Pobre Manolito - El Bueno, el Feo y el Malo

No veas la bronca que me cayó; todavía me tiemblan las piernas. Y no sólo fue la bronca; mi madre me puso
el castigo más terrible de la historia del rock and roll. Cuando me estaba gritando todas las humillaciones a
las que iba a ser sometido durante este fin de semana, le dije:
—Por favor, ¿podrías ir más despacio que lo voy a apuntar en un papel?
Y mi madre gritó más si cabe para decir:
—Encima con cachondeíto.
Ella es así, más chula que un ocho. Apunté mi castigo en un papel y mandé a mi abuelo Nicolás a hacer
fotocopias para poner una copia en todos los lugares estratégicos de mi casa, esos lugares que yo visito con
mucha frecuencia: el water, la nevera, la tele y el sofá. No me podía arriesgar a olvidarme; las represalias de
mi madre pueden ser terribles; no la conoces bien.
Mi castigo consiste en:
1. No verás la televisión en todo el fin de semana. Y no preguntarás continuamente: «Entonces, ¿qué
hago?».
2. No llamarás al imbécil El Imbécil (el Imbécil es mi hermano pequeño). Y no preguntarás continuamente:
¿Alguien me puede decir cómo se llama el Imbécil?
3. No saldrás con tus amigos al parque del Ahorcado.
4. No recibirás paga durante dos fines de semana.
5. Comerás verdura sin decir «Qué asco».
6. Ayudarás a poner y a quitar la mesa.

7. No le esconderás la dentadura al abuelo.
8. No le pedirás recompensa para encontrarle la dentadura.
9. Te lavarás los pies todas las noches.
10. No comerás bollicaos hasta nueva orden.
Cuando mi abuelo leyó estos nueve mandamientos me dijo al oído, para que no lo oyera mi madre:
—Manolito, yo hubiera preferido ir a la cárcel.
A la cárcel... Qué cerca he tenido la cárcel estos días. Esas cárceles que dice mi sita Asunción que debería
haber para los niños como nosotros, unos niños que no tienen vergüenza.
A mí me gustaría tener un ángel de la Guarda de esos que dice la Luisa que tenían los niños de antes para
sacarles de todos los aprietos de su vida (la Luisa es mi vecina de abajo). Dice la Luisa que cada niño de
antes tenía su ángel de la Guarda invisible en su chepa y que, por ejemplo, iba un coche a pillar al niño y el
ángel de la Guarda hacía que el coche se estrellara contra un árbol en el último instante mortal para que el
niño pudiera seguir su camino feliz por en medio de la carretera. Y por ejemplo, otro ejemplo: iba ese niño
por el campo y se formaba una tremenda tormenta y un rayo asesino iba a caer sobre la espalda del niño,
pero entonces un agricultor bondadoso se interponía entre el rayo y el niño, y, mientras el agricultor
agonizaba en el suelo, el niño seguía andando sin enterarse ni dar las gracias, porque todo había sucedido a
sus espaldas. Y todo gracias al trabajo del ángel de la Guarda, que, la verdad, con un niño como ese debía de
estar el pobre al borde del infarto de miocardio.
El ángel de la Guarda era como una especie de Supermán, pero en vez de capa llevaba alas porque por algo
era... ¡el ángel de la Guarda! Pero ahora ya, en nuestros días, ese ángel no se lleva: es un ángel pasado de
moda. A mí por lo menos nunca me ha guardado las espaldas, ni a ningún niño de Carabanchel Alto, y mira
que me haría falta porque soy especialista en meterme en líos.
Cómo me hubiera gustado que ese ángel me hubiera avisado del mogollón que se iba a montar por hacer
caso al chulito de Yihad. Empezaré por el principio de los tiempos mi estremecedora historia:
El otro día estábamos jugando el Orejones y yo con un escarabajo pelotero que nos habíamos encontrado en
el parque del Ahorcado cuando viene Yihad, el chulito de mi barrio, y nos dice:
—Mientras vosotros estabais aquí haciendo el primo con el escarabajo, yo estaba robando en la panadería de
la señora Porfiria.
La panadería de la señora Porfiria es la más famosa de Carabanchel Alto; sus especialidades son los yogures
pasados de fecha y el chopped rancio. Te recomiendo que vengas algún día a probarlas. En mi familia ya no
podríamos imaginarnos la vida sin estos manjares.
Pero a lo que iba, que Yihad dijo «he estado robando», y para demostrarlo va el tío y se saca de los bolsillos
chicles, caramelos, Emanen-se-deshace-en-tu-boca-no-en-tu-mano y un bollicao. Dijo también que se había
dado cuenta de que robar estaba chupao y que no pensaba pagar en ninguna tienda hasta que no tuviera edad
para tener una tarjeta Visa. Dijo que pagar con tarjeta molaba, pero que pagar con monedas era una atraso y
una horterada.
Así lo dijo, con estas palabras. El Orejones y yo lo escuchábamos con la boca totalmente abierta. Yo sabía
por mi abuelo que uno no debe robar ni hacer daño a la Humanidad, pero claro, de repente te viene un tío
que lo tiene tan claro que, a ver, uno no es de piedra. Total, que quedamos para el día siguiente a la misma
hora en el mismo sitio; la cita de la banda asesina era:
PARQUE DEL AHORCADO. 17 HORAS

