El buen humor de Miguel, no obstante, era sólo aparente. Al llegar al salón, el revoltijo de
cuerpos borrachos y olores concentrados le desagradó. Por entonces, mujeres desconocidas y
hombres ahítos de ron eran sus compañeros, sí, pero no por eso se sentía cómodo con sus
desenfrenadas juergas, que, por otro lado, no podía eludir.
Cogió una manzana, agarró una botella del gollete y salió a la calle. Buscó un lugar tranquilo,
junto a la entrada del puerto, se recostó en una pared y mordisqueó la fruta acompañándola de
frecuentes tragos.
El océano estaba revuelto, como su estómago. Como sus recuerdos, que volvieron a
aguijonearlo, insistentes. Pero un sol débil aparecía en lontananza.
Su carrera había sido meteórica.
Desde que fue descubierto, varias millas mar adentro de Port Royal, atado a uno de los cabos de
la fragata de Boullant, su vida había dado un giro de ciento ochenta grados. Lo habían izado a
cubierta exánime y sólo más tarde, cuando despertó, se enteró de que a bordo del Missionnaire se
había desatado una discusión sobre qué hacer con el polizón.
Las marcas que Edgar Colbert le había dejado en la espalda y las de sus muñecas confirmaron a
los franceses que no se trataba de un espía inglés. Fue lo que le salvó la vida y evitó que lo lanzaran
de nuevo al mar o lo colgaran. Boullant aceptó tenerlo a bordo, al menos hasta que despertara.
Después, ya vería si lo hacían caminar por la plancha para pasto de los tiburones.
En cuanto despertó, lo llevaron, maniatado, a la cabina del capitán francés. François y Pierre lo
interrogaron y Miguel no desperdició la ocasión de sacar la bilis tanto tiempo contenida al relatarles
su estancia en la isla, la muerte de Diego y su milagrosa huida durante el ataque.
– Probaremos si sabes hacer algo más que cortar caña -decidió Boullant-. Hemos perdido
algunos hombres y necesito tus músculos.
Los trabajos que le encomendaron distaban poco de los que había llevado a cabo hasta entonces.
Limpiar la cubierta, encargarse de los aparejos, subirse a las jarcias y ayudar al cocinero fueron
algunas de sus ocupaciones. Pero un mes después de abandonar Port Royal, se presentó su
oportunidad.
Dos de las cuatro naves de la flotilla pirata se habían quedado rezagadas en puerto, reparando
algunos desperfectos, y al salir de un banco de niebla se dieron de bruces con dos galeones ingleses.
Avistados por sorpresa, apenas tuvieron tiempo de prepararse y recibieron fuego enemigo, que
acertó al Missionnaire en un costado. Varios marineros resultaron heridos o muertos y, con la
cobertura del otro buque, los ingleses lanzaron los ganchos para abordarles.
Miguel no tuvo tiempo de pensar demasiado. Conocía bien cómo eran los galeones ingleses,
embarcaciones de beques bajos y elegantes, con castillo de proa de una única cubierta. La ausencia de
batayolas entre el alcázar y el castillo dejaban bastante expuesta a la tripulación y, en la mayoría de
los casos, las borlas se reforzaban con tablas o bultos, fáciles de destrozar. Pese a ello, solían tener
más artillería que los galeones mediterráneos y llevaban culebrinas de 18 o 19 libras, capaces de
disparos rápidos y muy precisos a buena distancia.
Ahora estaba con aquellos hombres, con Boullant, y nadie iba a preguntarle el motivo, así que,
como ya era un proscrito, hizo lo único que podía para intentar salvar la vida. Y, de paso, segar
algunas de los soldados de su graciosa majestad. Recorrió los puestos de artillería gritando
instrucciones, indicando hacia adónde debían dirigir los cañones. Miguel no supo si por temor o
porque lo vieron tan seguro, los artilleros le hicieron caso y consiguieron alcanzar las naves
enemigas.
Luego, cuando el abordaje era ya un hecho, se agenció el sable de uno de los caídos y luchó,
codo con codo, con Boullant y Ledoux, con tanto coraje, que posiblemente su acero causó más bajas
inglesas que ninguno.
