Dice mi abuelo que por la que se monta en mi escalera cada mañana parece que en vez de ir a la escuela me
voy a la guerra de África. Mi madre me da unos besos en el rellano que resuenan por todo Carabanchel Alto,
y que a mí me dejan hecho polvo, luego se saca el peine del bolsillo de la bata, me vuelve a repeinar, luego
el Imbécil se pone a llorar, porque es un niño que no soporta separarse de mí (lógico). Entonces tengo que
abrazarle a él, me deja los mocos en la camiseta, mi madre se va a por el trapo de cocina para limpiarme, me
vuelve a repeinar, y de repente, sin saber por qué, mi madre, aquella que parecía tan cariñosa, se transforma
y me grita directamente en el oído interno:
—¿Pero es que no ves que llegas tarde a la escuela?
Mientras bajo las escaleras voy oyendo los berridos del Imbécil. El vecino del cuarto, que no aguanta ni una,
chilla como un energúmeno:
—¡Que le mojen el chupete en cloroformo a ese niño!La Luisa, que vive en el segundo, sale como una
posesa con la bata a medio poner y le contesta:
—¡Si le molesta que el angélico llore se cambia de escalera, de barrio y de nacionalidad!
Yo salgo rápidamente del portal porque odio la violencia, pero la cosa no acaba ahí. Cuando voy a doblar la
esquina, oigo:
—¡Manolitooooo!
Es mi madre. Otra vez mi madre.
—¿Pero es que no te das cuenta de que te dejas el bocadillo? ¡Tiene que estar una en todo!
Con tanto beso se me olvida el bocadillo casi todas las mañanas, así que mi madre compró una cuerda
espectacular para atar el bocadillo y bajarlo por la ventana.
—¿De qué es?
—¡De choppedl —me grita mi madre.
Siempre de chopped; hasta donde mi memoria llega, todos los recuerdos de todos los recreos de mi vida
tienen sabor a chopped.
Pero entonces, la Luisa abre el portal y aparece con su chándal rosa fucsia y con una sonrisa misteriosa, y la
Boni aparece también entre sus piernas, moviendo el rabo, y con la misma sonrisa misteriosa. Ya te dije:
parecen hermanas siamesas. La Luisa se saca del bolsillo un huevo Kinder:
—Toma, Manolito, para que se te quite el sabor del chopped.
Yo le doy cinco besos a la Luisa porque sé que ésa es la forma de asegurarme mi huevo del día siguiente.
Soy un pelota cariñoso Cuando la Boni nos ve abrazarnos en la calle se pone en medio: es muy pelusona.
Esto sucede casi todos los días con ligeras diferencias, claro: unas veces la Luisa lleva el chándal rosa y
otras morado, unas veces mi madre ata el bocadillo a la cuerda, y otras, si ya es muy tarde y no hay tiempo,
lo lanza tipo «caída libre» y, si hay suerte, le cae en la cabeza a un señor que pasaba por ahí y el señor casi moribundo se pone a gritar llevándose la mano a la cabeza ensangrentada (aquí he exagerado un poquito), y
de todas las ventanas de mi bloque salen todas las señoras y la Boni ladra porque a la Boni le pasa lo que a
mí, que odia la violencia.
Ayer pasó una cosa que no había pasado nunca. Después de que la Luisa me diera el huevo a mí me entraron
unas ganas terribles de hincarle el diente, así que lo abrí y me metí un pedazo en la boca. Tuve que pararme
y cerrar los ojos para disfrutar de aquella felicidad sin límites. Creo que estaba a punto de levitar. Entonces,
la Boni, que estaba echando la primera meadilla del día en el Árbol del Ahorcado vino corriendo como loca
y se paró delante de mí.
—No te voy a dar, Boni, que estás muy gorda.
Pero la Boni me siguió mirando y se pasaba la lengua por el morro y me miraba con cara de pena. No sé si
alguna vez te ha mirado de esa manera una perra, pero hay que ser muy inhumano para que no se te parta el
corazón en cinco cachos. Corté un trocito, se lo di y eché a andar porquellegaba tarde. Cuando llegué a la
esquina vi que la Boni me seguía.
—Vuélvete con la Luisa, Boni, que yo me voy a la escuela.
Le di otro trozo y le dije:
—Se acabó y se acabó, adiós.
Seguí andando. Me encontré con el Orejones, que me pasó el brazo por los hombros. Yo pensé: «No hay
nada mejor que la amistad». Pero este pensamiento se me pasó pronto, porque el Orejones me había pasado
el brazo para estar más cerca del huevo Kinder. Así es la vida: un continuo desengaño. Como soy un pedazo
de pan, le di un trozo y me dijo:
—¿Por qué no le das un poco a la Boni? ¡La Boni! La tía todavía me seguía. Le di el último cacho y en la
verja de la escuela hablé con ella seriamente, de hombre a hombre:
—Boni, desengáñate, los perros no van a la escuela. Si yo pudiera me iría a dormir a un cojín como tú. Boni,
vete, te aseguro que esto es un rollo. Un rollo repollo.
Pero la Boni es una perra de ideas fijas. Sin inmutarse subió las escaleras detrás de mí. Como ya era muy
tarde subíamos solos el Orejones, yo y la Boni. Cuando llegamos a la puerta de la clase el Orejones dijo:
—Yo paso primero y mientras le doy la excusa a la sita por llegar tarde tú te cuelas con la Boni.
Y así lo hicimos. Mientras el Orejones le contaba una de sus historias increíbles a la sita (la última fue que
había salvado a un anciano inválido de ser atropellado por un camión), yo me fui hasta mi pupitre, seguido
por la Boni, que iba poniendo el lomo para que la acariciara todo el mundo. Es muy coqueta.
Le hicimos una cuna en el rincón del final con las mochilas y le dejé el huevo entero para que se callara. Se
lo comió y se durmió. La sita nos notaba nerviosos y dijo:
—Que conste que todavía quedan veinte días para que acabe el curso, así que no voy a consentir que os
desmandéis a última hora. Todavía puede haber sorpresas en las notas.
Nos callamos como muertos vivientes. Entonces, en aquel silencio sepulcral, se oyó un ladrido aterrador. Un
solo ladrido:
—¡Guau!
La sita había despertado con sus gritos despiadados a la Boni, y eso la Boni no lo encaja bien. Ya lo dije
antes: la Boni es una perra pacifista.
La sita se cambió las gafas de cerca por las de lejos y fue con los ojos sallándosele de las órbitas hasta el
rincón donde la Boni protestaba.

