Бедняга Манолито. Глава 12. Тетя Мелитона
| Un día la sita Asunción entró en clase cargada con una caja enorme de cartón. Comprenderás que esto nos puso muy nerviosos. —¿Qué hay en la caja? —preguntó Arturo Román, que siempre pregunta lo que está escrito en nuestras veinticinco mentes. La sita Asunción no dijo nada, nos dirigió una sonrisa cruel y de una forma bastante misteriosa se dio la vuelta para ponerse a escribir en la pizarra. Mientras ella escribía, los veinticinco niños que somos nos fuimos aproximando lentamente hasta la caja. Primero sin hacer ruido y treinta segundos más tarde al estilo de los indios de Arizona: saltando unos por encima de los otros. Cuando Yihad estaba ya subido en la mesa la sita se volvió y gritó: —¿Qué hacéis? ¡A vuestro sitio, delincuentes! Nos volvimos a los asientos. En el aire retumbaban los latidos de nuestros veinticinco corazones. Pero la sorpresa fue que la sita no siguió con la bronca. Sonrió con sus dientes inmensos y dijo: —A partir de hoy vamos a dedicar una hora a ensayar una canción para el Festival de Fin de Curso. Quiero que vuestros padres se queden impresionados, quiero que piensen: «Dios mío, si no parece mi hijo, si parece una persona y no ese proyecto de delincuente que vuelve todos los días de la escuela dando patadas a la cartera». Esa es la opinión que la sita Asunción tiene de nosotros. A la sita Asunción hay que reconocerle una virtud: la sinceridad. Cuando terminó de insultarnos, abrió la caja y fue sacando panderetas, un tambor y una botella de anís del Mono. Después lo repartió. Yihad, que tiene mucho morro le dijo: —Sita, si me deja a mí el tambor le juro que no tendrá ni una queja de mí en los próximos veinticuatro días. La sita acepta esos tratos ilegales porque sabe que es un problemático. Un niño de la mafia de Chicago no le llega a Yihad a la suela del zapato. A mí me dio la botella de anís del Mono porque le dije que, como es el anís que bebe mi abuelo, la toco todos los días con la música del telediario. Mentira podrida: no la toco para hacer música, la toco para hacerle a mi abuelo un cóctel que se llama Palomita. Son cuatro partes de anís y dos gotas de agua. Las dos gotas de agua las echamos para que mi madre se quede más tranquila, porque ella dice que no le gustan los viejos borrachuzos. Una vez que tuvo distribuidos los instrumentos la sita terminó de escribir nuestra canción en la pizarra. La canción se llamaba La tía Melitona, y trataba de una mujer que no podía hacer un pan porque no tenía los ingredientes necesarios: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal; y la levadura la tiene en Pamplona; por eso no amasa la tía Melitona. La canción es mucho más larga, pero yo te digo la parte donde se cuenta el cogollo de la cuestión. Durante los días siguientes empezamos los ensayos. Las dos primeras frases las cantaba Mostaza, que es el niño más bajo de mi clase; por eso le tengo tanto cariño. Si no existiera Mostaza me tocaría a mí ser el más bajo, así que le estoy eternamente agradecido. A veces me siento su protector, aunque Mostaza ni se entera ni necesita que nadie le proteja. Le llamamos la Hormiga Atómica porque es un tío super-rápido y además es el que mejor canta. Total, que Mostaza empezaba con las dos primeras frases: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal... Y luego le seguíamos los demás cantando lo de la levadura y tocando nuestros instrumentos; y para ser sincero, una vez que entrábamos a mogollón no se entendía nada. Al principio lo hacíamos fatal, pero no nos movíamos de nuestro sitio; luego lo seguimos haciendo fatal, con la diferencia de que empezamos a pelearnos. Yihad le tiró el palo del tambor al Orejones porque decía que el Orejones tocaba tan fuerte la pandereta que no se oía su tambor. El Orejones, que es un cerdo traidor y además tiene reflejos, agachó la cabeza y el palo de tambor medio