Rechazado el ataque, lucía un tajo en el brazo derecho y otro en el muslo, pero la refriega había
supuesto un estímulo y ni siquiera sentía el dolor de las heridas.
Se apoderaron del cargamento inglés y de una de las embarcaciones enemigas; la otra fue pasto
de las llamas.
Boullant lo mandó llamar algo más tarde a su camarote, cuando los otros barcos de la flotilla se
les unieron. Al entrar, encontró allí a los cuatro capitanes y a Ledoux, que lo observaban en silencio.
El capitán del Missionnaire se dirigió a él:
– Francamente, muchacho, contigo enfrente no me gustaría ser inglés.
Acababa de ganarse el derecho a pertenecer por completo a la tripulación, se lo apartó de los
trabajos serviles y le hicieron entrega de sus armas. Demostró tener una mente lúcida y un valor
inestimable cuando se trataba de abordar barcos o atacar puertos bajo protección de la Corona
británica y, tanto Boullant como Ledoux y los otros tres capitanes consultaban con él antes de iniciar
cualquier asalto.
En poco tiempo, su nombre empezó a sonar en los lugares donde fondeaban y, lo que era más
satisfactorio, comenzó a hablarse de él con cierto temor.
Miguel sólo puso una condición: no participar nunca en ataques a barcos que llevaran como
distintivo la bandera de España. Pero tampoco hacía nada por impedir que los demás abordaran esos
navíos. El paso del tiempo y las calamidades lo habían arrastrado a la misma conclusión a la que Fran
llegó en su día: no le debía nada a su rey, ya que sus podridas leyes fueron la causa que lo arrastró al
infortunio y, como consecuencia, propició la muerte de su hermano. Necesitaba convencerse de la
verdad de lo que pensaba para llevar a cabo su venganza, y lo hizo. Por otro lado, ver cómo se
hundían algunas naves y les arrebataban los tesoros robados del Nuevo Mundo era su manera de
resarcirse y alimentar su inquina. Siempre fue crítico con el modo mezquino en que la Corona de
España se enriquecía a costa de los indígenas, así que, por ese lado, su conciencia estaba tranquila.
Despojarlos de sus cofres cargados de oro no era más que robarle a un ladrón.
Se obligó a ahuyentar sus recuerdos y clavó sus ojos en el barco anclado a lo lejos. Lo invadió
el orgullo al contemplar su elegante línea, sus velas recogidas y el mascarón de proa: un ángel de
madera negra. Aquella nave era lo único que ahora le importaba de verdad. Era suya desde que se
había enfrentado a muerte con su anterior dueño, un despreciable sujeto, allá en Providence, el lugar
más apestoso de todo el Caribe. Se trataba de una fragata de tres palos, de fabricación inglesa, que
había llevado el nombre de Scapula. Ligera como el viento y esbelta y grácil como una mujer. Y su
interior, de un gusto exquisito, porque la cabina estaba totalmente forrada de madera, con muebles
sólidos y alfombras orientales. Un verdadero lujo para un hombre de mar. Miguel realizó pocos
cambios y se agenció una tripulación en La Martinica, donde había decidido fijar su residencia y
donde ya se construía su futura casa.
Naturalmente, le cambió el nombre.
Ahora, aquella fragata era El Ángel Negro, y con ella barría a los ingleses para vengar la muerte
de Diego y Carlota y comenzaba a ser conocida y temida, cuando no odiada, en aquella parte del
mundo.
Se acercó al borde del malecón y se quedó allí mirándola. Con las piernas abiertas y los brazos
cruzados sobre el pecho, en la misma postura en que se lo solía ver cuando capitaneaba su nave en
alta mar.
«El Ángel Negro», se dijo, henchido de orgullo. Eso exactamente era la nave. El mismísimo
príncipe de los infiernos que embestía a los barcos ingleses para enviarlos al averno. El barco le iba
que ni pintado con su personalidad. Y le gustaba.
Una vez tomó posesión de él había jurado que maldecirían aquel nombre, y lo estaba
consiguiendo.
Una mano se posó en su hombro y, de inmediato, Miguel se volvió, sable en ristre.
