A mí no me queda más remedio en esta vida que ser del Real Madrid. Mi padre es del Real Madrid, mi tío
Nicolás (que trabaja en Noruega de camarero) es del Real Madrid, todos los de mi sangre son del Real
Madrid. Antes de que existiera el Real Madrid, en la época de las cavernas, mis antepasados, los primeros
García Moreno que habitaron el Planeta Tierra, salieron de su cueva y, contemplando el típico atardecer
prehistórico, exclamaron:

—Algún día existirá el fútbol, y un equipo, el Real Madrid. No estaremos aquí para verlo.
—Pero sí nuestros descendientes.
Qué escena más emotiva. El caso es que si uno vive en Carabanchel (Alto) y no es del Real Madrid es mejor
que calle para siempre o que se vaya a vivir a otro sitio. Si yo no fuera del Real Madrid sería la vergüenza de
mi familia, me pegaría Yihad (el chulito), mi padre no podría ir con la cabeza bien alta por la calle y la Luisa
(mi vecina de abajo) le diría a mi madre:
—¿Que tu niño no es del Real Madrid? ¿Has hablado de esto con la psicóloga del colegio?
No te creas que exagero. Comenzaré mi historia desde el principio de los tiempos, o sea, un siete de enero de
1995:
Aquel sábado histórico el Real Madrid jugaba un partido contra el Barcelona, así que mi madre hizo dos
tortillas, una poco cuajada para mi abuelo y mi padre, que les gusta encontrarse el huevo tipo moco, y otra
para el Imbécil y para mí, que nos gusta que quede más seca que una pasa. Metió todo en una tartera que
compró en la teletienda y nos despidió con lágrimas en los ojos.
No éramos los únicos que íbamos a ver el partido; nos encontramos en la calle con una peregrinación de
cientos de miles de vecinos. Nuestros pasos no se encaminaban hacia el Santiago Bernabéu, sino hacia el bar
el Tropezón, que es el bar más famoso de mi barrio.
Siempre que hay fútbol todos los clientes de el Tropezón se llevan la comida de casa porque el dueño dice
que en ese tipo de días históricos él no está dispuesto a estar de criadito de nadie, que él no se está
levantando todo el rato porque dice que por estar como un esclavo se ha perdido toda su vida los goles más
importantes que ha habido en el terreno futbolístico. Mi abuelo le dijo un día:
—Pues cierra el bar y deja de quejarte.
Pero el dueño de el Tropezón dice que ver un partido en casa no tiene emoción, que no hay nada como verlo
desde la barra de su Tropezón. Así que su táctica es ésta: antes de empezar el partido va y pregunta a los
padres: «¿Cuántos vinos te vas a tomar?» o «¿Cuántas cervezas?», y el padre va y responde que diecisiete,
por ejemplo, y él le dice que le parecen pocas, que lo piense antes de que sea demasiado tarde, y el padre
dice: «Entonces pon tres más, que es mejor que sobre que no que falte». Y con este acuerdo el dueño del
Tropezón te las pone todas en fila en la mesa y sanseacabó. Yo he visto a gente llorándole a mitad del
partido di-ciéndole:
—Ezequiel, dame otra, por favor, me quedé corto.
Y él en su barra, completamente impertérrito, contestando:
—Ah, se siente, esas cosas se piensan antes.
No lo creerás pero este trato le funciona muy bien con la clientela; nunca ningún padre se ha cambiado a
otro bar. Su lema es:
«Con el cliente, mano dura. El dueño siempre tiene razón, para eso es el dueño. Si al cliente no le gustan
estas reglas, que se largue: hay más bares que chinos.»
Con estas mismas palabras lo tiene escrito en un azulejo de tamaño Porcelanosa en el mostrador, justo al
lado de una foto en la que salen sus cinco hijos, que lleva debajo una frase: «PAPÁ, NO CORRAS». Él no
tiene coche ni sabe conducir, pero siempre ha envidiado a mi padre, que es camionero, por tenernos al
Imbécil y a mí al lado de la radio del camión.
Aquel sábado siete de enero todo Carabanchel (Alto) estaba en el Tropezón. La gente se traía sillas de otros
bares. Era impresionante. Y allí estaba yo, haciendo que me gustaba el fútbol (llevo disimulando desde que

