Vaya diagnóstico más idiota

Dice la Susana que cuando una persona de España va al psicólogo es porque ya la han echado de todas partes, que antes te mandaban a una isla bastante desierta, pero que ahora, con la cantidad de chinos que hay en el mundo, ya no hay islas desiertas, y por eso tienen que existir los psicólogos.Estas teorías se las aguantamos porque es una chica; si llega a ser un chico le hacemos morder el polvo, descarao.Nos lo dijo al Orejones López, mi mejor amigo (aunque sea un cerdo traidor), a Yihad, el chulito de mi barrio, ya mí, que como ya te he dicho mil veces, soy Manolito Gafotas. Y nos lo dijo cuando estábamos esperando a que nos recibiera la psicóloga del colegio, a que nos recibiera uno a uno, porque a los tres juntos no nos aguanta nadie, porque de aquí a tres años lo más tardar vamos a acabar siendo unos delincuentes. Eso no lo digo yo, lo dice mi sita Asunción, que además de maestra es futuróloga porque ve el futuro de todos sus alumnos. No le hace falta ni bola de cristal ni cartas: te hinca los ojos en la cabeza y te ve dentro de muchos años como uno de los delincuentes más buscados de la historia o ganando un Premio Nobel detrás de otro. Ella no tiene término medio.Al Orejones, como sus padres se han separado, le ha llevado su madre a la psicóloga para que no tenga un trauma terrible y de mayor no se haga un asesino bastante múltiple; a Yihad, porque dice mi sita Asunción que es un problemático y un chulo des de que se levanta y porque un día mandó mi sita dibujar a nuestros padres y Yihad dibujó a su madre con bigote y a su padre con cuernos, y a mi sita no le gusta que las madres salgan en los dibujos sin haberse depilado. A nosotros nos hizo mucha gracia, mucha, mucha; si hubiera habido un Festival de Eurovisión de dibujos de familias, fijo que se hubiera llevado el primer premio. Pero la sita, que siempre tiene que jorobar los mejores momentos Nescafé, le quitó el dibujo, se lo guardó la tía y llamó a sus padres para verles al natural el bigote y los cuernos. El bigote a la madre se le veía un poco, pero los cuernos al padre nada, qué chasco.Lo digo por si a alguien le importa.Mi madre me llevó a la psicóloga, que aun que se llama la sita Espe, dice todo el rato: «Llámame Esperanza»; pero eso en mi colegio no cuela; si te llamas Esperanza serás hasta que te mueras la sita Espe, y si no, no haber nacido, se siente.Mi madre me llevó a la psicóloga porque no paro de hablar y ella dice que le pongo la cabeza modorra y que cuando no estoy hablando se me va la olla a Camboya, o sea, que me quedo colgarrón. Todo eso dice mi madre de mí, por eso me llevó a la psicóloga. Se ve que pensó: «Lo que hable con ella no tendrá que hablarlo en casa.» Pero se equivocó: sólo fui dos veces a la psicóloga, y cuando llegué a casa tenía todavía más ganas de hablar porque, como decía mi abuelo: «Al niño se le quedan los temas en el tintero».Era fabuloso ir a la sita Espe. Di que entré y pregunté con toda la educación que me han dado: —¿Qué tengo que hacer, sita Espe?Me repitió que no era sita y que no era Espe, pero no sirvió para nada, porque cuando yo me acostumbro mentalmente a algo es muy difícil que yo sea de otra manera. Es lo que me pasa con el Imbécil:«No llames a tu hermanito Imbécil», me dice toda España, pero yo no lo hago por insultar, lo hago porque ya ni me acuerdo de su nombre verdadero.La sita Espe me dijo que allí en su despacho estaba para contarle todos mis problemas. Yo le pregunté: —¿Quiere que se los cuente desde el día en que nací?Yo se lo pregunté porque me gusta dejar las cosas claras desde el principio de los tiempos. Y porque soy un cachondo, la verdad. Pero a la sita Espe le daba igual, ella quería saber todo lo que yo le contara, y me dijo que me tomara todo el tiempo que yo quisiera, que ella estaba para escucharme. Yo pensé:«¡Cómo mola!». Antes de empezar a contar la historia de mi vida, le pregunté: —¿Se puede fumar?Me miró con cara de haber visto de repente a un monstruo de la creación, y me dijo la tía que los niños no fuman. Qué lista. Le tuve que decir que había sido una bromita de las mías para que cerrara la boca, porque se le había quedado bastante abierta a la pobrecilla sita Espe.Me