¿Y por qué a las 17 y no a las 18?, se preguntarán bastantes españoles: porque a esa hora es cuando todos los
niños de todos los colegios de mi barrio llenamos la panadería de la señora Porfiria, según mi madre, para
hacerla millonaria con todas las marranadas que le compramos.
Nuestro plan era aprovechar esos momentos en que la panadería está «apestada» de gente para poder actuar
entre la terrible confusión.
Al día siguiente, el día A (A de Atraco), un cuarto de hora antes de la hora acordada, ya estábamos los tres
en la farola del parque del Ahorcado para darle nuestros últimos toques al plan P (P de Porfiria). La verdad
es que no teníamos mucha pinta de atracadores. No es fácil pasar de ser un niño estupendo a un peligroso
delincuente. Nos subimos el cuello de la cazadora para darnos un toque salvaje.
—¡Podíamos haberle quitado una media a nuestras madres para ponérnosla en la cabeza y así nadie nos
reconocería! —gritó el Orejones de camino a la panadería.
—Eso hubiera molado —dije yo, viéndome ya con la media aplastándome la nariz.
—¿Sabéis qué diría la gente si os viera con la media en la cara? —nos preguntó Yihad—. Diría: «Ahí van el
Gafotas y el Orejones con una media en la cara».
Yihad tiene una habilidad especial para hacerte ver en un momento que tus ideas geniales no son más que
una tontería.
El momento de la verdad había llegado. Estábamos en la puerta de la señora Porfiria el día A y dispuestos a
efectuar el plan P a las 17 horas. Miramos nuestros relojes para ver si estaban sincronizados. El del Orejones
marcaba las doce de la noche. ¡Qué niño más plasta!
—Se le... se le acabó la hora hace tiempo dijo como disculpándose.
—Pues lo tiras —le contesto Yihad sin piedad.
—Es que me lo regalaron mis padres cuando se divorciaron y le tengo mucho cariño.
—¿Y no valdría —dije yo por encontrar una solución— con que se lo guardara en el bolsillo?
—Bueno, por esta vez pase —le dijo Yihad al Orejones, y luego me soltó a mí al oído—: Tu amiguito no
hace más que crear problemas y eso no puede ser: una banda tiene que ser seria.
Yo dejé entrar a Yihad a la panadería y me acerqué al Orejones para decirle:
—No haces más que crear problemas, tío; una banda tiene que ser seria.
Nos pusimos manos a la obra, a llenarnos los interiores de todo lo que pillábamos. Tenía razón Yihad: era
tan fácil que nos daba hasta la risa. Como no nos cabía nada más nos empezamos a meter dentro de los
calzoncillos fresas de gominola, nubecillas y push-pops. De repente, la señora Porfiria se nos queda mirando
y dice:
—Y vosotros, ¿qué queréis?
Y Yihad contestó:
—Nosotros queremos un chicle para los tres.
No veas la gracia que nos hizo la contestación de Yihad; casi nos meamos de la risa y de los nervios. Menos
mal que no nos meamos, porque dentro de los calzoncillos llevábamos parte del botín.
La señora Porfiria nos preguntó que dónde nos íbamos a comer el chicle y nosotros le dijimos que al parque
del Ahorcado. Y era verdad. Decir una verdad después de cometer un delito siempre gusta. Ella nos dijo que
si queríamos que nos lo partiera en tres partes exactas, y nos dio otra vez la risa y por poco nos meamos por
segunda vez.
Nos fuimos al parque del Ahorcado. Decía Yihad que éramos una banda de tres, como en una película del