Pierre brincó hacia atrás, poniendo distancia entre él y el español.
– ¡Joder! -protestó airadamente-. Un poco más y me atraviesas. ¿Te has vuelto loco?
– Disculpa. -Envainó el acero y se concentró de nuevo en su nave-. Pero no vuelvas a acercarte a
mí tan sigilosamente. Puede que en otra ocasión mis reflejos fallen y en efecto te encuentres
ensartado como una aceituna.
A Pierre le hizo gracia la advertencia. Tendrían que pasar años para que los reflejos de aquel
hijo del diablo se desvaneciesen. Era rápido como un latigazo, hábil con el sable y la pistola y
peligroso como una serpiente. Desde que lo conocía, nadie había conseguido ganarle a espada.
Tampoco era fácil pelear con él con los puños, porque, el muy maldito, saltaba de un lado a otro con
tanta rapidez que apenas era posible acertarle. En la mayoría de las ocasiones, cuando su contrincante
lograba por fin darle, ya llevaba encajados un par de mazazos que lo tenían aturdido.
La primera vez que Pierre lo vio luchar se rió a placer. Comentó que parecía un saltimbanqui.
Pero Miguel solía ganar sus peleas sin permitir que su rival le tocase la cara. Así que le pidió al
español que le enseñara. Sus clases resultaron fructíferas y ahora él también alardeaba de su
habilidad.
– Es tan bonita como una mujer, ¿verdad? -le preguntó a Miguel, admirando la silueta de la
fragata, bañada en esos momentos por los rayos de un sol mortecino.
Éste lo miró por encima del hombro y sonrió.
– Más que ninguna mujer -apostilló.
– Cuida que no te la arrebaten, mon ami -le advirtió-. Es una belleza que suscita envidias. Como
tú.
– Que sigan envidiándola. -Se encogió de hombros.
– Depardier es uno de sus más fervientes admiradores.
Al oír el nombre del capitán del Prince, le dedicó toda su atención.
– Depardier es un necio -respondió con hastío.
– Pero pelea bien. Y sabe cómo arrastrar a una tripulación a la rebelión.
– ¿Qué quieres decir?
– Bueno… -Pierre se masajeó el lóbulo de su oreja derecha donde lucía un pendiente, regalo de
una muchacha de hacía mucho tiempo, y echó a andar, seguido por Miguel-. He oído por ahí… Ya
sabes, habladurías de taberna y de borrachos… Está ofreciendo un cinco por ciento de los beneficios
de los abordajes a algunos de tus hombres. Se entiende que de la parte que le corresponde al capitán,
claro está.
Una ráfaga de viento le echó al español el cabello sobre sus ojos y él se lo apartó con un rápido
movimiento que hizo brillar el aro de oro de su oreja. Una lenta y demoníaca sonrisa embelleció su
atractivo y tostado rostro. De repente, se echó a reír y Pierre no entendió qué era lo que le hacía
gracia, porque lo que acababa de contarle implicaba un peligro cierto. ¡Por todos los delfines del
océano! Depardier estaba intentando sublevar a su tripulación contra él y se lo tomaba a broma.
Miguel le palmeó el hombro para tranquilizarlo. Entre ellos se había establecido un vínculo muy
fuerte desde que le salvara el cuello al francés en más de una ocasión. Sabía que Ledoux haría
cualquier cosa por ayudarlo, incluso arriesgar su propia vida. Y el sentimiento de camaradería era
mutuo.
– No te preocupes, yo lo arreglaré.
– Seguro. Seguro que lo haces, sí. Pero ¿no pensarás matarlo?
– Es posible -respondió enigmático-. Parece que tienes fijación por eliminarlo.
– Es un mal bicho. Fran no confía demasiado en él tampoco, pero dice que lo necesita. Cualquier
día nos traicionará. ¿Vas a matarlo? -insistió.
– Es posible -repitió Miguel.

Хорошее настроение Мигеля, тем не менее, было всего лишь притворством. Когда он спустился в 
зал, его воротило от кучи пьяных тел и вони перегара. Незнакомые женщины и мужчины, до смерти упившиеся ромом, были его товарищами. На этих разнузданных гульбищах он чувствовал себя неловко, но и увильнуть от них не мог.