en las gafas yo solté la botella de anís del Mono del susto y la botella se rompió. Aquella tarde mi abuelo tuvo que beberse cuatro palomitas para acabar su botella y que yo la pudiera llevar a la escuela. Mi abuelo hace cualquier cosa por mí. Se las tuvo que beber a espaldas de mi madre y sabiendo que más tarde o más temprano sería descubierto, porque mi madre le mide con el metro de la costura lo que ha caído en el día. La sita le quitó el tambor a Yihad y se lo dio a la Susana. También le quitó la pandereta al Orejones porque el tío se había emocionado demasiado y se ponía a darse panderetazos en las rodillas y en los codos y la sita le dijo que dejara esas gracias para cuando estuviera en la tuna. A los que cantaban peor la sita les enseñó a hacer un play-back y los demás protestamos enérgicamente; todos queríamos hacer un play-back, que es lo que hacen los cantantes que han llegado a la cima. La sita distribuyó los papeles una vez más; dijo que a partir de ahora no admitiría ni más broncas ni más protestas: —¿Alguna duda? Arturo Román, que está en su mundo, levantó la mano: —Yo no entiendo por qué esa mujer tiene la levadura en Pamplona, ¿Es que no tiene a nadie que se la traiga a Madrid o que la mande por mensajero? Si alguien se la mandara por SEUR la levadura estaría aquí en menos de veinticuatro horas. Los más valientes se rieron de oreja a oreja y los más cobardes nos reímos de orejas para dentro porque sabemos que a la sita no le gustan esos comentarios. La sita le dijo a Arturo Román que se fuera de la clase un rato por gracioso. La sita se equivoca: no se hace el gracioso, es que su cerebro es para donarlo al Museo de Ciencias Naturales. canción se llamaba La tía Melitona, y trataba de una mujer que no podía hacer un pan porque no tenía los ingredientes necesarios: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal; y la levadura la tiene en Pamplona; por eso no amasa la tía Melitona. La canción es mucho más larga, pero yo te digo la parte donde se cuenta el cogollo de la cuestión. Durante los días siguientes empezamos los ensayos. Las dos primeras frases las cantaba Mostaza, que es el niño más bajo de mi clase; por eso le tengo tanto cariño. Si no existiera Mostaza me tocaría a mí ser el más bajo, así que le estoy eternamente agradecido. A veces me siento su protector, aunque Mostaza ni se entera ni necesita que nadie le proteja. Le llamamos la Hormiga Atómica porque es un tío super-rápido y además es el que mejor canta. Total, que Mostaza empezaba con las dos primeras frases: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal... Y luego le seguíamos los demás cantando lo de la levadura y tocando nuestros instrumentos; y para ser sincero, una vez que entrábamos a mogollón no se entendía nada. Al principio lo hacíamos fatal, pero no nos movíamos de nuestro sitio; luego lo seguimos haciendo fatal, con la diferencia de que empezamos a pelearnos. Yihad le tiró el palo del tambor al Orejones porque decía que el Orejones tocaba tan fuerte la pandereta que no se oía su tambor. El Orejones, que es un cerdo traidor y además tiene reflejos, agachó la cabeza y el palo de tambor medio en las gafas yo solté la botella de anís del Mono del susto y la botella se rompió. Aquella tarde mi abuelo tuvo que beberse cuatro palomitas para acabar su botella y que yo la pudiera llevar a la escuela. Mi abuelo hace cualquier cosa por mí. Se las tuvo que beber a espaldas de mi madre y sabiendo que más tarde o más temprano sería descubierto, porque mi madre le mide con el metro de la costura lo que ha caído en el día. La sita le quitó el tambor a Yihad y se lo dio a la Susana. También le quitó la pandereta al Orejones porque el tío se había emocionado demasiado y se ponía a darse panderetazos en las rodillas y en los codos y la sita le dijo que dejara esas gracias para cuando estuviera en la tuna. A los que cantaban