dio tanta pena que se creyera esa broma tan tonta, una broma que ya se la saben mi madre y la sita Asunción, una broma que nunca se la ha creído nadie y que a nadie le ha hecho gracia; me dio tanta pena, que le empecé a contar la historia de mi vida.Empecé por cuando mis padres pidieron un crédito para comprarse el camión y le pusieron de nombre Manolito, en homenaje a ese niño que no se decidía a venir del limbo de los muertos, que es donde están esperando todos los niños flotando antes de nacer. Esto último me lo dijo Yihad; me dijo que él se acuerda todavía de cuando estaba en el limbo de los muertos. Estás allí flotando, pasando de todo, y un día va una mano de un tamaño bastante gigantesco y dice: «Tú dices tú porque en esos momentos nadie tiene nombre—, te ha tocado.»Y a partir de ahí te trasladas astralmente a un quirófano de un hospital y un médico te da una torta en el culo. ¿Por qué? Porque has nacido. Desde ese momento crucial empieza tu vida en Carabanchel o en Hollywood, depende de dónde te lleve la mano de tamaño gigantesco.A mí la mano me llevó a Carabanchel. Te aconsejo que no te lo creas del todo, porque el chulito de Yihad siempre viene con historias de estas para tirarse el rollo; yo te aviso, y el que avisa no es traidor.Bueno, pues a lo que iba, que de repente nací, le conté que a mi madre le tuvieron que hacer una operación a vida o muerte para que yo naciera porque al parecer yo tenía la cabeza lo que se dice un poco gorda. Esto le gusta mucho contarlo a mi madre para dejarme a mí en ridículo.Le conté que hasta los tres primeros meses me hice famoso porque no dejaba dormir a nadie en mi escalera de tanto como lloraba, y que un día, de tanta risa como me dio perdí el conocimiento. Le conté que mi madre dice:«Éste éste soy yo nació hablando.»Bueno, le conté todo lo que me sabía hasta los tres o cuatro años. Entonces la sita Espe, con cara como de no haber salido del limbo de los muertos, me dijo que ya me podía ir y yo le dije: —¿Por qué, sita Espe, es que no estoy contando bien los detalles?—Lo estás contando todo estupendamente —me dijo la sita Espe pero es que ya ha pasado una hora y media. ¡Una hora y media! Se me había pasado volando.Creo que esa hora y media fue la hora y media más feliz de mi vida. La sita Espe me dijo adiós bostezando. Mi madre diría: «Eso es hambre, sueño o falta de sueño.»Sería hambre.Yo estaba muy contento, me había lucido, le había contado las cosas como en las películas, desde antes de que nazca el protagonista. Hasta le conté cuando mis padres cerraron la terraza con aluminio visto para que pudiéramos dormir allí mi abuelo y yo, que es una cosa de la que hablan mucho las amigas de mi madre, de cuando cierran las terrazas y de cuando acuchillan el parqué. La sita Espe me dijo que volviera la semana siguiente.Durante toda esa semana empecé a anotar todas las cosas de las que me acordaba de los tres años a los ocho.Le preguntaba a mi abuelo, a mis padres, a la Luisa y a todas las personas que tienen la suerte de conocerme desde que nací. Se me acabó el cuaderno en dos días. Mi madre me compró otro de dos rayas porque le dije que era necesario para las clases con la sita Espe.Cuando volví al despacho de la sita Espe llevaba tres cuadernos de dos rayas sobre mi vida y toda su problemática. A cada cuaderno le había puesto un título.El primero iba de los tres a los cinco años y lo titulé:Mi vida sin el Imbécil Este cuaderno trataba de cómo era el mundo antes de que al Imbécil se le ocurriera venir del limbo de los muertos, de lo buenas que eran las personas: todo lo pedían por favor, no había secuestros, las motos llevaban silenciador, no había hambre en África y no había salido la gotera del cuarto de baño que a mi madre le hace sufrir tanto. Cuando el Imbécil o yo es tamos llorando mi abuelo nos dice:—La gotera del water la hace el de arriba, que siempre se mea fuera.Nos dice eso porque el tío sabe que por mucho que estemos llorando nos tenemos que tirar inmediatamente al suelo de la risa que nos da. Mi madre se pone negra, y le dice a mi abuelo:—Sólo les falta a éstos que les digas cochinadas, con lo cochinos que son ellos de por sí.Antes de que existiera el Imbécil yo no era tan