Мигель взял яблоко, прихватил бутылку и вышел на улицу. Он нашел тихое местечко у входа в
порт, прислонился к стене, отгрыз кусок яблока и приложился к горлышку бутылки, сделав несколько торопливых глотков.
Океан был взбудоражен, как и его живот, как воспоминания, которые снова упрямо мучили его. Но 
вот где-то вдали появился слабый луч солнца.
Мигель стремительно достиг высот на пиратском поприще. С тех пор, как его обнаружили в море 
за несколько миль от Порт-Ройала, привязанным к одному из канатов фрегата Бульяна, его жизнь повернулась на сто восемьдесят градусов. Мигеля подняли на палубу почти бездыханным, и только гораздо позже, очнувшись, он понял, что на борту “Миссионера” разгорелся спор о том, что делать с этим безбилетником.
Отметины Эдгара Колберта, оставшиеся на спине и кистях рук, ясно указывали французам, что об 
английском шпионе и речи быть не может. Шрамы спасли ему жизнь; благодаря им, Мигелю удалось избежать участи быть выброшенным обратно в море или быть повешенным на рее. Бульян согласился оставить его на борту, по крайней мере, пока он не очухается, а там будет видно, не отправить ли его прямиком на корм акулам.
Едва Мигель очнулся, его крепко схватили за руки и потащили в капитанскую рубку. Франсуа и 
Пьер стали расспрашивать его, и он не упустил случая выплеснуть злость и раздражение, которые сдерживал долгое время. Он без утайки рассказал о своем положении на острове, смерти Диего и чудесном побеге во время атаки.
- Посмотрим, умеешь ли ты делать что-нибудь еще помимо рубки тростника, – решил Бульян. – 
Мы потеряли несколько ребят, и твои мускулы нам пригодятся.
Порученная ему работа мало чем отличалась от той, что он выполнял до сих пор. Драить палубу, 
содержать в порядке такелаж, помогать коку – таковы были некоторые из его занятий, но где-то через месяц после того, как они покинули Порт-Ройал, Мигелю выпал шанс.
Два корабля пиратской флотилии из четырех были повреждены и ненадолго задержались в порту 
на ремонт, а два других на выходе из полосы тумана внезапно столкнулись с двумя английскими галеонами. Увидев неприятельские суда, и растерявшись от неожиданности, они даже не успели толком подготовиться. Вражеские залпы достигли цели, угодив в борт “Миссионера”. Несколько моряков оказались ранены или убиты, а с палубы другого судна англичане уже забрасывали крючья, чтобы взять их на абордаж.
У Мигеля не было времени на долгие раздумья. Английские галеоны были хорошо ему известны – 
маневренные суда с низким гальюном и полубаком на единственной палубе. Экипаж галеона был открыт всем ветрам, поскольку фальшборта между ютом и полубаком не было; вместо него, в большинстве случаев, натягивалась сетка, которую укрепляли досками и тюками, и которая легко разрывалась. Несмотря на это, на английских галеонах пушек было больше, чем на их средиземноморских собратьях. Они несли на себе 18-ти или 19-ти фунтовые, достаточно дальнобойные и скорострельные кулеврины. [прим: гальюн – свес в носу парусного судна для установки украшения; полубак – возвышение над верхней палубой в носовой части корабля; ют – кормовая надстройка судна или кормовая часть верхней палубы; фальшборт – ограждение по краям наружной палубы корабля в виде сплошной стенки с вырезами для стока воды, швартовки и.т.п]
Теперь Мигель был с Бульяном и его людьми, и никто не собирался спрашивать его, почему.
Будучи изгоем, он сделал единственное, что мог, чтобы попытаться спасти жизнь – походя убить нескольких солдат Его Королевского Величества. Он окинул взглядом корабельную артиллерию, выкрикивая команды и показывая, куда нужно идти канонирам. Мигель не знал, но то ли от страха, то ли видя его уверенность, пушкари прислушались к его приказам, и им удалось подбить вражеские суда. Затем, уже во время абордажа, Мигель разжился саблей одного из убитых и дрался локтем к локтю с Бульяном и Леду с такой отвагой, что, возможно, именно благодаря своей храбрости он нанес наибольший урон англичанам.