Oeste que él había visto que se llama El Bueno, el Feo y el Malo. El Orejones y yo nos pusimos a discutir
porque los dos queríamos ser el Bueno, pero Yihad nos quitó las dudas:
—De eso nada, el Bueno soy yo, el Orejones es el Feo y Manolito el Malo.
Yihad es un maestro para acabar con las discusiones: él tiene la razón, y punto. Cuando llegamos al parque
del Ahorcado pusimos nuestro botín encima del banco. Allí estaba todo lo que te puedas imaginar, el mejor
banquete de nuestra vida. Nos íbamos a bajar los pantalones para sacarnos el resto cuando el Orejones nos
señaló un punto a lo lejos. Tres peligrosas mujeres venían hacia nosotros; andaban con las piernas un poco
abiertas, como si se acabaran de bajar del caballo. Era inútil salir corriendo; esas mujeres eran nuestras
madres; no había escapatoria; ni el último rincón de la Tierra te sirve para esconderte de una madre
furibunda. Mientras se acercaban se levantó un poco de viento y por el suelo se arrastraban esas pelotas de
hierbas secas que salen siempre en el Oeste cuando van a matar a alguien. Ellas iban a matar a alguien. Por
fin alguien iba a utilizar el Árbol del Ahorcado. La ejecución sería pública. Estaba claro que se habían
enterado de nuestra fechoría, pero ¿cómo se habían enterado?, se preguntan todos los españoles.
Cuando por fin las tuvimos cerca yo me meé. Lo que es la vida, hacía un momento me meaba de risa y ahora
de miedo.
Al Orejones su madre se lo llevó en silencio, porque como está divorciada y se siente culpable nunca le riñe.
Yihad echó a correr hacia su casa y su madre corrió detrás de él, y como es un niño problemático la única
que le puede dar un tortazo es la psicóloga. Conmigo mi madre no se corta ni un pelo y sigue los métodos de
toda la vida. Es una amante de las tradiciones. Me cogió de la oreja y me llevó de la oreja hasta la misma
puerta de mi hogar.
Resultó que se habían enterado porque la panadera nos había estado viendo todo el rato, pero había actuado
con la clásica frialdad de las panaderas. ¡Qué chivata!
Actualmente soy un niño bastante arrepentido: nunca volveré a robar aunque mis hijos no tengan para
comer. Que les den morcillas a mis hijos. Dice mi abuelo que esto me ha servido de escarmiento, que esto
me va a dejar un trauma que arrastraré toda mi vida y que me impedirá volver a robar.
Las madres devolvieron todo el botín a la señora Porfiria, pero... yo tenía mi parte secreta: la que había en el
interior de mis calzoncillos.
Tú no sabes lo que me costó despegarme las chucherías; se me habían pegado por todas partes. En el cuarto
de baño, y con un sigilo sepulcral, me las fui despegando. No veas el daño que me hacía en algunas partes.
Me acordé de cuando mi madre se hace la depilación. Las lavé, las envolví en la bufanda de mi abuelo y las
escondí debajo de mi almohada.
Todavía me quedan. Cada noche, mientras todos roncan, yo saco mi tesoro, que cada vez es más pequeño, y
me tomo algo antes de dormirme. Sé que no debería comerme nada de lo que robé, y más siendo un niño
arrepentido como soy ahora, pero dímelo en confianza, ¿tú qué harías?