peor la sita les enseñó a hacer un play-back y los demás protestamos enérgicamente; todos queríamos hacer un play-back, que es lo que hacen los cantantes que han llegado a la cima. La sita distribuyó los papeles una vez más; dijo que a partir de ahora no admitiría ni más broncas ni más protestas: —¿Alguna duda? Arturo Román, que está en su mundo, levantó la mano: —Yo no entiendo por qué esa mujer tiene la levadura en Pamplona, ¿Es que no tiene a nadie que se la traiga a Madrid o que la mande por mensajero? Si alguien se la mandara por SEUR la levadura estaría aquí en menos de veinticuatro horas. Los más valientes se rieron de oreja a oreja y los más cobardes nos reímos de orejas para dentro porque sabemos que a la sita no le gustan esos comentarios. La sita le dijo a Arturo Román que se fuera de la clase un rato por gracioso. La sita se equivoca: no se hace el gracioso, es que su cerebro es para donarlo al Museo de Ciencias Naturales. A la semana siguiente la profe decidió pasar a la segunda parte: el baile. Unos cantarían, otros harían play- back, algunos tocaríamos instrumentos y una pareja bailaría en el centro. La sita dijo que empezáramos a cantarla y que ella nos haría una primera demostración. Mostaza se levantó, hinchó el pecho de aire y empezó: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal... Pero le salió un tremendo gallo inesperado y todos nos matamos de risa. Algunos se cayeron al suelo. Yo me aguanté porque a mi abuelo le había sentado fatal el anís el día anterior, mi madre llevaba prohibiéndole las palomitas toda la semana y si yo rompía la botella no tendría a nadie que se bebiera otra entera. —¿Qué ha pasado, Mostaza? —dijo la sita gritando entre el jaleo que se había montado. —Que tengo un pollo, sita —dijo Mostaza mirando al suelo, mientras las carcajadas volvían a oírse tan fuertes como la primera vez. —¡No se dice que tengo un pollo, hombre! —le gritó la sita. —Es que no conozco otra forma de decirlo —dijo Mostaza, que seguía mirando para abajo. —Lo que tienes es una flema, que no sabéis ni hablar. ¡Vete al baño a aclararte la garganta! —Mostaza se fue y la sita se dirigió a nosotros—. Y vosotros no os riáis que sois todos iguales, delincuentes. A los tres minutos, Mostaza volvió a entrar rojo como un tomate y se colocó en su sitio. Tomó aire, carraspeó y empezó una vez más: La tía Melitona ya no amasa el pan, le falta el agua, la harina y la sal... Y luego seguimos todos, gritando como posesos y aporreando los instrumentos. La sita empezó a bailar como una loca una especie muy rara de jota. Estaba emocionada y daba brincos en el aire. Todos habíamos empezado a cantar mucho más lento porque estábamos bastante alucinados. Nunca habíamos asistido a un espectáculo semejante con las piernas descontroladas por los aires. Yo, personalmente, nunca la había visto levantar los pies del suelo. Sólo para andar, claro. Arturo Román, que seguía expulsado, abrió lentamente la puerta y preguntó: —¿Qué hace? No supimos responderle. Entonces, en uno de esos brincos mortales, la sita perdió los pies, o porlo menos no los encontró a la hora de ponerlos en el suelo, y cayó de culo. Nos pusimos enfermos de la risa. Yihad empezó a imitar la forma en que la sita se había caído y luego seguimos los demás, tirándonos en picado. De repente, oímos a la sita decir con voz muy baja y sin levantarse del suelo: —Decirle al conserje que venga. Entre el conserje y tres profesores tuvieron que llevarse a mi sita porque mi sita está bastante gorda. Cuando vimos que la montaban en una ambulancia nos quedamos un poco cortados. Ahora ya hace dos semanas que no tenemos sita propia. Nos cuida el señor Solís, el conserje, y la sita nos manda los deberes desde el hospital. Es que se rompió la cadera. Esta tarde mi abuelo Nicolás y el señor Solís, el conserje, nos llevaron a verla. Está en una habitación con dos señoras