tengo uso de razón), y todo porque mi padre no me desherede. Me molestaría mucho que fuera el Imbécil el
que se quedara con el camión. Por eso llevo toda mi existencia sin poder confesar que no me entero de nada
cuando veo un partido.
Tengo que hacer que entiendo para ser alguien en esta vida.
Cuando meten un gol «me pongo forofo perdido», grito más que nadie, y así voy salvando el tipo, aunque
hay veces que te vas de la lengua y metes la pata y ocurre lo peor. Eso es lo que sucedió aquella tarde
maldita, que me pasé de rosca.
Aquel fallo pudo costarme la vida. Cuando el Madrid metió el cuarto gol, me subí encima de una silla, tomé
aire y con todas las fuerzas que me cabían en el cuerpo que tengo, grité:
—¡Todos juntos: Tres hurras por Romario!
Lo grité con tanto ímpetu que se me empañaron los cristales de las gafas y no pude ver que todas las caras se
volvían hacia mí. Escuché, eso sí, «un silencio atronador». Un silencio sepulcral. Me limpié las gafas para
ver qué pasaba. Dejaron de mirarme a mí y miraron a mi padre como suelen mirar los que están en la barra
de los bares del Oeste al forastero que entra en el saloon. Aquellas personas querían que mi padre me diera
mi merecido, pero mi padre es contrario a la violencia física (no es como mi madre) y lo único que pudo
hacer es bajar la cabeza avergonzado. A mí me estaba doliendo ese momento como si me hubieran dado una
colleja, pero en el Tropezón no se conforman con la clásica humillación psicológica. Busqué a mi abuelo
para que me defendiera, pero en aquel momento crucial de mi vida estaba dormido en un rincón. Entonces
Yihad rompió el hielo. Me dio un pequeño puñetazo. Como estaba mi padre delante se cortó un poco. Fue un
golpe limpio, me dio tiempo a quitarme las gafas. Me dieron ganas hasta de darle las gracias. Mi padre le
dijo al padre de Yihad:
—¿Alguna vez dejará tu hijo de pegar a este pobrecico mío?
Y el padre de Yihad dijo:
—Manolo, tenemos que admitir que en esta ocasión tu Manolito se la ha ganado; a un niño no le puedes
dejas salir a la calle si no sabe que Romario está en el Barcelona. ¡Por Dios, un poco de cultura general!
Además no ha habido daños materiales, las gafas están intactas y los daños físicos no son de importancia.
Por esta vez la actuación de mi Yihad ha sido irreprochable. El muchacho se ha portado. Manolo, dile a tu
chico que o se pone al día o que no vuelva.
Mi padre iba a contestar, pero el Madrid metió el quinto gol y la clientela se olvidó de los daños
psicológicos, que son los que más me habían dolido.
Yo prefería olvidarme para conseguir que Yihad se olvidara también del asunto, aunque tenía muy claro que
al lunes siguiente todos en la escuela se enterarían de mi metedura de pata.
Cuando llegamos a casa mi padre me fue a despedir a la cama y me dijo:
—No te preocupes, Manolito, mañana te enseñaré la alineación del Real Madrid, para que nadie pueda
levantarte ni la voz ni la mano.
Todo se quedó a oscuras y pasó un rato. Creía que yo era el único ser despierto sobre el mundo mundial,
pero mi abuelo me dijo:
—Manolito, pásate conmigo a la cama a calentarme los pies.
Me pasé y nos pusimos de cara a la ventana, que es del lado del que nos dormimos.
—Manolito, no te preocupes, el próximo partido, después de comernos la tortilla, vente conmigo al rincón y
nos dormimos todo el partido juntos. Cuando haces eso nadie se fija en ti.

—Abuelo, a ti es que no te importa nada en la vida.
—Sólo dos cosas: tú y el Imbécil.
Mi abuelo, mi súperabuelo, siempre estaba en mi equipo. Noté que se estaba quedando dormido y le moví
para preguntarle una duda mortal que yo tenía desde hacía tiempo:
—Abuelo, pero yo te importo un poco más que el Imbécil, ¿verdad?
—Un poco más, sí, pero no lo vayas diciendo por ahí.
Al momento oí su primer ronquido y le metí la mano en la boca para quitarle la dentadura. Le dije:
—Abuelo, qué harías si no fuera por mí. Siempre tengo que estar en todo.
Y me respondió con un ronquido que hizo temblar Carabanchel (Alto).