Ты не видел нагоняя, который на меня свалился. У меня до сих пор поджилки трясутся. Мама не только орала, но еще и наказала меня. Наказание было самым ужасным в истории рок-н-ролла. Когда мама прокричала все унижения, которым я подвергнусь в выходные, я сказал:

- Ты не могла бы помедленнее? Я запишу на бумажке, ну пожалуйста.

Мама разошлась пуще прежнего, как будто я дал ей повод, и провопила:

- Это уж ни в какие ворота не лезет, он еще и насмехается.

Мама у нас такая, твердая как кремень. Я записал свое наказание на листок бумаги и велел деду Николасу откопировать его, чтобы развесить копии во всех стратегически важных местах в доме, куда я часто наведываюсь: в туалете, на холодильнике, на телевизоре и диване. Я не мог рисковать собой, позабыв наказ. Ты плохо знаешь мою маму, а ведь ее репрессии могут быть ужасными.

Словом, мое наказание заключалось в следующем:

1. Все выходные не смотреть телевизор и не спрашивать постоянно: “А что же мне тогда делать?”

2. Не называтьДуралея Дуралеем (Дуралей – это мой младший брат) и не спрашивать постоянно: “Кто-нибудь может мне сказать, как зовут Дуралея?”

3. Не гулять с друзьями в парке Висельника.

4. Никаких денег в течение двух выходных.

5. Есть овощи, не приговаривая: “Фу, какая гадость!”

6. Помогать накрывать на стол и убирать со стола.

7. Не прятать дедулины вставные зубы.

8. Не клянчить вознаграждение за то, что нашел эти зубы.

9. Мыть каждый вечер ноги.

10. Не есть булочки и пирожки вплоть до нового распоряжения.

Когда дедуля прочел эти новые приказы, он шепнул мне на ухо, так, чтобы не слышала мама:

- Манолито, я предпочел бы отправиться в тюрьму.

В тюрьму... В эти дни я был в двух шагах от тюрьмы. Как талдычит нам наша училка, сита Асунсьон, у нее должны были бы быть тюрьмы для таких бессовестных детей, как мы, не имеющих стыда.

А я хотел бы иметь Ангела-Хранителя из тех, о которых рассказывает Луиса, и которые были у детей раньше, чтобы защищать их от всех жизненных невзгод (Луиса – это моя соседка снизу). Так вот Луиса говорит, что раньше невидимый Ангел-Хранитель сидел на закорках у каждого ребенка. Скажем, к примеру, машина должна была вот-вот сбить ребенка, а Ангел-Хранитель делал так, что в самый последний миг за секунду до смерти она врезалась в дерево, чтобы ребенок мог и дальше счастливо шагать себе по середине шоссе. Или вот другой пример: шел этот самый ребенок по полю, и вдруг, откуда ни возьмись, страшенный ураган, и смертоносная молния как жахнет сейчас ему в спину, а тут какой-то добрый крестьянин встает между ребенком и молнией, и пока бедолага корчится в агонии на земле, ребенок, знай себе, идет дальше, ни о чем не подозревая, и даже не поблагодарив, потому что все произошло у него за спиной. А все это благодаря Ангелу-Хранителю, хотя, по правде говоря, с таким ребенком несчастный Ангел, должно быть, был на грани инфаркта.

Ангел-Хранитель был навроде Супермена, но вместо плаща носил крылья, потому что... потому что он – Ангел-Хранитель, вот! А теперь, в наши дни, эти Ангелы уже не применяются, они вышли из моды. По крайней мере, меня Ангел никогда не защищал; ни меня, и никого из детей в Верхнем Карабанчеле. И, знаешь, мне его очень не хватает, потому что я спец по влипанию в неприятности.

Как бы мне хотелось, чтобы этот Ангел сообщил мне заранее, в какую кучу я вляпаюсь из-за этого забияки Джихада. Начну, пожалуй, свой ужасающий рассказ с самого начала.

Как-то на днях мы с Ушастиком играли с навозным жуком, которого нашли в парке Висельника. И тут к нам подходит Джихад, самый отъявленный задира в нашем квартале, и говорит:

- Пока вы тут с жуком всякой фигней занимались, я воровал в булочной сеньоры Порфириа.