Он отражал удары нападавших, и одна сабля блестела в его правой руке, а другая на боку; он сражался с таким самозабвением, что даже не чувствовал боли от полученных ран. Им удалось захватить один из вражеских галеонов, а другой был охвачен огнем.
Позднее, когда остальные суда флотилии присоединились к ним, Бульян велел позвать Мигеля в свою каюту. Когда Мигель вошел, он застал там четырех капитанов и Леду, молча смотревших на него. Капитан “Миссионера” подошел к нему:
- Да, парень, по правде говоря, не хотел бы я быть дерущимся с тобой англичанином.
Мигель только что завоевал право стать полноправным членом экипажа. Ему вручили оружие, и он избавился от черной работы. Мигель продемонстрировал всем, что у него светлый ум и неоценимая отвага, когда речь шла об абордаже английских судов или нападении на порты, находящиеся под владением британской короны. Бульян, Леду и остальные три капитана советовались с ним, прежде чем начать какое-то дело.
Вскоре имя Мигеля зазвучало в тех местах, где они бросали якорь, но больше всего доставляло ему удовольствие то, что произносить его начали с определенным страхом.
Мигель поставил лишь одно условие – никогда не принимать лично участие в налетах на корабли, идущие под испанским флагом, но он также и не делал ничего, чтобы помешать другим брать на абордаж вышеупомянутые суда. Время и беды привели Мигеля к заключению, к которому в свое время пришел и Франсуа: он ничего не должен королю, чьи прогнившие законы послужили причиной его бед и неудач, и, как следствие, способствовали смерти брата. Ему нужно было удостовериться в правильности своих мыслей, чтобы, наконец, осуществить свою месть, и он это сделал. С другой стороны, видеть, как тонут некоторые корабли и как расхищаются сокровища, украденные в Новом Свете, было возмещением за его потери и пищей для его ненависти. Он никогда не одобрял тот низменный способ, благодаря которому испанская корона богатела за счет аборигенов, так что с этой стороны его совесть была спокойна. Отнять богатство из их, нагруженных золотом, сундуков было ничем иным, как воровством у грабителя.
Мигель заставил себя прогнать воспоминания и взглянул на корабль, стоявший вдалеке. Его 
охватила гордость, когда он увидел его изящный контур, убранные паруса и гальюнную фигуру на носу корабля – деревянного черного ангела. Сейчас для Мигеля этот корабль был единственным, действительно представлявшим значение. Это был его корабль с тех пор, как умер где-то в Провиденсе, самом поганом месте Кариб, тот презренный тип, его прежний хозяин. Речь шла о трехмачтовом фрегате, построенном в Англии, носящем имя “Лопатка”, легком, как ветер, и стройном и грациозном, как женщина. Изнутри капитанская каюта тоже была отделана со вкусом – полностью обшитая деревом, с прочной мебелью и изысканными восточными коврами, настоящая роскошь для морского человека. Мигель мало что изменил, разве что набрал экипаж на Мартинике, где решил обзавестись собственными хоромами, и уже начал строить будущий дом.
И, естественно, он сменил кораблю имя.
Теперь фрегат назывался “Черным Ангелом”, и, плавая на нем, Мигель уничтожал англичан, мстя 
за смерть Диего и Карлоты. В этой части мира де Торрес становился известным. Он начинал наводить страх, и, возможно, его начинали ненавидеть.
Не отрывая взгляда от фрегата, Мигель подошел к краю причала и остановился. Он стоял, 
широко расставив ноги и скрестив руки на груди. В той же позе он обычно стоял на мостике фрегата в открытом море, управляя кораблем.
“Черный Ангел” исполнен гордости, – подумал Мигель. “Ангел” был воистину фрегатом с 
большой буквы, тем самым Князем Ада, что нападал на английские суда, чтобы отправить их в преисподнюю. Этот корабль пришелся Мигелю как нельзя кстати, и он обожал его. Вступив во владение фрегатом, Мигель поклялся, что это имя когда-нибудь станут проклинать, и он добился своего.