que también están gordas, pero eso ha sido casualidad; no es que en los hospitales pongan a las gordas en habitaciones separadas. La llevamos unas flores y una caja de bombones que nos comimos entre todos (incluso a ella le tocó uno). Luego le dijimos que cerrara los ojos. Cuando los abrió, todos estábamos en nuestros puestos, con los instrumentos, y el Orejones y Jessica la ex-gorda en el centro, de pareja de baile. El Orejones fue elegido por votación entre todos los chicos para bailar, porque nunca se cae: las orejas le hacen mantener el equilibrio, y Jessica la ex-gorda entre todas las chicas porque a ella no le importa que en las vueltas de la jota se le vean las bragas, y a las otras sí. Mi abuelo dijo: —¡One, two, three! Y Mostaza, la Hormiga Atómica, carraspeó para ahuyentar a las terribles flemas y empezó a cantar la historia de la tía Melitona. Los demás seguimos, sin pegarnos, sin gritar, sin ser como somos siempre. A la sita se le empezaron a escapar bastantes lágrimas. Nos aplaudió mucha gente: las enfermeras, las otras dos gordas y un camillero. El conserje nos puso en fila para darle un beso de despedida a la sita, y ella dijo: —Bueno, delincuentes, a ver qué hacéis en mi ausencia. Y ahí se quedó, sola. Me recordó a la tía Melitona, que también debe de ser soltera como mi sita, porque si tuviera familia no llevaría tantos años esperando a que alguien le mande la dichosa levadura desde Pamplona. Por una vez, Arturo Román tenía razón. |
Как-то раз наша училка сита Асунсьон вошла в класс с огромной картонной коробкой в руках. Надо думать, ты и сам понимаешь, что мы тут же оживились. - А что в коробке? – спросил Артуро Роман, который всегда спрашивает вслух то, что написано на наших двадцати пяти лицах. Сита Асунсьон ничего нам не сказала, а только грозно улыбнулась и с довольно-таки загадочным видом отвернулась к доске и принялась писать. Пока она писала на доске, двадцать пять детей медленно приближались к коробке, сначала, крадучись и бесшумно, а через полминуты уже перепрыгивая друг через друга в стиле аризонских индейцев. Когда Джихад уже запрыгнул на стол, училка повернулась к нам и рявкнула: - Что это вы делате? Живо по местам, негодные разбойники! Мы снова расселись по местам. В воздухе раздавалось громкое биение наших двадцати пяти сердец. Удивительно, но сита не стала и дальше отпускать свои резкие замечания. Она улыбнулась своими огромными зубами и сказала: - Начиная с этого момента, мы в течение часа будем репетировать песню для празника по случаю окончания учебного года. Я хочу, чтобы ваши родители были потрясены вашим выступлением и подумали: “Боже мой, да этот ребенок совсем не похож на моего. Он похож на человека, а не на будущего злостного преступника, который каждый день возвращается из школы, пиная свой портфель ногами”. Такое мнение о нас у нашей училки. Нужно признать, что у нашей ситы Асунсьон есть одно положительное качество: честность и прямолинейность. Закончив обзывать нас обидными и оскорбительными словами, она открыла коробку и достала оттуда бубны, барабан и бутылку из-под анисового ликера “Анис дель Моно”, а потом занялась распределением вещей. Джихад, у которого наглости выше крыши, заявил: - Сита, если Вы дадите мне барабан, то обещаю, что в следующие двадцать четыре дня у Вас не будет ни одной жалобы на меня. Училка согласилась на эту незаконную сделку, зная, что Джихад весьма проблемный паренек. Даже дети чикагской мафии в подметки ему не годятся. Мне она вручила бутылку из-под анисовки, потому что я сказал, что мой дедуля пьет именно такую, и я каждый день играю на ней музыкальную заставку к теленовостям. Гнусное вранье: я не играю на бутылке музыкальную заставку, я беру бутылку в руки только для того, чтобы сделать дедуле коктейль под названием “Паломита”. Это четыре части анисовки и две капли воды. Две капли воды мы добавляем, чтобы успокоить маму, потому что она