, а вы... Н а т а ш а. "Аббат, мы это слышали". (Идёт в магазин.) Я к о в л е в (жене). А ты чего сидишь вороной? Убирай дом скорее. (Полина встаёт.) Г л и н к и н (иронически). Ха-арошенькое обращение с женщиной! Я к о в л е в. Вы, Тихон... эх, грешить не люблю! (Уходит в магазин, сердито ворча.) Г л и н к и н (осматривая стены). Ни одного зеркала - нельзя даже понять, существуешь ты или нет? (Идёт наверх.) Б о б о в а (когда Глинкин скрылся). Экой бездельник, экой прохвост, а? А ты, Палагея Петровна, нехороша сегодня, - что это ты? П о л и н а (идёт в кухню). Где же Клавдия?.. Б о б о в а. А она за нафталином побежала. (Подходит к окну, делает знаки, оглядывается.) Тсс... тсс... С т о г о в (в окне). Ну, что? Б о б о в а. Ладно ли дело-то? С т о г о в. Квартиру снял. Что это за дурак, зять этот? Б о б о в а (складывая пальцы в кулак). Так, щеночек, он у меня в горсти. С т о г о в. Никого нет? Б о б о в а. Позвать её, что ли? С т о г о в (скрываясь). Да, скорее. (Бобова идёт в кухню, по дороге заглянув в магазин; Стогов является из двери со двора, почти в ту же минуту из кухни вышла Полина, смотрит на него со страхом, он усмехается.) П о л и н а (тихо, испуганно). Зачем вы пришли? Зачем? С т о г о в (говорит тихо, с лёгкой усмешкой, трудно понять - серьёзно или шутя). Я вчера, на улице, и тогда, в церкви, сказал, что не отстану, найду, - вот и нашёл. П о л и н а. Прошу вас - уйдите! С т о г о в (усмехаясь). Не надо притворяться, Поля! П о л и н а. Что вам нужно от меня? Кто вы для меня? С т о г о в (всё так же, с усмешкой). Судьба, хозяин твой, влюблённый человек... П о л и н а. Я вас не знаю, я не хочу... С т о г о в. Я - твоя судьба, ты - моя. (Подходит ближе к ней, говорит негромко.) Оказалось, что у меня есть что-то похожее на совесть, Поля. П о л и н а. Нет! С т о г о в. Есть что-то... Может быть, это - от бессонницы, может быть - от скуки. Одним словом - ты мне нужна, и я пришёл за тобой... П о л и н а. Нет! Не смеешь... не можешь ты! Ты! Из-за тебя я сидела в тюрьме, меня судили, позорили... из-за тебя! С т о г о в. Но ведь тебя оправдали. П о л и н а. Молчи! С т о г о в. О том, что всем известно? Зачем же? Я знаю, что ребёнок родился мёртвым, проклятая бабка сказала мне. Но, - она не вовремя умерла, а я, как тебе известно... впрочем, я не оправдываюсь. П о л и н а. Зачем ты пришёл? Зачем? С т о г о в. Я сказал - за тобой. П о л и н а. У меня - муж. Он пожалел меня тогда ли - на суде... С т о г о в. Иной раз пожалеть выгодно. П о л и н а. Третий год я живу... С т о г о в. Живёшь? Разве? П о л и н а. Не смей! С т о г о в. Ну, перестань! П о л и н а. Христом богом прошу - уйди!.. Не могу Я. - ничего не могу... С т о г о в (хмурясь, спокойно). Чему быть, того не миновать... П о л и н а (прислонясь к двери). Кто ты такой? С т о г о в (серьёзно). Полина, я смотрел, как ты молилась в церкви, не один раз смотрел. В твои годы так молятся, когда хотят согрешить, но боятся. Я, знаешь, даже испугался за тебя. Пойми - это верно! Испугался! П о л и н а. Врёшь! Ты врёшь... Ну, если ты добрый человек - уйди же! Я прошу. С т о г о в (усмехаясь). Грешница ты - в мыслях, и - я ведь знаю очень любишь грех, очень ждёшь его. П о л и н а. Нет. Неправда! Не хочу! С т о г о в. Брось - меня не обманешь. (Почти с восхищением.) Ты очень сильная женщина, Поля, ты - настоящая. Как ты согнула себя, ты, такая гордая, а? Я не узнаю тебя... Удивительно это! Но то, что ты считаешь грехом - не грех, а - обязанность, это - твой долг. Пойми! Раньше ты ведь знала, что это твой долг и радость твоя, - знала! Это в тебе не могли убить, не притворяйся. (Громко и деловито.) Так вот, хозяйка: сейчас же я пришлю плотника. (Шепчет ей.) Отвечай мне, ну! П о л и н а. Хорошо. Да. Прощайте. (Из двери магазина идёт Кемской, человек лет 60-ти, весь неприбранный, одичавший, с неподвижной гримасой на лице. Одет в парусиновый балахон-пыльник, на голове - выцветшая судейская фуражка, в руках - пара уток.) К е м с к о й. Кто такое, а? С т о г о в. Постоялец. Снял флигель. К е м с к о й. А... Семейный? С т о г о в. Одинок. К е м с к о й. Почему? С т о г о в. Холостому удобней. К е м с к о й. Гм... Может быть. Полина - Тихон здесь? П о л и н а (очнувшись). Да. К е м с к о й. Бросил меня, ушёл. Я говорю: возьми Наташе уток, а он ушёл! Вот утки, Наташе. Да. (Сел к столу. К Стогову.) Вы - квартиру сняли? Гм... Чем занимаетесь? С т о г о в (не спеша, двигаясь к двери магазина). Изобретаю новый сплав. К е м с к о й. Сплав леса? С т о г о в. Металлов. К е м с к о й. Не понимаю! С т о г о в. До свидания. (Ушёл.) К е м с к о й. Полина, - как это он тут? П о л и н а (тихо). Не знаю, не знаю... К е м с к о й (сердится). Что это ходят тут всё, эти, разные... Тут Наташа, и вдруг... Какой-то слесарь... Наташа испугалась пожара? П о л и н а. Не дитя она. К е м с к о й. Приготовь ей уток, зажарь... Помоги мне снять это. Б о б о в а (идёт из кухни). Я помогу, ты уж иди, стряпай, Палагея Петровна. К е м с к о й. Ага, лиса, ты здесь, а? Б о б о в а. Несчастье всех в одну кучу кладёт, миротворец ты наш. К е м с к о й. Погорела, а? Б о б о в а. Нет, господь миловал. К е м с к о й. Какое же у тебя несчастье? Не понимаю. Ты сама несчастье. (Доволен словом, смеётся.) Вот именно, - ты сама - несчастье, а? Б о б о в а. Ну, что это вы говорите, добрячок такой! Я ко всем с добром, а вы меня - колом. А обещаньице-то своё не исполнили? К е м с к о й. Какое? Б о б о в а. Подсвечники-то обещали продать мне. К е м с к о й (отмахиваясь). Пошла, пошла! Подсвечники! Это канделябры, да. Это - редкость... Б о б о в а. И часики каминные обещали... К е м с к о й (строго). Иди прочь! (Бобова отошла в угол, тихо роется там, разбирая вещи. Её почти не видно.) Я к о в л е в (входит). Здравствуйте... К е м с к о й. Здравствуй, да... Вот что, брат-кум, тут-а... эти у тебя, постояльцы всё какие-то! Это, брат, мне не нравится... Я к о в л е в (разводя руками). Как же быть? Ведь и мне без людей лучше, да бедность понуждает... К е м с к о й. Подожди. Я дал дом Наташе, а ты устраиваешь тут постоялый двор какой-то. Нахлебники, постояльцы - это я плохо понимаю. Всё-таки это - мой дом! Да. Я прихожу, - вдруг - какой-то человек... Потом - этот Ефимов... Надо, брат, быть деликатным. Я к о в л е в (волнуясь). Однако же войдите в положение! Улица глухая, не торговая, магазин работает плохо. На старом месте, на юру, было лучше, а здесь - я потерял, - кто сюда пойдёт? К е м с к о й. Ну, это - я не знаю. Я сделал, что мог: пристроил тебе