Бедняга Манолито. Глава 9. Малыш не лысый
Mis amigos nunca lo confesarán, pero sé que me envidian. Me envidian por el camión tan grande que tengo |
Друзья никогда не признáются, но я-то знаю, что они мне завидуют. Завидуют из-за большущего грузовика, который у меня есть, и из-за того, что когда папа по пятницам возвращается из своих долгих поездок, он, еще не въехав на нашу улицу, гудит два раза, чтобы известить нас о своем приезде. Короче, мы знаем, что он приехал, но также о его приезде знает и весь наш квартал. Но самое клевое то, что существует священное правило, по которому мама должна разрешить нам спуститься вниз и встретить отца, сколько бы часах ни было времени. Гудок может застать тебя где угодно – в туалете, за ужином или в ванной, все равно нужно тут же сбежать по лестнице вниз и успеть открыть дверцу грузовика и безжалостно броситься на шею отцу. Папа поднимается с нами, висящими у него на шее, на три ступеньки и говорит: - Вы убить меня собрались. Интересно, чем это кормит вас мама, что вы с каждым днем все больше и тяжелее? На днях гудок заставил вздрогнуть весь квартал глубокой ночью, еще до рассвета. Я проснулся, вскочил с кровати и надел домашние тапки-шлепанцы. Мама не разрешала мне спуститься вниз, говоря, что в это время детям не положено разгуливать по улице. Я стоял у двери, едва не плача. - Раз папа прогудел, значит, ему хочется, чтобы мы спустились! – если было бы нужно, я бы и на колени встал. - Да дай ты мальцу спуститься и встретить отца, – громогласно прошамкал из кровати беззубый дедуля, – что ты ему вечно все запрещаешь! Из колыбельки младенца-великана донесся истошный плач, это от крика дедули заревел, как одержимый, Дуралей. Поскольку мама не захотела вытаскивать его из кроватки, Дуралей сам спикировал вниз и растянулся на полу. Потирая рукой ушибленный лоб, братишка ткнул в меня пальцем и пролепетал: - Малыш хочет с Манолито! Опасаясь неудержимого вселенского ночного рева, который, по слухам, можно услышать даже в Нижнем Карабанчеле, мама набросила на нас поверх пижамы куртки и разрешила бежать вниз. Луиса, которая всегда начеку как солдат, выслеживающий врага, вышла из квартиры, когда мы пробегали по ее лестничной площадке. - И как это мать отпустила вас в такое время? - Потому что их отец – легкомысленный человек, взял и прогудел им, – ответила мама, высовываясь из двери. - Но есть же дети, которых похитили прямо из подъезда их собственного дома. Снизу мы услышали, как сосед с четвертого этажа прокричал: - Этих ни один похититель не продержит даже часа. Неужели нельзя шуметь меньше, спускаясь по лестнице? - Ложись спать, брюзга! – ответила ему Луиса. - Как мне уснуть, милочка, если вы разеваете свои ворота все двадцать четыре часа! Поскольку мы вышли на улицу, я уже не мог ничего больше слышать, но, думаю, что Луиса сказала ему, что он ошибся, и ворота у его матери. Папа уже припарковал грузовик и посветил нам фарами. Фары отцовского грузовика могут запросто осветить всю Гран Виа, это я вам засвидетельствую и перед нотариусом. Папка открыл дверцу, и мы, как всегда, вцепились в него как клещи. Так мы и поднимались, вися у него на руках. От него пахло грузовиком МАНОЛИТО и пóтом. Беда в том, что когда отец приходит домой, он принимает душ, и от него уже так хорошо не пахнет, а этот запах мне так нравится. Мама попыталась стащить нас с отцовской шеи. Она сказала, что и так было очень поздно, чтобы поднимать нас с постели, но мы-то отлично понимали, что она просто хотела остаться с отцом наедине. Я все сделаю для нее, но только не это. Мы первые его поймали, и даже не думали отказываться от нашей добычи: огромного белого слона. Родителям не оставалось ничего другого, как пустить нас поужинать. В половине второго мама принялась готовить ужин. На шкворчание яичницы встал дедуля. Этот звук для него как будильник. Услышав шкворчание, он пришел на кухню, сел на стул, обмакнул хлеб в то, что стояло перед ним, и стал есть. - Папа, ты же ужинал яичницей два часа тому назад. - А ты что хочешь, чтобы я лежал в кровати, пока вы тут едите за моей спиной? – дедуля может быть очень патетическим, когда есть яичница-глазунья. - Но ведь это только Маноло собирался ужинать… - Малыш хочет как деда (деда – это мой дедуля), – заявил Дуралей, оставив соску на столе – первейшее дело, чтобы начать, не жуя, глотать яичницу. - Почему бы тебе не приготовить яичницу на всех? Мне надоело всю неделю ужинать одному, – предложил папа, кладезь грандиозных идей. - В два часа ночи? - Есть хорошее решение, Маноло поест завтра, в полдень, и точка, – сказал дедуля. В эту минуту в дверь позвонила Луиса в халате и спросила, с чего это у нас так шумно, и не случилось ли чего. Через пять минут она уже макала кусочки хлеба в яичницу. На поиски жены поднялся Бернабе, и, чтобы он молчал, Луиса заткнула ему рот кусочком хлеба. Мы все ели хлеб, отламывая куски от целой буханки, не считая Дуралея. Он макал в яичницу не хлеб, а соску. Он делает это для того, чтобы отличаться от всех. - Каталина, какая вкусная яичница! – похвалил дедуля перед тем, как вернуться в кровать, и продолжил говорить уже из коридора. – Какая отличная идея – есть ночью