говорит, что ей не нравятся старые пьянчужки. Раздав музыкальные инструменты, сита закончила писать на доске нашу песню. Песня называлась “Тетя Мелитона”, и говорилось в ней об одной женщине, которая не могла испечь хлеб, потому что у нее не было того, из чего он состоит: Не замешивает хлеб тетя Мелитона, не хватает у нее воды, муки и соли, да и дрожжи у нее есть только в Памплоне, и потому не месит хлеб тетя Мелитона. Эта песня очень длинная, и я сказал тебе только ту часть, в которой поется о сути проблемы. В течение следующих дней мы продолжали репетировать. Первые две строчки пел Мостаса, самый маленький мальчик в классе, и поэтому я испытываю к нему необычайную нежность. Если бы не было Мостасы, самым маленьким в классе был бы я, так что я ему благодарен на веки вечные. Иногда я чувствую себя его защитником, хотя Мостаса об этом даже не догадывается, да и не нужна ему ничья защита. Его называют Атомным муравьишкой, потому что он супершустрый, а кроме того, этот парнишка поет лучше всех нас. Короче, Мостаса начинал песню двумя первыми строчками: “Не замешивает хлеб тетя Мелитона, не хватает у нее воды, муки и соли”, а потом все остальные подхватывали песню, начиная с дрожжей, и играли на своих инструментах. Но если честно, когда мы пели хором, то ничего нельзя было разобрать. Сначала мы пели просто ужасно, но не двигались с места, потом мы пели так же ужасно, но при этом начали еще и драться. Джихад запулил в Ушастика палку от барабана и сказал, что сделал это потому, что Ушастик так громко бьет в бубен, что не слышно его барабана. Ушастик, предательская свинья, с хорошими защитными рефлексами, наклонил голову, и барабанная палка врезалась прямо мне в очки. От страха я уронил бутылку из-под анисовки, и она разбилась. В тот вечер дедуле пришлось выпить четыре порции “паломиты”, чтобы допить ликер, и я смог бы отнести пустую бутылку в школу. Ради меня дедуля мог пойти на что угодно. Ему пришлось пить ликер втихаря от мамы, хотя он знал, что рано или поздно это откроется, потому что мама каждый день замеряет сантиметром, сколько ликера осталось, и сколько выпито за день. Училка забрала барабан у Джихада и дала его Сусане, а также отобрала у Ушастика бубен, потому что он слишком эмоциональный парнишка и сильно дубасил себе бубном по локтям и коленям. При этом сита сказала, чтобы Ушан приберег свои таланты для вечеринок. Тех, кто плохо пел, сита научила открывать рот молча, делая вид, что они поют. Остальные тут же начали спорить с ней, потому что всем хотелось не петь, а только открывать рот, потому что так делают певцы, достигшие вершины славы. Училка снова раздала нам роли и сказала, что с этой минуты она не принимает никаких ссор и возражений. - Есть еще какие-то вопросы и сомнения? – спросила она. - Я не понимаю, почему у этой тетки дрожжи в Памплоне? – поднял руку Артуро Роман, чувачок не от мира сего. – У нее что, никого нет, кто привез бы ей дрожжи в Мадрид или прислал бы в посылке? Если кто-нибудь послал бы ей дрожжи по почте, они были бы здесь меньше чем через сутки. Самые храбрые довольно заржали, а самые трусливые не смеялись, потому что всем нам известно, что училка не любит подобные замечания. Сита велела Артуро выйти из класса, раз он такой остряк. Только она ошиблась – Артуро не шутил, просто у него такие мозги, что впору пожертвовать их Национальному музею естественных наук. На следующей неделе училка решила перейти ко второй части – танцам. Одни из нас пели бы, другие молча разевали бы рты, кто-то играл бы на инструментах, а одна пара танцевала бы в центре. Сита сказала, чтобы начинали петь, а она на нас посмотрит. Мостаса встал, набрал побольше воздуха, выпятил грудь и затянул: Не замешивает хлеб тетя Мелитона, не хватает у нее воды, муки и соли… При этом он дал такого петуха, что мы поумирали со смеху. Кто-то даже упал на пол. Я сдержался, потому что вчера из-за “паломиты” дедуле было очень