cochino, te lo juro, pero un buen día descubres que cuando más se ríe tu hermano es cuando dices una cochinada, y entonces te emocionas con la esperanza de matarlo de risa.No sé si esto último de la gotera del water se lo conté a mi sita Espe, porque en la segunda clase que estuve con ella sólo me dio tiempo a leerle el primer cuaderno.Mientras estaba leyendo me daba la impresión algunas veces de que la sita Espe daba cabezadas, como hace mi abuelo después de comer, porque está de la próstata. Le pregunté a la sita Espe si daba cabezadas porque estaba de la próstata. Me dijo que no daba cabezadas (sí las daba, que conste), que no estaba de la próstata, que ninguna mujer estaba de la próstata, que la hora se había terminado y que no hacía falta que volviera. La sita Espe no me encontró traumas. Yo creo que no me miró bien. Le dijo a mi madre que lo único que yo tenía eran ganas de hablar, muchas ganas de hablar, que me moría por hablar y que eso más que una enfermedad es una pesadez que uno tiene, como la pesadez de estómago. Vaya diagnóstico más idiota, así también hago yo diagnósticos, no te joroba.La sita Espe le dijo a mi madre que lo que hacía falta es que me escucharan un poquito en casa.Mi madre le dijo: —¿¿¿Más???Yihad me dijo en el recreo que la sita Espe se ha quitado de encima el marrón de aguantarme dos horas a la semana. Él presume porque a él no le ha echado. Sólo a mí. Sólo a mí. Si no tuviera gafas igual me había pegado con él, pero estoy harto de cobrar por las dos partes, por la de Yihad y por la de mi madre cuando ve las gafas rotas.Yo soy de los partidarios de poner la otra mejilla. Dice mi padre: «Tú lo que tienes que hacer es enfrentarte si te pegan.» ¿Para cobrar otra vez? De eso nada, monada.Bueno, lo de la sita Espe no me ha sentado nada bien, la verdad. Tú imagínate que vas a hacerte un análisis de orina, recoges el resultado y lees:«Es usted un plasta», firmado: el doctor Martínez.Eso duele. A mi madre también ha debido sentarle mal, porque dice:—Me va a contar a mí la tía esa que yo no escucho a este niño. Si no me deja ni poner una lavadora de color.Al final me tuve que poner a llorar; tú hubieras hecho lo mismo. Mi madre me dijo esta tarde que por la noche todos me iban a escuchar para que ningún extraño fuera diciendo por ahí que en mi casa nadie me escuchaba.Vinieron todos a mi habitación hace un rato.Yo estaba un poco cortado, la verdad. Mi abuelo, acostado en la cama de al lado. Mi madre, sentada en la mía con el Imbécil en brazos. Mi padre se tumbó directamente. Me dijeron:—Habla.Joé, a mí no me gusta improvisar: cogí mis dos cuadernos y empecé a leérselos. Cuando iba por el segundo me interrumpieron los ronquidos de mi padre. El tío ronca que parece una morsa. Luego no sabía qué hacer porque me habían invadido la cama: no podía ni estirarme, así que me he venido a la cama de mis padres y los he dejado allí apelotonados. Eso sí, les he apagado la luz, les he quitado la radio y les he tapado con la colcha de mi abuelo. Seguro que mañana mi madre se despertará diciendo que le duelen todos los huesos de su cuerpo corporal. Ah, se siente. Eso les pasa por no escuchar la historia de mi vida hasta el final. Voy a empezar a pensar que mis cuadernos aburren hasta a las ovejas.Igual mañana me cae una bronca. No sé por qué, pero seguro que me cae. Eso se presiente igual que cuando te va a caer un cero en un examen. Dice la Susana que cuando a una persona la han echado ya de todas partes, entonces la llevan al psicólogo, y que antes los llevaban a las islas desiertas. Si yo tuviera que elegir entre la sita Espe y una isla desierta, me quedaría... con la cama de mis padres. Es la cama desierta más grande que he visto en mi vida y eso que sólo es de 1,35 de matrimonio cariñoso.Aunque eso de matrimonio cariñoso, según mi madre, es un decir.

Ну что за дурацкий диагноз

Сусана говорит, что испанец идет к психологу, если его отовсюду выгнали. Раньше его ссылали на необитаемый остров, а теперь с таким количеством китайцев во всем мире, уже не осталось безлюдных островов, поэтому должны существовать психологи.
Эту теорию мы поддерживаем, потому что она девчонка. Будь она пацаном, мы живо уложили бы наглеца на обе лопатки.