лавочку, испортил фасад дома, и так далее... Но - постоялый двор я осуждаю. Ефимов и все это - мне не нравится. Я, брат, старик... Я к о в л е в (глухо, нервно шевеля пальцами). Я тоже не молоденький. К е м с к о й. Ну, да! Я пойду к себе, скажи, чтобы мне дали мыться. Я к о в л е в (глядя в дверь магазина). Иванов идёт. К е м с к о й (с лестницы). К письмоводителю. Я к о в л е в (грозит вслед ему кулаком, Бобовой). Слышала, а? Каково? Б о б о в а. Что уж тут! Эхе-хе... Я к о в л е в (идя в кухню). Да, вот и живи... Иди, неси ему воду-то... Б о б о в а. Ладно, сейчас. И в а н о в (околодочный, весёлый, бойкий франт). Эй, Бобиха, погоди! Б о б о в а (у двери кухни, подмигивая на лестницу). Шш... И в а н о в. А что? Б о б о в а. Кемской. И в а н о в. Ты что тут делаешь? Б о б о в а. Помогаю в уборке. И в а н о в. Куда это нахлебник твой выехал? Бобов а. А - дай бог память... И в а н о в. В Сморгонь? Б о б о в а. Что ты, милый, такого места и нет на земле! И в а н о в. Ну, я лучше тебя знаю, что есть и чего нет! А скоро я тебя поймаю, милая дама! Б о б о в а. Ах, гонитель ты мой, Нерон жестокой, - и за что ты меня поймаешь? И в а н о в. А - за шиворот. Не держи воров, не скупай краденого. Б о б о в а. Да я всё покупаю, слона приведут, так я и слона. И в а н о в. Ладно. Точи зубы-то. Слушай, - на-ко вот, пересунь. (Подаёт ей записку.) Понимаешь, кому? Б о б о в а. Ну, Клавдии... И в а н о в. Шш! Не Клавдии, а Дуне. Б о б о в а. Уж и в эту сторону метнуло?.. И в а н о в. Если ты мне это дело наладишь... К е м с к о й (с верха). Что же воды? Б о б о в а (бежит). Сейчас, родимый. И в а н о в. Найди мне письмоводителя. (Подошёл к окну, вынул из кармана письмо, улыбаясь, читает. Из двери на него смотрит Ефимов. Из комнаты Наташи вышел Глинкин, увидав околодочного - сморщился, хочет уйти обратно. Иванов, обернувшись, прячет письмо.) Примите два пакета. Г л и н к и н (подошёл, взял пакеты, взвесил на руке). Это что? И в а н о в. Не знаю. Моё дело - сдать, ваше - принять да расписаться. Г л и н к и н. Прошу не указывать мне моих обязанностей. И в а н о в. Ах, извините! Г л и н к и н. Да-с. (Расписываясь в книге.) Можете идти. И в а н о в. Благодарю за разрешение. Г л и н к и н. Что-с? И в а н о в. Скоро и вам лично повесточку вручу. Г л и н к и н. Опять? За что? И в а н о в. Буйство в общественном месте. Г л и н к и н. Это - не буйство, а протест против засилия инородцев! И в а н о в (даже удивился). Это - Кознов, Иван Лукич, - инородец? Г л и н к и н. Я лучше вас знаю, кто - кто! И в а н о в. Проницательный вы человек! Е ф и м о в (входит. Рука подвязана). Н-ну, я думал, обед готов, а тут ещё - Содом и Гоморра... И в а н о в. Что это? Е ф и м о в. Порезал. И в а н о в (Ефимову). Вечером - в "Порт-Артуре"? Е ф и м о в (показывая руку). Какой же я игрок? И в а н о в. До свидания, благороднейший господин Глинкин. (Ефимову.) Ну, до вечера, скучный господин. Е ф и м о в (вздыхая). Трудно быть весёлым, имея фамилию - Ефимов. И в а н о в. А я вот Иванов, однако - не скучаю. Нисколько даже. (Глинкин пожимает плечами.) Н а т а ш а (с покупками, в дверях магазина). Здравствуйте, Пинкертон! И в а н о в (щёлкая каблуками). Позвольте помочь? Н а т а ш а. Не трудитесь. У нас домашних кавалеров