Чья-то рука легла на плечо Мигеля, и он быстро повернулся, мгновенно выхватив саблю из ножен и изготовившись к бою. 
- Разрази тебя гром! – сердито взревел Пьер, живо отскочив назад и удерживая дистанцию между ним и испанцем. – Совсем спятил? Еще чуть-чуть и ты меня проткнешь насквозь!
- Прости. – Мигель вложил клинок обратно в ножны и снова устремил взгляд на корабль. – Больше не подкрадывайся ко мне так неслышно. В другой раз я и впрямь могу не успеть остановиться, и прокну тебя как маслину.
Пьера позабавило это предупреждение. Должно было пройти немало лет, чтобы молниеносная реакция этого чертова сына исчезла. Морской найденыш был проворен, и одинаково ловко обращался с саблей и пистолетом. Испанец был скор, как удар кнута, и опасен, как змея. С момента их знакомства никто не мог одолеть Мигеля в сабельном поединке. Нелегко было драться с ним и в кулачном бою, потому что этот чертов негодяй прыгал из стороны в сторону с такой скоростью, что приблизиться к нему было почти невозможно. В большинстве случаев, когда противнику удавалось стукнуть Мигеля, тот в ответ успевал нанести пару мощных ударов, оглушающих, как молот.
Увидев в первый раз, как дерется Мигель, Пьер расхохотался от удовольствия и сказал, что он похож на уличного акробата. Однако, как правило, в драках Мигель побеждал противника вчистую, не позволяя ему даже коснуться лица. Пьер даже попросил испанца научить его драться. Уроки Мигеля не пропали даром и принесли свои плоды. Теперь Пьер тоже мог похвастать своей ловкостью...
- Он прекрасен, как женщина, верно? – спросил Пьер Мигеля, восхищаясь силуэтом фрегата, в эти минуты купавшегося в слабых лучах восходящего солнца. Мигель посмотрел на него через плечо и улыбнулся.
- Прекраснее любой женщины, – кратко ответил он.
- Будь осторожнее, дружище, смотри, чтобы его у тебя не отняли, – заметил Пьер. – Этот красавец вызывает зависть, как и ты.
- Кто-то по-прежнему желает завладеть им? – пожал плечами Мигель.
- Депардье – самый горячий из его почитателей.
Услышав имя капитана “Дофина”, Мигель насторожился.
- Депардье дурак, – с отвращением ответил он.
- Но дерется хорошо, и знает, как подговорить команду на бунт.
- Что ты имеешь в виду?
- А вот что... – Пьер потеребил мочку правого уха, в котором поблескивала серьга, давнишний подарок какой-то девчонки, и шагнул к Мигелю. – Я тут слышал краем уха... болтовню напившихся в таверне... Поговаривают, он предлагает кое-кому из твоих людей пять процентов от добычи с абордажа, само собой от доли, причитающейся капитану.
Порыв ветра швырнул волосы Мигеля ему в лицо, и тот быстрым движением откинул их назад. В его ухе блеснула серьга. Смуглое красивое лицо Мигеля медленно осветилось едва заметной дьявольской усмешкой, и он неожиданно расхохотался. Пьер не понял, что развеселило испанца, ведь он только что рассказал ему об определенной опасности. Ради всех дельфинов океана! Депардье пытался настроить экипаж Мигеля против него, подстрекал к мятежу, а он воспринял все, как шутку.
Мигель успокаивающе хлопнул Пьера по плечу. Между ними двумя установились прочные узы после того, как Мигель много раз спасал шею француза, и эти узы товарищества были обоюдны. Он знал, что Леду сделает все, чтобы помочь ему, даже рискуя жизнью.
- Не волнуйся, дружище, я это улажу.
- Само собой, и я ничуть не сомневаюсь в этом, но ты не думал убить его?
- Возможно,– загадочно ответил Мигель. – Похоже, у тебя навязчивая идея убрать его.
- Погань он, гнилье. Франсуа тоже не слишком доверяет Депардье, но говорит, что он ему нужен. Мерзавец в любой день предаст нас. Ты убьешь его? – снова спросил Пьер.
- Возможно, – повторил Мигель.