—¿Qué hace esto aquí?
La callada por respuesta.
—¿Quién ha traído este bicho?
Lo confesaré: mientras me levantaba sentí que un poco (pero muy poco) de pis me manchaba los pantalones.
—Yo no quería traerla, sita, es que me ha seguido.
—Llévatela, quién sabe si tiene pulgas, garrapatas, hongos...
Se abrió la puerta y apareció el chándal rosa fucsia de la Luisa y, dentro, la propia Luisa. Estaba
desencajada. No saludó, se echó en brazos de la sita y dijo:
—¿Está aquí mi Boni? El señor Solís dice que la ha visto siguiendo a Manolito.
La Boni corrió hasta la Luisa moviendo el rabo. La Luisa abrazó a la sita y le dijo:
—Señorita Asunción, muchas gracias por cuidármela, con una maestra como usted que transmite humanidad
a sus alumnos hacia todos los seres vivos, el barrio de Carabanchel puede dormir tranquilo.
La sita dijo que gracias y que para ella todos los seres vivos eran una bendición divina (no sé si incluyó
también a las garrapatas). Todos aplaudimos a la sita. Cuando el curso está terminando nos volvemos más
pelotas que nunca.
La Boni ladró porque se dio cuenta de que había perdido protagonismo. Y yo quise ladrar también porque ya
nadie se acordaba de que yo era el principal culpable de esta historia. La Boni se fue moviendo su rabo. Le
esperaba su cojín, ese cojín viejo en el que pasa la mayor parte de su vida. A mí me esperaban cuatro horas
en mi pupitre, poniendo cara de ese buen alumno que nunca fui, intentando cambiar a la desesperada lo que
ya era una realidad: mi suspenso en matemáticas.