в избытке заквашено. Вы с чем? И в а н о в. С бумагами. А сейчас - к соседу вашему. До свидания! Г л и н к и н. Удивляюсь, как вы можете фамильярничать с этим... Н а т а ш а. Ах, в моих жилах течёт рыжая, плебейская кровь. Крёстный здесь? (Идёт наверх.) Скажите Поле, что можно накрывать стол. Г л и н к и н. Ефимов, ступайте, скажите. Е ф и м о в (обиженно). Вы, сударь мой, тише командуйте! Я человек неожиданный, никто не знает, на что я способен. Г л и н к и н. Я не командую... Скучно, чёрт возьми! Вот и пожар был, а скучно... Е ф и м о в (миролюбиво и уныло). Вам жаловаться не на что. У вас всё-таки фамилия оригинальная: Глинкин. Глинку напоминает, оперу "Жизнь за царя". А вот, если Ефимов, так уж это безнадёжно... Г л и н к и н (с достоинством). Глинкин - это руссофизм, - понимаете? Моя фамилия - де Глинкэн, мой дед был француз, дворянин. А Глинкин - это переделка на русский лад, руссофизм... то есть руссизм... Е ф и м о в (вздохнув). Хотя бы и так - всё-таки хорошо. Но - уж если Ефимов, так что же? Вы можете представить себе - монумент Е ф и м о в у? Если поставить такой монумент на площади - так по ней никто ходить не будет... Г л и н к и н. Возможно - не будут! Фигура у вас... Е ф и м о в. Тут не в фигуре суть. Многие люди не обладали фигурой, а монументы им всё-таки поставлены. Г л и н к и н. Впрочем, я не совсем понимаю вашу идею... Е ф и м о в (задумчиво). Идея - простая. Все великие люди носили соответственные фамилии: Аристотель, Эмиль Золя, Степан Разин. А если сказать: великий человек - Ефимов - никто этому не поверит... Б о б о в а (идёт из кухни). Наташа пришла? Г л и н к и н (кивая на пакеты). Видишь... Е ф и м о в. Бобиха, - жену мою не видала? Б о б о в а (ставит стулья к столу). А вон, поглядите, на дворе-то... То есть до чего благочестивец наш, боголиз, кривой, Палагею заел - даже глядеть обидно! Е ф и м о в (у окна). С кем это она там? Б о б о в а. Только и твердит: я тебя с земли поднял, я тебя из грязи вынул! Г л и н к и н. Это мне не интересно... Б о б о в а. Эка важность - поднял! Эдакую-то бабочку, да не поднять! Всяк бы поднял, да снова положил, дело - дешёвое, а удовольствие большое, да! (Ефимов быстро идёт в кухню.) Г л и н к и н (Бобовой, тихо). Ревнив, чёрт! Б о б о в а. Без ревности любовь - как без соли хлеб. Г л и н к и н (идя за Ефимовым). Бобиха, скажи, чтоб скорее собирали обедать! Б о б о в а (про себя). Поспеешь, дроздова голова! П о л и н а (с тарелками). Господи, как тут всё нехорошо... Б о б о в а. Кому прибрать? У вас все - баре. П о л и н а (развёртывая пакеты). Ты в судьбу веришь? Б о б о в а. А как же? П о л и н а. И в бога веришь? Б о б о в а. И в бога. Что это ты, матушка, спрашиваешь как? П о л и н а. А кто сильнее: судьба или бог? Б о б о в а. Ну, уж этого я не знаю... Уж чего не знаю - так не знаю... Этого, поди-ка, и боголюбивый муженёк твой не знает, одноглазый чёрт! Ох, Поля, Поля, тяжела твоя доля... П о л и н а. Значит - заслужила такую. Б о б о в а. А ты - полно! Согрешив на грош, на рубль каешься... Ой, ой, утки-то, утки... (Бежит в кухню, в двери сталкивается с Яковлевым.) Я к о в л е в. Что ты, - слепая? Б о б о в а. Ох, прости... Я к о в л е в. Демоны... (Идёт в магазин.) П о л и н а. Подожди минуту. Я к о в