Она рассказала это нам – Ушастику Лопесу, моему лучшему другу (хотя он и бывает предательской свиньей), Джихаду, пареньку с моего квартала и мне, Манолито-очкарику, я уже говорил тысячу раз говорил, что мне зовут так. Она рассказала это, когда мы ждали приема у школьной психологички. Психологичка принимала нас по одному, поскольку, когда мы все вместе, нашу троицу не вынесет никто. Самое позднее, через три года мы сделаемся преступниками. Это не я говорю, так говорит сеньорита Асунсьон, моя училка, и к тому же футуролог. Она видит будущее всех своих учеников, и для этого ей не нужны ни стеклянный шар, ни карты. Она пронзает насквозь твою голову взглядом и видит тебя через много лет как наиболее разыскиваемого преступника или же, с другой стороны, как лауреата Нобелевской премии, среднего не дано.
Поскольку родители Ушастика развелись, мать привела его к психологу, чтобы у сына не было ужасной душевной травмы и чтобы, повзрослев, он не стал серийным убийцей. Джихада привели к психологу, потому что, по словам сеньориты Асунсьон, он весьма проблематичный ребенок и наглец с тех пор, как встал на ноги. А еще потому, что как-то училка велела нам нарисовать наших родителей, и Джихад нарисовал свою мать с усами, а отца с рогами. Училке не нравится, что матери на рисунках получаются усатые. А нам это так понравилось, мы так ржали, что проводись фестиваль Евровидения по семейным рисункам, этот рисунок стопудово отхватил бы первый приз. Но училка, как всегда, должна испортить самые лучшие моменты Нескафе. Она отобрала рисунок, спрятала его и вызвала родителей Джихада. Чтобы воочию увидеть усы и рога. Небольшие усики у матери Джихада она увидела. Но вот рогов у отца не было. Какое разочарование!
Я рассказал это на случай, вдруг кому-то это важно.
Моя мама отвела меня к психологичке, которая, несмотря на то, что ее зовут сита Эспе, все время талдычит: “Зовите меня Эсперанса”. Только в моей школе это не прокатит. Если тебя зовут Эсперанса, то ты до самой смерти будешь ситой Эспе, а если это не так, то не сойти мне с этого места.
Так вот, мать отвела меня к психологичке, потому что я болтаю, не переставая, и она говорит, что от этого у нее голова как свинцовая, а если я молчу, то, значит, я витаю в облаках, ничего не замечая. Вот так говорит обо мне моя мама, и поэтому она отвела меня к психологичке. Она, вероятно, подумала про себя: “Пусть он говорит с ней, тогда ему не придется болтать дома”. Только она сильно заблуждалась. Я был у психологички только два раза, и когда приходил домой, у меня появлялось еще большее желание поболтать, потому что, как говорил мой дед: “Ребенку о многом нужно рассказать”.
Визит к сите Эспе – сказочная вещь. Как только я вошел к ней, то очень вежливо и культурно спросил:
- Что я должен делать, сита Эспе?
Она повторила, что она не сита и не Эспе, но это ни к чему не привело, потому что если я вобью себе что-то в голову, от этого очень трудно отвыкнуть. Это то же самое, что происходит у меня с Дуралеем. “Не называй братишку Дуралеем”, – твердит мне вся Испания, но я называю его так не для того, чтобы обидеть, а просто я уже не помню его настоящего имени.
Сита Эспе сказала, что готова обсудить со мной все мои проблемы прямо тут, в кабинете. Я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я рассказал ей все, начиная со дня моего рождения. Я спросил ее об этом, потому что мне доставляет удовольствие вносить ясность во все дела с самого-самого начала. Это все потому, что я сексуально озабочен, правда. Но, сите Эспе было все равно, она хотела знать все, что я ей расскажу и сказала, что уделит мне столько времени, сколько я захочу, и готова выслушать меня.
Про себя я подумал: “Как же она мне нравится, отпад!” Прежде чем приступить к рассказу
моей жизненной истории, я задал вопрос, могу ли я закурить. Она взглянула на меня так, словно внезапно увидела вселенского монстра и заявила, что дети не курят. Какая умная. Бедненькая сита Эспе так и сидела с открытым ртом, и, чтобы она его закрыла, я вынужден был сообщить ей, что это была одна из моих шуточек. Мне было так жалко ее, жаль, что она поверила в эту глупую шутку, которая уже известна и маме, и сите Асунсьон. Шутку, в которую никто никогда не верил, и которая никому не нравилась. В общем, мне стало так жаль ее, что я начал рассказывать о своей жизни.