Булочная сеньоры Порфириа самая известная в Верхнем Карабанчеле. Ее фирменное блюдо это просроченные йогурты и старая, лежалая нарезка. Мой тебе совет – зайди как-нибудь попробовать их. В нашей семье нельзя представить жизнь без этих яств.

К чему это я? Ах да, Джихад, значит, сказал “я воровал”, и в доказательство этот чувак берет и достает из карманов жвачки, леденцы, драже “m&m's”, которое “тает во рту, а не в руках”, и пирожок. Еще он сказал, что понял, что воровать легче легкого, и он не станет платить ни в одном магазине, пока не дорастет до банковской карты Visa, и добавил, что платить по карточке – круто, а расплачиваться деньгами – уродство и отстой.

Он так и сказал, вот прямо такими словами. Мы с Ушастиком слушали Джихада, разинув рты. От дедули я знал, что человек не должен ни воровать, ни наносить вред другим людям, но конечно, если к тебе вдруг подходит чувак, который знает о воровстве все, то кто знает, мы ж не железные. Короче, мы договорились встретиться завтра на этом же месте, в тот же час. Встреча банды злоумышленников была назначена:

Парк Палачей, в 17 часов.

Почему в 17, а не в 18, спросите вы? Да потому что в это время все ребята нашего квартала со всех окрестных школ набиваются в булочную Порфириа, по словам моей мамы, для того, чтобы сделать ее миллионершей, скупая всяческую гадость.

По плану мы рассчитывали воспользоваться моментом, когда булочная “наводнена” людьми, и в жуткой суматохе реализовать свой замысел.

На следующий день, день “О” (О, в смысле ограбление) за четверть до назначенного часа мы трое

уже стояли у фонаря в парке Висельника, чтобы внести последние замечания и поправки в наш план “П” (П, в смысле Порфириа). По правде говоря, мы не слишком-то смахивали на налетчиков-грабителей. Милому мальчишке нелегко стать опасным преступником. Мы подняли воротники курток, чтобы придать себе грозный вид.

- Мы могли бы свистнуть у матерей чулки и натянуть их на голову, так нас никто не узнал бы! –

прокричал нам Ушастик по дороге в булочную.

- Это было бы круто! – сказал я, представляя себя с чулком на голове и расплющенным носом.

- Знаете, что сказали бы люди, увидев вас с чулками на морде? – спросил Джихад и ответил. – Они

сказали бы: “Сюда чапают Очкарик и Ушастик с чулками на морде”.

У Джихада есть одна особенность: он в два счета дает тебе понять, что все твои гениальные идеи не более чем чушь на постном масле.

Но вот пробил час истины. Мы стояли перед дверью булочной сеньоры Порфириа в день “О” и готовились осуществить план “П” ровно в 17 часов. Мы сверили наши часы. Часы Ушастика показывали полночь. Этот мальчишка тот еще растяпа!

- Да они... они уже давно сломались, – проблеял Ушастик вроде как в оправдание.

- Ну так выброси их, – без всякого сострадания ответил Джихад.

- Эти часы родители подарили их мне, когда разводились, и я их очень люблю.

- Тогда, может, стоило бы носить их в кармане, – предложил я выход.

- Ладно, на этот раз замнем, – сказал Джихад, обращаясь к Ушастику, а потом прошипел мне в ухо: – От твоего дружка одни проблемы, а этого не должно быть. Банда – дело серьезное.

Я пропустил Джихада вперед, а когда он вошел в булочную, приблизился к Ушастику и сказал:

- Больше не создавай проблем, приятель. Банда – дело серьезное.

Мы принялись за дело, и вовсю набивали карманы ворованным. Джихад был прав – воровать было до смешного легко. Когда в карманы уже ничего не влезало, мы стали запихивать клубничный мармелад, зефир и пуш попсы в трусы. Неожиданно сеньора Порфириа посмотрела на нас и спросила:

- Что вам нужно?

- Одну жвачку на троих, – не растерявшись, ответил Джихад.

Ты не видел, как рассмешил нас ответ Джихада. Мы чуть не описались от страха и смеха. Хорошо еще, что не описались, потому что часть нашей добычи мы носили в трусах.