л е в. Чего такое? П о л и н а. Напрасно ты сдал флигель. Я к о в л е в (приостановясь). Это - твоё дело? П о л и н а (твёрдо). Моё! Я к о в л е в (удивлён). Чего? П о л и н а. Это человек нехороший. Я к о в л е в. А тебе какое дело, а? По л и н а (волнуясь). Ты - добрый... ты поймёшь, ведь я - молчу! Я всегда молчу! Ведь уж если я говорю - значит... Я к о в л е в (строго). Значит - я с тобой должен серьёзно поговорить! Я и поговорю! (Быстро идёт в магазин.) П о л и н а (оглядывается вокруг, почти с ужасом, шепчет). Ах... ну, хорошо... ну - всё равно... К л а в д и я (вбегает со двора, встревожена). Поля, милая! Мой-то накрыл было меня с Ивановым, - слушай-ка, сходи к Дуне - пусть она скажет, что я с ней говорила через забор, - сбегай, милая... Что ты какая? Дурно, что ли, - что ты?.. П о л и н а (как в бреду). Клава, ну - скажи правду: ведь меня можно пожалеть, выслушать? Ведь я всё молчу, я уже третий год молчу, вся живу, спрятавшись в сердце своём, - вся в своём сердце... К л а в д и я (беспокойно). Поля, что ты говоришь? Нездоровится тебе? П о л и н а (тихо, горячо). Подожди, - ну, хорошо: если даже я грешница, если я тяжело согрешила... К л а в д и я. Э, что вспомнила... П о л и н а. Нет, подожди! За грех мой - меня напугали, меня мучили, господи, как мучили... А в чём я грешна? Разве несчастие - грех? Ведь я же не собака, ведь меня нельзя звать, как собаку, - свистнул кто-то, и я должна бежать к нему, если он свистнул мне, - ведь я же человек, я... К л а в д и я (оглядываясь). Ах, да послала бы ты к чёрту своего кривого! Что мне делать? Сейчас придёт мой, - Полинька, сбегай к Дуне-то! Скорей... П о л и н а. Зачем? К л а в д и я. Ах, боже мой, ты ничего не можешь понять... П о л и н а. Не могу. Е ф и м о в (идёт из магазина, тягуче говорит). А вы, сударыня, опять начали беседы ваши сквозь забор? К л а в д и я. А тебе опять мерещится? Е ф и м о в. Ты с кем говорила? П о л и н а (прибирая на столе, машинально говорит). С Дуней говорила она... Е ф и м о в (смотрит на неё). Я спрошу Дуню! К л а в д и я. Спроси. (Полина вдруг тихонько засмеялась.) Е ф и м о в. Это над чем же вы? П о л и н а (почти со слезами, тоскливо). Над собой, право - над собой. Е ф и м о в. Что же такое смешное в себе нашли вы? Не вижу я ничего весёлого! К л а в д и я. При тебе и с горя засмеёшься. Б о б о в а (зовёт из кухни). Поля, Клава... (Обе ушли. Глинкин сносит с верха зеркало, в позолоченной старой раме, ставит на пол у лестницы.) Е ф и м о в (рассматривая себя, вздыхает). Дрянь зеркало. Г л и н к и н (поправляя галстук). Для местного населения вполне годится. Е ф и м о в. Дрянь. Человеку надо видеть себя в сиянии всех качеств, а тут - пятно. Г л и н к и н. Ты и есть пятно. Клякса на странице истории культуры. Е ф и м о в (отходя). Любишь ты критические слова. А по-моему, критик - просто человек дурного характера. Г л и н к и н (идёт в магазин). Много ты понимаешь. Е ф и м о в. А кто же повесит зеркало? (Ворчит.) История... На кой чёрт она мне, история! Дурак... (Ефимов, нахмурясь грозно, смотрит вслед ему, потом берёт со стола ножницы и наносит ими колющие удары и воздух. В двери магазина стоит Лузгин, чисто и скромно одетый человек лет за сорок, в котелке, сдвинутом на затылок, с портфелем