Я начал с того времени, когда мои родители взяли кредит, чтобы купить грузовик и назвали его Манолито в честь того ребенка, который пока не решился прийти на землю, спустившись с облаков из царства умерших, где плавают до своего рождения все дети. То, что дети плавают до рождения в облаках, сказал мне Джихад и добавил, что до сих пор все еще помнит, как плавал в облаках в царстве мертвых. Ты плаваешь там, размышляя обо всем. И однажды приходит во-от такая огромная ручища и говорит: “ Вот ты (ты, потому что в эти моменты никто еще не имеет имени), вот ты, – говорит рука, – твоя очередь”.
Она отправляет тебя сюда, и ты несешься астральными путями в операционную больницы. И врач шлепает тебя по заднице. Почему? Да потому что ты родился! И с этого поворотного момента начинается твоя жизнь в Карабанчеле или Голливуде. Это зависит от того, куда принесет тебя гигантская рука. Меня рука принесла в Карабанчель. Правда, я не советую тебе верить всему, потому что этот плут Джихад всегда приходит с подобными историями, чтобы навешать лапшу на уши. Я тебя просто предупреждаю, а тот, кто предупреждает, не является предателем.
Итак, рассказав о том, что я несся-несся и вдруг родился, я поведал и о том, что для того чтобы я появился на свет, маме должны были сделать операцию, потому что у меня была, мягко говоря, немного большая голова, и речь шла о жизни и смерти. Мать обожает рассказывать о моей голове, чтобы выставить меня на посмешище.
Еще я рассказал, что за первые три месяца я стал знаменит тем, что своим ревом не давал спать никому с нашей лестничной площадки, а однажды расхохотался до потери сознания. А потом добавил, что мама говорит: “Этот, в смысле я, родился болтуном”.
Короче, я рассказал о себе все, что знал до трех или четырех лет. Тогда сита Эспе сказала, что, пожалуй, я уже могу уходить. При этом лицо у нее было такое, будто она пребывала в царстве мертвых и не могла оттуда выйти.
- Почему я должен уходить, сита Эспе, я что, плохо рассказываю подробности? – спросил я.
- Ты замечательно обо всем рассказываешь, – похвалила меня сита Эспе, – но дело в том, что прошло уже полтора часа.
Вот это да, полтора часа! Для меня они просто пролетели.
Я так думаю, что эти полтора часа были самыми счастливыми в моей жизни. Сита Эспе попрощалась со мной, зевая. Мама сказала бы: “Это оттого, что она голодна или не выспалась и хочет спать”. Вероятно, она голодна.
Я был жутко доволен. Я блистал, подробно рассказывая обо всем, как рассказывается в фильмах. Я начал с момента еще до рождения главного героя и закончил тем, как родители застеклили балкон, чтобы я мог спать там с дедом. Это такая штука, о которой много говорят подруги матери, когда остекляют балконы и циклюют паркет. Сита Эспе сказала мне, чтобы я снова пришел к ней на следующей неделе.
На этой неделе я начал записывать все, что со мной происходило с трех до восьми лет. Все, что вспоминалось. Я расспрашивал об этом деда, родителей, Луису и всех людей, имевших счастье знать меня с момента моего появления на свет. Я исписал тетрадь за два дня. Когда она закончилась, я сообщил маме, что мне нужна была тетрадь для занятий с ситой Эспе, и она купила мне еще одну тетрадь в линейку.
Когда я снова пришел в кабинет ситы Эспе, я приволок с собой три тетрадки в линейку, в которых была описана моя жизнь со всеми ее проблемами. Каждая тетрадь была озаглавлена.
Самая первая рассказывала о моей жизни с трех до пяти лет и называлась: “Моя жизнь без Дуралея”. В этой тетрадке я описал, какой был мир до того, как Дуралею пришло в голову заявиться сюда из царства мертвых, и какими хорошими были люди. Прося что-то, все говорили друг другу “пожалуйста”, не было похищений и угонов, мотоциклы были с глушителями, в Африке не было голода и не было протечки в ванной, которая заставляет мать так сильно страдать. Когда мы с Дуралеем плачем, дедушка нам говорит:
- О, протечка туалета, этот сверху, как всегда писает мимо.
Это он нас так смешит, потому что старый плут отлично знает, что сколько бы мы не плакали, мы тут же падаем на пол от смеха над тем, что он сказал. Мать становится мрачнее тучи и выговаривает деду:
- Этим только и нужно, чтобы ты говорил им гадости. Они и сами по себе свиньи.