Дедуля говорит, что каждое утро из-за того, что происходит на нашей лестнице, ему кажется, что я вместо того, чтобы идти в школу, уезжаю на войну в Африку. На лестничной клетке мама несколько раз целует меня, и звук ее поцелуев эхом разносится по всему Верхнему Карабанчелю, что меня просто убивает. После этого она достает из кармана халата расческу и снова меня причесывает, а потом Дуралей принимается рыдать, потому что этот ребенок терпеть не может расставаться со мной (что вполне логично). Тогда мне приходится обнимать его, он оставляет сопли на моей футболке, мама бежит на кухню за тряпкой, чтобы отчистить футболку, снова причесывает меня, а потом вдруг, не знаю почему, мама, которая казалась такой ласковой, неожиданно меняется и орет мне прямо в ухо:

- Ты что, не видишь, что опаздываешь в школу?

Пока я спускаюсь по лестнице, я слышу рев Дуралея. Сосед с четвертого этажа, не сдержавшись, орет как оглашенный:

- Да намочите вы уже этому ребенку соску в хлороформе!

Луиса, живущая на втором этаже, вылетает из своей квартиры как бесноватая в наспех наброшенном халате и так же громко отвечает:

- Если Вам мешает плач этого ангелочка, то смените подъезд, квартал и гражданство!

Я пулей вылетаю из подъезда, потому что ненавижу грубую ругань, но дело этим не заканчивается. Когда я собираюсь свернуть за угол, я слышу:

- Маноли-и-то-о-о! – Это мама, снова она. – Ты что, не заметил, что оставил бутерброд? Одна я должна за всем следить!

Со всеми этими прощаниями и поцелуями я забываю свой бутерброд почти каждое утро, так что мама купила особенную веревку, чтобы привязывать к ней бутерброд и спускать его через окно.

- С чем он?

- С ветчиной! – кричит мама.

Вечно с этой ветчиной. Вот сколько я себя помню, все школьные переменки в моей жизни имели вкус ветчины.

Тут Луиса открывает дверь и появляется из подъезда в своем розовом спортивном костюме и с загадочной улыбкой, а Бони путается у нее в ногах и виляет хвостом с такой же загадочной улыбкой. Да я ведь говорил уже, что они похожи на сиамских близнецов.

- Возьми, Манолито, чтобы перебить вкус ветчины, – Луиса достает из кармана шоколадное яйцо Киндер-сюрприз.

Я целую Луису раз пять, потому что знаю – обнимашки и поцелуи гарантируют мне яйцо на завтра. Я – ласковый подлиза. Когда Бони видит, как мы обнимаемся на улице, она тут же влезает между нами, потому что ужасно ревнива.

Такое происходит почти каждый день с небольшой разницей, конечно: иногда Луиса надевает розовый костюм, а иногда – фиолетовый; иногда мама привязывает бутерброд к веревке, а иногда, если я уже опаздываю, и нет времени, то просто пускает его в “свободный полет”. И тогда, если повезет, бутерброд падает на голову какому-нибудь проходящему мимо мужику. И этот мужик, чуть ли не погибший, принимается орать, подняв руку к окровавленной голове (тут я чуточку преувеличил), и из всех окон моего дома высовываются женщины, все до одной, а Бони лает, потому что она, как и я, ненавидит грубость.

А вчера произошла одна вещь, которая до этого никогда не происходила. После того, как Луиса дала мне яйцо, у меня возникло жуткое желание впиться в него зубами. Я развернул яйцо и сунул в рот кусок. Мне пришлось остановиться и закрыть глаза, чтобы насладиться этим безграничным счастьем. Думаю, я почти что воспарил над землей, и тут Бони, которая первый раз за день спокойно облегчалась на дерево Висельника, как полоумная примчалась и встала передо мной.

- Бони, ты очень толстая, так что я тебе не дам.

Но Бони, облизываясь, продолжала жалобно смотреть на меня со страдальческим выражением на морде. Я не знаю, смотрела ли на тебя когда-нибудь так жалобно собака, но от такого взгляда сердце разрывается на пять кусков, и надо быть совсем бесчеловечным, чтобы этого не произошло. Я отломил кусочек шоколадки, дал его Бони, а сам побежал в школу, потому что и так уже опаздывал. Подойдя к углу, я увидел, что Бони идет за мной.