глазунью! Мне даже не пришлось вставлять зубы. Этот эксперимент нужно повторить. Когда мы закончили ужинать, папа устроил нам проверку. Он делает это каждую пятницу: мы с Дуралеем прижимаемся спиной к кухонной двери и стоим очень прямо, а папа карандашом отмечает наш рост, чтобы посмотреть, выросли мы, пока его не было, или нет. Только мы должны глядеть в оба, потому что стóит только зазеваться, и Дуралей встает на цыпочки. В последний раз я сильно разволновался, потому что всякий раз расстояние между черточкой Дуралея и моей уменьшается. Нет, правда, меня ничуть не веселит перспектива иметь младшего брата, который выше меня. Вот стыдобища-то! Даже на улицу нельзя будет выйти. Иногда, как это было другой ночью, папа произносит магические слова: - Этих детей нужно подстричь. Как только волосы слегка прикроют наши уши, в субботу нас ведут к парикмахеру, сеньору Эстебану. Папа говорит, что сеньор Эстебан – маэстро ножниц. У сеньора Эстебана болезнь Паркинсона, но он никогда никому не отрезал ни одно, ни два уха. Ножницы трясутся в его руках, приближаясь к голове ребенка с тремя волосами или к голове старика с тремя волосинками. Ребенок в ужасе плачет, а старик зажмуривается и говорит, что это будут его последние слова. Народ в парикмахерской затаивает дыхание и глотает по три литра слюны на брата. И что же потом происходит, спросите вы? Да ничего. Дедуля говорит, что такая стрижка держит всех в напряжении, что тоже оплачивается. На следующее утро родители ушли в “Тропезон” выпить свой субботний вермут. Уходя, папа сказал: - Через полчаса спускайтесь вниз, пойдем к сеньору Эстебану. Тогда-то мне и пришла в голову самая грандиозная идея ХХ века: сэкономить на стрижке Дуралея родительские деньги. В конце концов, у него на голове волос-то раз, два и обчелся… Это было бы большим сюрпризом. Все сказали бы: - Ах, как хорошо подстриг ребенка сеньор Эстебан! - Это не сеньор Эстебан, – ответила бы мама, – это мой Манолито. Я затащил Дуралея в туалет и посадил на табурет. А поскольку я не люблю никого принуждать к чему-то силой, то, само собой, сначала спросил его: - Хочешь стать красивым малышом? - Малыш красивый. Этим Дуралей хотел сказать, что согласен. Дело в том, что его язык понимают только эксперты, то есть мы. Получив согласие, я приступил к задуманной операции. Мне хотелось, чтобы все было идеально: я взял туалетную бумагу и положил ее на Дуралея, как накидку, потом я дал ему мамин журнал, открыв его на странице романтического репортажа о Мелани Гриффит и Антонио Бандерасе. Дуралею, должно быть, понравилось, потому что он не сдвинулся с этой страницы, и иногда, тыча пальцем в Мелани, лепетал: - Луиса. Дуралей у нас большой физиономист, и еще больший оптимист. И вот наступил момент истины: я взял ножницы и принялся за свое артистическое дело. Сначала я состриг все завитушки сзади. Я хотел оставить Дуралею косичку, какая была у Джихада в прошлом году. Вместо того чтобы остаться внизу, на затылке, косичка осталась слишком высоко. Я посмотрел на Дуралея – на мгновение он показался мне кришнаитом. Впрочем, теперь это не имело никакого значения. Я продолжал трудиться, и перешел к передней части головы. Я отстриг у него кусок челки с одной стороны, а потом кусок с другой. Не знаю почему, но мне никак не удавалось подровнять куски, и пришлось несколько раз подрезать челку то с одной, то с другой стороны. Я продолжал подравнивать челку, пока мог, а потом волос уже совсем не осталось. Дуралей выглядел как-то странно: лысый спереди, сзади тоже лысый, но с косичкой, а посередине с обычными волосами. Пришлось заниматься серединой головы до тех пор, пока по какой-то необъяснимой причине и она не стала лысой. Единственное, что выделялось на голове Дуралея, так это единственный клок волос под названием косичка. Неожиданно этот клок на лысой голове показался мне поросячьим хвостиком, и я не мог сказать, что это было красиво. Это было… оригинально. - Тебе нравится? Видишь, какой оригинальный, хорошенький малыш? На секунду Дуралей отровался от Мелани, чтобы посмотреть на себя в зеркало. - Малыш лысый, – захныкал он. - Не лысый, вот, посмотри – я дал ему зеркало, чтобы он посмотрел на себя сзади, как это делают в парикмахерских, и показал ему косичку. Дуралей дотошно разглядывал косичку и, наконец, одобрил мои труды: - Малыш красивый. Дуралею понравилось, уже хорошо, ведь он очень требовательный ребенок. А вот остальные, пожалуй, со мной не согласятся. Я боялся, что другие люди не оценят оригинальность прически, и эти другие люди, которых я боялся, поджидали нас у двери. Это были… мои родители. Мама застыла с отрытым ртом. Дуралей повернулся к ней и сказал, держась за косичку: - Малыш не лысый, малыш красивый. - И… оригинальный, – добавил я с одной из тех улыбок, за которую тебя никто не благодарит. Последствия моей стрижки были ужасными: меня наказали, лишив на весь субботний вечер прогулок и телевизора, но это было не самое худшее, это я послушно и смиренно перенес. Хуже всего было то, что мама отстригла Дуралею косичку тибетского монаха, и он, не переставая, проплакал весь вечер, пока не лег в кровать. И я ничуть не преувеличиваю, так оно и было.
|