подмышкой. Стоит, склонив голову на плечо, и смотрит на Ефимова с улыбкой. У него лицо и взгляд человека ненормального.) Е ф и м о в (нанося удары, бормочет). А - вот... и вот!.. И напишут в газетах, а ты не прочитаешь... Л у з г и н (шагнув в комнату). Гимнастика? (Делает правой рукой, с котелком в ней, нелепейшее движение.) Здравствуйте! Часовых дел мастер? Е ф и м о в (сердито). Нет ещё. Л у з г и н . Я хотел бы часы починить. Е ф и м о в. Чините. Л у з г и н. То есть отдать их починить. Е ф и м о в. Отдайте. Л у з г и н. А - кому? Е ф и м о в. Хоть трубочисту, мне всё равно... (Лузгин идёт к нему, тихонько посмеиваясь и немного подпрыгивая. Он так забавен, что Ефимов, сначала отступавший от него, остановился, ухмыляясь. Лузгин смеётся громче, бросает портфель на стол. Ефимов тоже начинает смеяться.) Е ф и м о в (сквозь смех.) Да вы - кто такой? Л у з г и н (так же, взвизгивая). Человек... Смешно? (Оба хохочут.) Е ф и м о в. Ой, чёрт... Чем... чем... вы занимаетесь? (Наташа на лестнице.) Л у з г и н. Ищу наследников к выморочному имуществу... Е ф и м о в (серьёзнее). Чье имущество? Л у з г и н (подмигивая). Нельзя сказать. Я скажу, а вы - вот вы - и закричите: я - наследник! И толкнёте меня на ложный путь... (Наташа сходит с лестницы, вопросительно осматривает Лузгина, он почтительно и низко кланяется ей.) Е ф и м о в (улыбаясь). Желает часы починить: где отец? Н а т а ш а. Не знаю. (Лузгину.) О каком это наследстве говорите вы? Л у з г и н (ласково). Интересно? Бо-ольшое наследство! Владелец помер, а наследники - неизвестны! Второй год ищу. Н а т а ш а. И что же? Они здесь, в нашем городе? Л у з г и н. Как будто... как если бы... Н а т а ш а. Вдруг это - я, а? Л у з г и н (кланяясь). Был бы рад... был бы очень рад!.. Н а т а ш а. Так что же? Сделайте меня наследницей, а? Вы садитесь... Сделайте - ведь вам всё равно, да? Л у з г и н. Решительно всё равно! (Садится, посмеиваясь.) Е ф и м о в (смеясь). Чёрт знает, что! Чудак вы... (Клавдия входит из кухни, торопливо накрывает стол, посматривая на Лузгина. Яковлев - тоже из кухни.) Е ф и м о в. Что ж вы уходите, не запирая магазин? Я к о в л е в, А какой дурак зайдёт в него? Л у з г и н (вставая). Вот я зашёл. Я к о в л е в (смущён). Извините... Живём в таком глухом углу. Вы?.. Л у з г и н. Я бы часы починить хотел... Я к о в л е в. Можно. Пожалуйте в магазин. Н а т а ш а. А потом - расскажите мне о наследстве - хорошо? Большое наследство, да? Л у з г и н. Невыносимо большое! (Идёт за Яковлевым, вглядываясь, подмигивая Наташе. Она, Ефимов и Клавдия смотрят вслед ему.) К л а в д и я. Что это такое? Какое наследство? Н а т а ш а. Странно... Зови крёстного обедать. Е ф и м о в (озабоченно). Наследники могут быть... если действительно существует имущество... К л а в д и я (взбегая, по лестнице). Неприятный какой... (Полина из кухни, затем с верха спускается Кемской, за ним Клавдия и Глинкин.) Н а т а ш а. Чувствую, что наследница - это я. Можете поздравлять... Е ф и м о в. Гм... Ведь и я... человек... (Вспомнил Лузгина, смеётся.) Л у з г и н (выбегает из магазина, схватив Ефимова под руку, тащит его к авансцене). А не заходил к вам такой... похожий на меня? Нет? Е ф и м о в (усмехаясь). Нет. Л у з г и н. Нет? Занавес
|