- Бони, я иду в школу, а ты возвращайся к Луисе, – я дал ей еще один кусочек. – Давай, иди, иди к Луисе. Пока.

И я пошел дальше. По дороге я встретился с Ушастиком. Он дружески приобнял меня за плечи, и я подумал, что нет ничего лучше дружбы. Но эта мысль тут же испарилась, потому что Ушастик приобнял меня, чтобы оказаться ближе к шоколадному яйцу. Такова жизнь – сплошные разочарования. По доброте душевной я дал Ушастику кусок шоколада.

- Почему бы тебе не дать немножко шоколада Бони? – спросил Ушастик.

Бони! Она продолжала идти за мной. Я дал ей последний кусок и у школьной ограды серьезно поговорил с ней, как мужчина с мужчиной:

- Бони, я тебя разочарую – собаки не ходят в школу. Если бы я мог, то пошел бы спать на подушку, как ты. Бони, иди, уверяю тебя, что школа – это скука смертная и тоска зеленая.

Но Бони – собака незыблемых принципов. Она, ничуть не сомневаясь, спокойно поднялась за мной по ступеням. Поскольку было уже поздно, по лестнице поднимались только мы втроем: я, Ушастик и Бони. Когда мы подошли к двери класса, Ушастик предложил:

- Я войду первым, и пока буду нудно извиняться перед училкой за опоздание, ты тайком просочишься в класс вместе с Бони.

Так мы и сделали. Пока Ушастик трындел училке одну из своих невероятных историй (последняя была о том, как он спас старичка-инвалида от колес грузовика), я добрался до парты, идя за Бони, которая подставляла всем свою спинку, чтобы ее погладили. Она такая ужасная кокетка.

В дальнем углу мы соорудили ей кроватку из рюкзаков и положили ей целое яйцо, чтобы она молчала. Бони съела яйцо и уснула. Училка заметила, что мы сидим как на иголках, и сказала:

- Да будет вам известно, что до конца учебного года осталось еще двадцать дней, так что я не позволю вам распускаться на последних уроках. Сюрпризы в оценках еще могут быть.

Мы молчали как живые мертвецы. И тут в гробовой тишине послышался ужасный лай, точнее одно только “гав!”

Своими кошмарными криками училка разбудила Бони, вот она и не удержалась. Я ведь говорил тебе, что Бони – очень миролюбивая и добродушная собака. Училка надела другие очки, чтобы видеть вдаль, и с вылезшими из орбит глазами пошла в угол, где Бони выражала свой протест.

- Кто это сделал?

Ответом ей послужило молчание.

- Я спрашиваю, кто притащил сюда это страшилище?

Сознаюсь, пока я вставал, то слегка намочил штаны (ну совсем немного).

- Я не хотел нести ее сюда, сита, она сама пришла за мной.

- Отнеси ее, кто знает, может, у нее блохи, клещи или лишай...

Тут открылась дверь, и появился розовый спортивный костюм, а в костюме и Луиса собственной персоной. На ней лица не было. Даже не поздоровавшись, она протянула к училке руки и спросила:

- Моя Бони здесь? Сеньор Солис говорит, что он видел, как она шла за Манолито.

Радостно виляя хвостом, Бони подбежала к хозяйке. Луиса обняла училку и сказала:

- Большое спасибо Вам, сеньорита Асунсьон, за то, что позаботились о Бони. С такой человечной и доброй к своим ученикам и всем живым существам учительницей как Вы, Карабанчель может спать спокойно.

Училка рассыпалась в благодарностях и заметила, что для нее все живые существа были божьим благословением (не знаю, правда, входят ли клещи в это божье благословение). Мы все захлопали училке. Когда учебный год заканчивается, мы летаем похлеще мяча.

Бони залаяла, поняв, что утратила главную роль. Мне тоже хотелось лаять, потому что теперь уже никто не вспомнит, что я был главным виновником этой истории. Бони ушла, помахивая хвостом. Дома ее ждала любимая старая подушка, на которой она провела бóльшую часть своей жизни. А меня ожидали четыре часа за партой. Я напялил на себя маску примерного ученика, которым отродясь не был, в отчаянии пытаясь изменить реальность: неуд по математике.