Сеньора Порфириа поинтересовалась, куда мы пойдем жевать жвачку, и мы ответили ей чистую правду, что идем в парк Висельника. Всегда очень хорошо сказать правду после того, как совершил преступление. Сеньора спросила нас, не хотим ли мы, чтобы она поделила нам жвачку точно поровну, чем снова насмешила нас, и мы опять чуть не описались уже во второй раз.

Мы пошли в парк Висельника. Джихад заметил, что мы банда троих, как в вестерне “Хороший, плохой, злой”, который я как-то смотрел. Мы с Ушастиком стали спорить, потому что оба хотели быть Хорошим, но Джихад решительно заявил, отметая все сомнения:

- Короче, я – Хороший, Ушастик – плохой, а Очкарик – злой.

Джихад мастер прекращения споров: он прав, и точка. Добравшись до парка Висельника мы разложили нашу добычу на скамейке. Здесь было все, что ты только можешь себе представить, самый лучший праздничный обед в нашей жизни. Мы собрались было снять штаны, чтобы достать остальное, но тут Ушастик показал нам на некую точку вдалеке. Три подозрительного вида женщины направлялись прямо к нам; они шагали широко расставляя ноги, будто только что слезли с лошади. Улепетывать было бесполезно, потому что эти женщины были не кто иной, как наши матери. Во всем мире не существовало ни единой лазейки, куда можно было бы улизнуть, и на всей земле не было ни одного уголка, который послужил бы тебе укрытием от разъяренной матери. В то время, как матери приближались к нам, поднялся легкий ветерок и поволок по земле комья жухлой травы. Так всегда бывает в вестернах, когда собираются кого-нибудь убить, а они явно собирались кого-то убить. Если матери воспользуются деревом Висельника, то казнь будет публичной. Стало ясно, что они пронюхали о нашем преступлении, но, спрашивается, как? Когда матери были уже совсем близко от нас, я описался. Вот ведь жизнь – был момент, когда я писался от смеха, а теперь от страха.

Ушастика мать повела домой молча. Она никогда не ругает его, потому что развелась с мужем и чувствует себя виноватой. Джихад бросился наутек, а мать гналась за ним до самого дома, но поскольку он трудный ребенок, то отлупить его может только психолог. Моя же мама со мной не церемонится и бесстрашно продолжает действовать обычными, повседневными методами. Сегодня она применила свой излюбленный метод – схватила меня за ухо и тащила так до самой двери родного дома.

Оказывается, о краже матери узнали от булочницы, которая наблюдала за нами все это время, но действовала с классической черствостью булочниц – донесла. Вот ведь ябеда!

Сейчас я в достаточной степени раскаялся, и никогда не стану воровать. Даже если моим детям нечего будет есть, все равно не стану! Дедуля говорит, чтобы это послужило мне уроком, и что эта травма останется со мной, и я всю жизнь буду нести ее, что не позволит мне снова воровать.

Матери вернули всю нашу добычу сеньоре Порфириа, но... у меня имелась заначка, спрятанная в трусах.

Ты не знаешь, насколько мне было трудно отодрать прилипшие ко мне со всех сторон леденцы. Я делал это тайно в ванной, храня гробовое молчание. Ты не представляешь, как больно было отдирать их в некоторых местах.

Я сразу вспомнил маму, которая делала себе депиляцию. Леденцы я помыл, завернул в дедулин шарф и спрятал себе под подушку.

Леденцы у меня пока еще остаются, и я каждую ночь, пока все храпят, достаю свое с каждым разом уменьшающееся сокровище и съедаю несколько штук перед тем, как уснуть. Я знаю, что не должен был бы есть краденое, тем более чувствуя себя раскаявшимся ребенком, как сейчас, но ответь откровенно: что сделал бы ты?

ser más chula que un ocho (=fuerte como un toro o duro como una piedra) – здесь: тверда как кремень

hacer el primo (=hacer el tonto) – дурачиться, заниматься фигней

estar chupao – легче легкого

dar un tortazo (=azotar) – отшлепать, выпороть, отлупить

no cortarse ni un pelo (= no amedrantarse)– не убояться кого-либо, что-либо