Мне не остается ничего другого, кроме как болеть за мадридский “Реал”. Мой отец болеет за мадридский “Реал”, дядя Николас, который работает в Норвегии официантом, тоже болеет за мадридский “Реал”, короче, вся родня болеет за мадридский “Реал”. Раньше, в ледниковый период, когда мадридского “Реала” не было и в помине, мои древние предки, самые первые Гарсиа Морено, жившие на планете Земля, выходили из своей пещеры и, глядя на доисторический закат, горестно восклицали:

- Когда-нибудь на земле будет футбол и команда “Реал” из Мадрида, но мы этого не увидим, потому что нас там не будет, но будут наши потомки.

Какая душещипательная сцена. Дело в том, что я живу в Верхнем Карабанчеле, и если ты не фанат мадридского “Реала”, то лучше всегда помалкивай об этом, или иди жить в другое место. Если бы я не болел за мадридский “Реал”, то был бы стыдобушкой для своей родни. Задира Джихад колотил бы меня почем зря, отец не смог бы ходить по улице с высоко поднятой головой, а Луиса, моя соседка снизу, выговаривала бы маме:

- Как, твой сын не болеет за мадридский “Реал”? А ты говорила об этом со школьным психологом?

И не думай, что я преувеличиваю. Начну-ка я свой рассказ с самого начала, а именно, с седьмого января 1995 года.

В ту историческую субботу мадридский “Реал” играл с “Барселоной”, так что мама приготовила две тортильи: одну сыроватую для дедули и отца, которые любят непропеченные яйца навроде соплей, а другую, подсушенную, для нас с Дуралеем, как нравится нам. Она положила тортильи в судок, купленный в телемагазине, и попрощалась с нами со слезами на глазах.

Мы шли смотреть игру без нее. На улице мы встретились с кавалькадой из сотен тысяч идущих как на богомолье соседей. Правда, наши ноги вели нас не к стадиону Сантьяго Бернабеу, а к бару “Тропезон”, самому известному и прославленному бару моего квартала.

Всегда, когда идет футбол, завсегдатаи “Тропезона” приносят еду из дома, потому что хозяин говорит, что в подобные исторические дни он не готов обслуживать кого бы то ни было, и что все это время он не встанет со стула, потому что, как он говорит, трудясь, как раб, он пропустил в своей жизни самые важные голы, что были забиты на футбольных полях. Дедуля как-то сказал ему:

- Тогда закрой бар и перестань жаловаться.

Но хозяин “Тропезона” говорит, что смотреть игру дома не интересно, не то, что в баре. Короче, его тактика такая: перед началом игры он ходит по бару и спрашивает отцов: “Сколько вина ты выпьешь?”, ну или “Сколько пива?”, а папаша отвечает “семнадцать”, к примеру. Тогда хозяин говорит, типа, не кажется ли ему, что это мало, пусть думает раньше, пока не стало слишком поздно, и отец отвечает: “Тогда давай еще три, пусть лучше будет лишнее, чем не хватит”. С этим хозяин “Тропезона” соглашается, выставляет тебе в ряд все стаканы на стол, и точка! Я сам видел людей, которые плакали в самой середине игры и упрашивали его:

- Иезекииль, дай еще, пожалуйста, мне не хватило.

А хозяин отважно так отвечал из-за своей стойки:

- Да сядь ты, об этом раньше надо было думать.

Ты не поверишь, но такое общение с клиентами отлично срабатывает: никогда ни один отец не сменил этот бар на другой. Девиз хозяина таков: “Клиента нужно держать в ежовых рукавицах. Хозяин всегда прав, на то он и хозяин. Если клиенту не нравятся такие порядки, пусть уматывает в китайские харчевни”.

Те же самые слова написаны на огромной порселаносовской плитке у витрины, прямо рядом с

фоткой пятерых его детей и надписью под ней: “ПАПА, НЕ ГОНИ”. У него нет машины, он даже водить ее не умеет, но всегда завидовал моему отцу, что он водитель грузовика, и с ним в кабине мы с Дуралеем и радио.

В ту субботу, седьмого января, весь Верхний Карабанчель был в “Тропезоне”. Люди приносили

сюда стулья из других баров. Это впечатляло. Я тоже был там, делая вид, что мне нравится футбол (я притворялся с тех пор как себя помню), а все для того, чтобы отец не лишил меня наследства. Я взбесился бы, если бы отец оставил грузовик Дуралею, а потому всю свою сознательную жизнь притворяюсь и не могу признаться, что я ничегошеньки не понимаю, когда смотрю игру. Короче, мне приходится делать вид, что я все понимаю, чтобы кем-нибудь стать в этой жизни.