плохо, и мама на всю неделю запретила ему анисовку, так что если бы я разбил бутылку, у меня не было бы никого, кто целиком выпил бы еще одну. - В чем дело, Мостаса? – закричала сита среди поднявшегося гвалта. - У меня петух в горле, – промямлил Мостаса, уставившись в пол, а повсюду вокруг слышался такой же громкий хохот, как и в первый раз. - Не говори мне про петуха в горле, несносный мальчишка! – гаркнула сита. - А я не знаю, как еще сказать, – проблеял Мостаса, по-прежнему глядя вниз. - Что ты не знаешь, что сказать? У тебя мокрота в горле. Иди в туалет и прополощи горло! – Мостаса ушел, а училка двинулась к нам. – А вы не смейтесь, негодные разбойники, все вы одним миром мазаны. Через три минуты Мостаса вернулся в класс, красный как помидор, и встал на свое место. Он набрал в грудь воздуха, откашлялся и снова затянул: Не замешивает хлеб тетя Мелитона, не хватает у нее воды, муки и соли… Потом мы все подхватили песню, крича как оглашенные и колотя в инструменты. Сита, как ненормальная, принялась как-то очень странно отплясывать хоту, с большим воодушевлением подпрыгивая вверх. Мы замедлили свое песнопение, потому что были ошеломлены. Мы никогда не были на подобном спектакле, с беспорядочно мелькающими в воздухе ногами. Я лично никогда не видел, чтобы ноги отрывались от земли, за исключением ходьбы, конечно. Изгнанный из класса Артуро Роман медленно приоткрыл дверь и тихо спросил: - Что это она делает? [прим: хота – испанский парный танец] Мы не знали, что ему ответить. И тут в одном из прыжков училка то ли забыла про ноги, то ли не успела вовремя поставить их на пол, только плюхнулась она прямо на пятую точку. У нас все заболело от смеха. Джихад начал изображать, как сита плюхнулась на задницу, а следом за ним пикировать на пол стали и все остальные. Неожиданно мы услышали, как сита, не вставая с пола, очень тихо сказала: - Скажите завхозу, чтобы пришел. Наша сита – изрядная толстуха, и нам пришлось помогать завхозу и еще трем учителям выносить ее из класса. Мы в некотором смятении смотрели, как училку поднимали в машину скорой помощи. Вот уже две недели у нас нет своей учительницы. Теперь мы на попечении сеньора Солиса, завхоза, а сита присылает нам домашку из больницы, потому что сломала себе бедро. Сегодня вечером мой дедуля Николас и сеньор Солис водили нас навестить училку. Сита лежит в палате с двумя такими же толстыми сеньорами, но это просто совпадение, так что не думай, что в больнице всех толстух кладут в отдельные палаты. Мы принесли сите Асунсьон цветы и коробку конфет, которую съели сообща (даже сите досталась одна конфета). Потом мы сказали ей, чтобы она крепко зажмурилась, а потом, когда она открыла глаза, все мы стояли на своих местах вместе с инструментами, а Ушастик и экс-толстуха Хессика, наша танцевальная парочка, – в центре. Ушастик был выбран для танцев всеобщим мальчишечьим голосованием, потому что он никогда не падает: его уши помогают ему сохранять равновесие. Хессику выбрали все девчонки, потому что ей неважно, что когда она кружится в хоте, у нее видны трусы, а остальным девчонкам это важно. - Раз, два, три, – скомандовал дедуля, и Мостаса, наш Атомный муравьишка, откашлялся, чтобы побороть ужасную мокроту, и запел историю тети Мелитоны, а все остальные подтянули песню. Сейчас мы просто пели, не дрались и не кричали, как всегда. По лицу Ситы Асунсьон потекли слезы. Много людей хлопало нам: и больные, и две остальные толстушки, и даже санитар. Завхоз выстроил нас в ряд, чтобы мы поцеловались на прощанье с ситой, и она сказала: - Ну, негодники, скоро посмотрим, что вы делаете, пока меня нет. Итак, сита осталась одна, и я вспомнил тетю Мелитону, которая, должно быть, тоже была одинокой, как наша сита Асунсьон, потому что если бы у нее были родственники, она не ждала бы столько лет, чтобы кто-нибудь прислал ей эти несчастные дрожжи из Памплоны. Все-таки иногда Артуро Роман бывает прав. |