До появления на свет Дуралея я не был такой свиньей, честно, но в один прекрасный день ты замечаешь, что твой брат больше всего смеется, когда ты говоришь гадость. И тогда ты лелеешь надежду, что он умрет от смеха.
Не знаю, расскажу ли я моей сите Эспе о последней протечке, потому что на втором занятии с ней у меня хватило времени только на то, чтобы прочитать ей первую тетрадь.
Пока я читал, у меня сложилось такое чувство, что несколько раз сита Эспе клевала носом, как это делает дедуля после обеда из-за своего простатита. Я спросил ситу, не было ли у нее простатита, раз она клюет носом. Сита Эспе ответила, что не дремлет (хотя известно, что дремлет), и что у нее нет простатита, поскольку у женщин не бывает простатита. А потом добавила, что прошел уже час, и мне нет никакой нужды приходить к ней снова. Сита Эспе не обнаружила у меня никаких травм. Думаю, она плохо меня разглядела. Она сказала маме, что я всего лишь хочу поговорить, очень-очень хочу, что если бы я не разговаривал, то умер бы. Это желание поболтать больше, чем просто болезнь, это – чрезмерность. Она как тяжесть в животе. Ну что еще за дурацкий диагноз! Я тоже ставлю диагноз, не злись.
Сита Эспе сказала маме, все, что мне необходимо, - это чтобы дома меня выслушивали.
- Что, еще больше? – воскликнула мама.
Джихад высказал мне, что сита Эспе избавилась от моей противной двухчасовой недельной болтовни. Он выделывается, потому что его она не прогнала, а только меня. Прогнала только меня. Если бы у меня не было очков, я бы точно с ним подрался. А так мне надоело получать с двух сторон – от Джихада и от матери, когда она видит сломанные очки.
Я из сторонников подставлять другую щеку. Мой отец говорит: “Если тебя бьют, ты должен давать сдачу”. Чтобы снова получить? Ага, ща, держи карман шире!
Ладно, это дело с сеньоритой Эспе мне жутко не понравилось, правда. Только представь, ты сдаешь анализ мочи, получаешь результат и читаешь “вы - дерьмо” и подпись: доктор Мартинес.
Ну и разочарование! Матери все это, должно быть, тоже не понравилось, потому что она ворчит:
- И эта тетка будет мне говорить, что я не слушаю ребенка. Да ведь он даже не дает мне включить стиральную машину.
В конце концов, я был вынужден заплакать. Ты сделал бы то же самое. Мама сказала, что сегодня вечером все будут меня слушать, чтобы никто из посторонних потом не говорил, что в доме меня никто не слушает.
Вскоре все пришли в мою комнату.
Я был даже немного смущен, правда. Дедуля прилег на соседней кровати, мама присела на мою в обнимку с Дуралеем, а отец просто разлегся на ней. Все в один голос сказали:
- Говори.
Вот черт, мне не нравится импровизировать, поэтому я схватил две свои тетрадки и начал читать. Когда я перешел ко второй, меня прервал храп отца. Он храпел, как морж. Потом я не знал, что делать, потому что мою кровать заняли, и я не мог лечь. В общем, я пошел в кровать родителей и свернулся на ней клубочком. Ах, да, я выключил им свет, радио и накрыл их дедовым пледом. Абсолютно точно, что завтра утром мама проснется и скажет, что у нее болят все кости. Ага, пусть почувствует. Это им за то, что не дослушали историю моей жизни до конца. Я начал подумывать, что мои тетрадки нагонят скуку даже на овец.
Утром, наверное, мне дадут нагоняй, не знаю за что, но, точно, дадут. Я предчувствую это так же, как и неуд на экзамене. Сусана говорит, что когда человека отовсюду выгнали, его ведут к психологу, а раньше его отвозили на необитаемые острова. Если бы мне пришлось выбирать между ситой Эспе и необитаемым островом, я выбрал бы… родительскую кровать. Эта необитаемая кровать самая большая из тех, что я видел в своей жизни, и она только для любящих супругов.
Хотя, по мнению матери, любящие супруги – это только слова.

hacer morder el polvo a uno – положить кого-либо на обе лопатки
sita – сокр. от сеньорита
se me va la olla a Camboya – здесь: ничего не замечать, терять контроль над собой
quedarse colgarrón – витать в облаках
tirarse el rollo – здесь: трепаться, вешать лапшу на уши
de eso nada, monada (=ni lo sueñes) – даже не мечтай, держи карман шире