Когда забивают гол, я становлюсь отъявленным болельщиком, ору громче всех, и так держу

марку, хотя иногда ляпнешь что-нибудь невпопад и попадешь впросак, и тогда случается самое худшее. Именно это и случилось тем проклятым вечером, когда я совсем опростоволосился.

Эта ошибка могла стоить мне жизни. Когда мадридцы забили четвертый гол, я вскочил на стул,

набрал побольше воздуха, сколько в меня влезло, и завопил во мочь:

- А ну-ка все вместе: Ромарио – ура, ура, ура!!!

Я орал с таким рвением, что у меня запотели стекла очков, и не мог видеть, что все люди в баре

повернулись ко мне лицом, зато я услышал оглушительную тишину и гробовое молчание. Я протер стекла, чтобы увидеть происходящее. Все перестали пялиться на меня и уставились на моего отца. Так обычно на Диком Западе сидящие у бара ковбои смотрят на входящего в салун. Эти люди хотели, чтобы отец наказал меня по заслугам, но отец, в отличие от матери, против физического насилия, поэтому, единственное, что он мог сделать, это пристыженно опустить голову. В эту минуту мне было так больно, словно мне влепили затрещину, но в “Тропезоне” не довольствуются классическим психологическим унижением. Я поискал дедулю, чтобы он защитил меня, но в этот критический момент моей жизни он тихо спал себе в углу, и тогда Джихад разбил лед – он треснул меня кулаком. Правда, поскольку здесь был мой отец, он немного смутился и дал мне время снять очки. В общем, ударил он меня аккуратно, так что у меня даже возникло желание поблагодарить его. Мой отец спросил у отца Джихада:

- Когда-нибудь твой сын перестанет бить моего беднягу?

- Маноло, – ответил тот, – нужно признать, что в этом случае твой Манолито получил по заслугам;

ты не можешь позволять мальчишке выходить на улицу, если он не знает, что Ромарио из “Барсы”. Ну хоть основа-то культуры должна быть, черт возьми! К тому же материального вреда он не нанес, очки целехоньки, а физические повреждения – ерунда. На этот раз действия моего Джихада были безупречны. Парень показал себя молодцом. Маноло, скажи своему парнишке, пусть или все узнает, или не возвращается.

Отец собрался, было, ответить, но тут мадридцы забили пятый гол, и все посетители забыли о

моих самых болезненных моральных травмах.

Я предпочел забыть обо всем и добиться, чтобы Джихад тоже позабыл об этом деле, хотя мне было

ясно, что в следующий понедельник вся школа будет знать о моей промашке.

Когда мы пришли домой, мама уложила меня в кровать и сказала:

- Не переживай, Манолито, завтра мы выучим с тобой всех игроков мадридского “Реала” и их

расстановку, чтобы никто не мог поднять на тебя руку или повысить голос.

Все погрузилось в темноту. Прошло какое-то время, и я подумал, что я единственный на свете, кто

не спит, но тут дедуля проскрипел мне:

- Манолито, иди-ка ко мне в кровать, погрей мне ноги.

Я пришел к дедуле, и мы улеглись лицом к окошку, которое находилось рядом с кроватью.

- Не беспокойся, Манолито, и на следующей игре, когда мы съедим тортилью, приходи ко мне в

уголок, и мы проспим с тобой всю игру. Когда ты спишь, никто не обращает на тебя внимания.

- Дедуля, а у тебя есть что-нибудь важное в жизни?

- Только две вещи: ты и Дуралей.

Мой суперский дедуля всегда был на моей стороне. Я заметил, что он начал засыпать, и завозился,

чтобы спросить у него кое-что, в чем я давно ужасно сомневался.

- Дедуля, а я для тебя немножко важнее Дуралея, правда?

- Немножко важнее, но не говори ему об этом.

Через секунду я услышал первое легкое всхрапывание и засунул руку дедуле в рот, чтобы

вытащить вставные зубы.

- Эх, дедуля, – сказал я ему, – что бы ты без меня делал? Я у тебя всегда на все случаи жизни.

Ответом мне был храп, заставивший содрогнуться весь Верхний Карабанчель.